Страница 49 из 51
— В хорошем месте жить будете, — с завистью сказал он стоявшему рядом Мальцеву.
— Нравится — оставайся, — улыбаясь, не без хитрицы предложил Мальцев. — Пока механика нет, со мной жить будешь. Оставайся.
— Я свое наоставался. Теперь на вас посмотрю… Как вы лыжи навострите, — неожиданно вспылил Фомичев.
— Ты чего разозлился-то? — спросил Мальцев.
Фомичев не ответил, отвернулся, задымил сигаретой.
«Посмотрим, посмотрим, — думал он. — Через месяц домой запроситесь. Повидали мы таких… комсомольцев-добровольцев».
— Бери пилу, — сказал он Мальцеву, заметив приближающегося чубатого, и направился к обреченной осине.
Пила шла трудно, ее зажимало. Пильщики дышали часто, горячо, обливаясь потом. Чубатый виновато топтался вокруг них, пока не крикнул Фомичев, увидев, как дрогнуло дерево:
— Берегись!
И едва успел выдернуть из подпила тонко звякнувшую пилу, ствол осины, как бы раздумывая, качнулся и, набирая скорость, устрашающе, с гудом и треском пошел к земле.
Фомичев похлопал ладошкой по теплому еще, шершавому срезу.
— Жить бы тебе еще да жить.
— Сиденье будет, — хлопнув по пню, сказал Мальцев, — все польза. — Уселся на пень. — Удобно!
— Давай-ка под разгрузку, «удобно», — ворчливо напомнил Фомичев.
Поставив машину под разгрузку, Фомичев принялся помогать монтажникам. В паре с рыжим Шалабиным скатывал с кузова бочки с горючим по крутым лежкам, ставил на выложенный из кругляка настил. Пропотевшая рубаха липла к спине.
— Перекури, Костя, сами управимся, — предложил Шалабин. Но Фомичев только отмахнулся, пошел на новый заход. Конечно, сказывалась неделя бездорожья; без роздыху за баранкой накрутил руки, болели предплечья, спина, гудели ноги, но сидеть сложа руки он не мог. И Фомичев упрямо продолжал катать бочки через силу, стараясь не отстать от двужильного Шалабина, все больше заражаясь азартом работы. У второго КрАЗа Мальцев, бросив на траву кожаную куртку, тоже ввязался в разгрузку.
— Эхма! Работнички — глаз задержать не на ком! А ну взяли веселей!
Появился запаренный Клюев.
— Ну как дела?
— Как ужин, шеф? — спросил Мальцев.
— Ужин на мази. Кран чуть не завалили.
Фомичев представил круглое розовое личико машиниста автокрана, мысленно пожалел его — молодой, неопытный:
— Перепугался небось?
— Было дело.
— Без крана нам хана, — сказал Шалабин. — Смотри, шеф.
— Смотрю. Навалимся?
И загремели по железному полу КрАЗа перекатываемые бочки. Придерживая, пускали их по лежкам, легко гнали по настилу, поднатужившись, ставили на попа. Парни подгоняли друг друга выкриками:
— Давай-давай, поворачивайся!
— Береги пятки! Ое-е!
Клюев подмигнул Фомичеву:
— Видал?
И, ловко перехватив пущенную с борта бочку в конце лежек, не задерживая движения, поддал ее в крутой бок ногой, погнал дальше. Бригадир монтажников, растопырив руки-клещи, торопил парней в кузове:
— Смелее! Да разверни ее, разверни! Так! Давай, Костя, навались.
И Фомичев подхватывал, наваливался, забыв об усталости, что-то кричал, разгоряченный, радостный, захваченный азартом работы.
А когда поднял голову, увидел, что солнце вот-вот завалится за хребтину гор. День шел на убыль… И Фомичев с яростью снова принялся за работу, не углядел — нога попала на свежую ссадину на бревне, соскользнула, и он почувствовал, что падает, а сверху идет бочка…
Длинная ручища Шалабина рванула сто в сторону, крепко поставила на ноги.
— Черт, — побледнев, выругался Фомичев и попытался улыбнуться.
Шалабин не сразу пришел в себя, веснушки на его щеках стали четкими, а глаза круглыми.
Скатилась последняя бочка.
К Фомичеву подошел Клюев.
— Ты бы, Костя, машину ставил да ложился отдыхать. Возвращаться скоро. Дорога-то не приведи господь…
Фомичев знал — колонна посадила колею глубоко в марь. Последние машины ползли почти на пузе. Дорога будет трудной, и передохнуть перед ней, конечно, не мешало, но уходить почему-то не хотелось.
— Успею, — сказал он. И продолжал лежать на траве. Рядом с ним растянулся бригадир монтажников.
— Завтра с утра восемь человек на просеку ставь, — сказал ему Клюев, — остальных на сборку склада.
— На «стулья» придется ставить, чтоб повыше, — посоветовал Фомичев, — здесь сыро.
— Посмотрим завтра. С утра пойду перво-наперво под карьер, место искать, грунта много понадобится, дороги здесь — гибель. Баню тоже бы надо рубить, в речке-то не больно намоешься.
— Венички березовые самое время заготовить, — оказал Фомичев.
— Все надо, — вздохнул Клюев и насупил брови.
— Мальцев идет, — оживленно сообщил Шалабин, — сейчас трепанет что-нибудь.
— С ним не заскучаешь, — сказал Клюев.
А Мальцов, стрельнув на ходу папироску, уселся среди монтажников, опросил как бы между прочим:
— Парни, кто знает Ивана Колесникова? На монтаже пролетов работает. Он по туристической путевке за границей был.
Фомичев невольно улыбнулся. Кое-кто уже хихикнул, предвкушая смешную историйку, кто-то крикнул:
— Знаем, давай!
Мальцев будто ждал этого, надул важно щеки, многозначительно сдвинул белесые брови, подражая Колесникову.
— Так вот, прихожу я к нему после поездки, он сидит чаи гоняет. Колесников увидел меня: «Проходите, садитесь, мсье Мальцев. Что вам угодно?» Я на него вот такие шары вылупил. Думаю: «Что там, за границей, сделали с нашим Иваном?» А он гундосит на французский манер: «Может, кофе выпьем?» А у него собачонка есть — такса не такса, болонка или еще какая, может, даже зарубежная порода… Так вот она…
Что дальше сказал Мальцев, Фомичев не расслышал. Парни зашлись в хохоте. Фомичев тоже смеялся — от одного вида Мальцева разбирал смех. И откуда что берет! Вот человек! Скучно будет в гараже без него. Скучно…
Фомичев сорвал травинку. Он подумал, что Мальцев и шофер неплохой, и машину знает, любит. Только сейчас, размышляя об этом, Фомичев вдруг увидел в Мальцеве-шофере то, на что раньше не обращал внимания. Он понял, что и за баранкой он кого-то копирует. Но кого?
Фомичев стал перебирать в памяти всех знакомых шоферов в мостоотряде, но так и не нашел похожего на Мальцева. Мальцев садился за баранку только в кожанке. Когда-то, года три назад, тогда Мальцев только пришел в мостоотряд, кожанка блестела и скрипела, но скоро пообтерлась основательно и еще лучше стала облегать широкий торс хозяина, придала ему вид бывалого человека.
В кабине Мальцев сидел прочно, чуть больше обычного припав к баранке. Машину он водил виртуозно и любил большую скорость. Его любимая присказка — какой же русский не любит быстрой езды — и манера водить машину создали ему славу аса, а он сам получил кличку Бесстрашный. Да взять хотя бы ту рискованную дорогу.
Утром они шли перевалом, и впереди, как всегда, Мальцев. Остановились у скального обрыва в Амгунь.
Мерек. Узкая дорога, пробитая бульдозером, похожая на козью тропу, робко петляла по скале на высоте пятиэтажного дома от реки, рухнешь — костей не соберешь. Посмотрел Фомичев вниз, и в дрожь бросило.
Начальник колонны Клюев прошел этой козьей тропой, вернулся пасмурный. Тяжелым взглядом уставился на водителей.
— Ну что? — не выдержал Мальцев.
— Что. Другой дороги все равно нет, — сказал Клюев, и все притихли.
А Мальцев вдруг по коленке хлопнул ладошкой.
— Эх, однова живем! — Сел в кабину и включил скорость. Вел машину как по ниточке, а за ним пошла вся колонна. На повороте Фомичев успел увидеть Мальцева.
Больше обычного припав к черному колесу рулевого управления, Мальцев влился глазами в дорогу. Лицо его было напряженное, белесые, брови насуплены, будто он вел машину под жестокой бомбежкой и играл со смертью.
Кто-то из водителей сказал однажды, что Мальцев деньгу зашибает: ишь как носится, никого вперед себя не пускает. И Фомичев верил этому. Верил. Только сейчас не верит. Дело не в деньгах — в характере. Не мог Мальцев, чтобы кто-то впереди него маячил. И сюда поехал все потому же, хотя Клюев не хотел брать его с собой — отвечать за его буйную голову своей придется. Но вот уговорил, правда, прихвастнул при этом: путевку-де достал комсомольскую. От жены уехал, оборвав сладкий медовый месяц. Опять же перевал. Он-то первым прошел, Сашка-то…