Страница 47 из 51
— Куда денется.
Попыхивая сигаретой, Шалабин спросил, насмешливо сощурив глаза:
— А ты что, за свою испугался? Раньше не замечал…
Соблюдая интервал, за КрАЗом Фомичева вытянулась разукрашенная флагами колонна. Где-то там билась песня. Парни не жалели голосов.
— Тормозни-ка, — попросил Шалабин и, выпрыгивая из кабины, добавил, как бы извиняясь. — Душно у тебя. Поеду в кузове с ребятами.
И Фомичев остался один. Несмотря на поднятые лобовые стекла, в кабине было жарко, он истекал потом.
Иногда на поворотах он схватывал в зеркальце машину. В кузове ребята держатся друг за дружку, волосы растрепаны встречным ветром, все им нипочем. И позавидовал им Фомичев, как никогда еще никому не завидовал.
К вечеру колонна уже пылила глухой проселочной дорогой, тянущейся вдоль тайги. Подохрипшие монтажники все еще орали песни, скучившись в кузовах. Но кое-кто, намаявшись, сник, и потому начальник колонны Клюев распорядился о привале. Ребята, прихватив спальники, устраивались на ночевку кто где. Фомичев расположился под ближайшей березой, расстелив свой спальник на траве. Думал, что ночь будет коротать в одиночестве, но неожиданно пришел начальник колонны Клюев и лег рядом с ним. Клюев молод еще, два года как институт окончил. Деловой, башковитый, на Амуре успел показать себя, потому и послали его с первой колонной на БАМ.
— Не возражаешь? — спросил он.
— Вдвоем веселее, — отозвался Фомичев.
Они долго молча глядели на звездное небо, вдыхали настоянный на лесных травах и хвое воздух.
— Звезды здесь какие низкие — рукой достать.
— Под такими звездами только с девушками гулять, — грустно улыбнулся Фомичев и, задумавшись, посмотрел на, россыпь звезд.
Клюеву не молчалось.
— Сколько народу сейчас вот так, в пути. Едут на великую стройку. Размах небывалый… Я возвращался из отпуска, так на каждой станции составы. Техники я еще столько не видел, а людей — будто началось великое переселение… Кажется, весь Союз двинулся… Не терпится до места добраться!..
— А вы не были там?
— Нет. Начальник с главным на вертолете летали. Я тогда в отпуске был. Говорят, река Амгунь сложная… — И, круто изменив русло разговора, Клюев спросил: — Как дома-то у тебя?
— Ничего, — сказал Фомичев и притих, ожидая, о чем еще спросит начальник колонны.
Дня три назад Клюев, формируя колонну на Амгунь, подошел к Фомичеву, спросил с доброй улыбкой:
— Не присоединишься к нам со своим конем?
Фомичеву польстило предложение Клюева, но были у него свои планы. После окончания строительства Амурского моста хотел он остаться в Комсомольске, приглашали его в городское автохозяйство, заработок хороший сулили. Обещали квартиру в городе. Не виляя, он сказал об этом Клюеву. Чего, собственно, таиться?
— Жаль, — сказал Клюев. — Я надеялся. Хотелось бы одного опытного, как ты, на Амгуни иметь. Ну что ж, на нет и суда нет…
Сейчас Фомичев вспомнил этот разговор. Не хотелось, чтобы Клюев вернулся к нему.
Клюев лег навзничь, повозился, укладываясь поудобнее. А может, обдумывал, как половчее спросить. И Фомичев напряженно ждал.
— Ты сам не захотел? — спросил, помолчав, Клюев.
— Сколько можно, Александр Иванович. — Фомичев поднялся, опираясь на локоть и заглядывая в лицо Клюева. — Пора и по-человечески пожить… Хватит. На Амур-то поехал из-за Николая Дмитриевича. Мост мы вместе через Волгу наводили, он начальником отряда был. «Поедем, — говорит, — на Амур, Костя». Мы только мост сдали… В Астрахани квартира была у меня, все чин по чину. Бросил. А как на Амуре первые два года было, не мне вам рассказывать. Наслушались небось. Вот и думаю: хватит. — И, досадуя на себя, Фомичев умолк.
Клюев улыбнулся.
— Эх, Костя, Костя! Ты только так говоришь. А поедешь, не удержишься. Ну, на Амгунь не поедешь с нами, а пойдут колонны на Зею, Быссу, Бурею — не усидишь ведь дома. А впрочем… Ладно, давай-ка спать…
Он повозился и утихомирился, задышал ровно, глубоко, и Фомичев решил, что начальник если не уснул, то задремал, и, чтобы не потревожить его, лежал неподвижно, вглядываясь в ночное небо.
Но думы его были не о себе и не о звездах, низко и дрожко повисших над тайгой. Он даже не видел их. Вначале он удивился, как быстро, почти мгновенно уснул Клюев, и пожалел его. За день-то набегался, суматошный был день. Да переживания всякие. Жена молодая в одиночестве осталась. Красивая… Красивые одинокими не бывают — известное дело. И Клюев об этом знает, не первый год по земле ходит. Конечно, вида он не показывает, а сердце все одно болит, хоть верит и любит. Вранье все, будто есть такие мужики, которые и думать не думают, как там его баба без него… А подумав так, Фомичев почувствовал легкую тоску по дому, вспомнив жену и то, как она стояла с дочерью у обочины, махая рукой уходящей колонне, ему, Фомичеву, и как всплакнула до этого, когда он коротко, стыдясь людей, прижал ее к себе и поцеловал неуклюже в крутую, крепкую еще щеку.
Фомичев вообще не любил затяжных расставаний и всячески избегал их, прощаясь наскоро, словно отрубал напрочь, и поэтому жена часто обвиняла его в черствости, говорила, что он не любит ее и рад, что выпал случай уехать из дому. Фомичев вначале пытался оправдаться, но жену трудно было переубедить. Скоро он взял за привычку отмалчиваться.
Последним расставанием; конечно же, она осталась недовольна, тем более, что вокруг них прощались, как говорила жена, по-человечески, и все были свои, мостовики, давно знали друг друга. А тут еще под боком у Фомичева обнимал свою жену, осыпал ее ласковыми прозвищами Сашка Мальцев. Для этой пары будто не было вокруг на сто верст ни одной живой души. А Фомичев, видя эти нежности, еще больше смущался.
Сквозь сплетения веток и листьев проглядывали звезды, и Фомичев некоторое время смотрел на их мигание, на их пульсирующий чистый и загадочный свет, чувствуя в себе какое-то томление. Это томление не покидало его уже два дня с того самого момента, когда стало ясно, что от поездки на Амгунь не уйти.
«А что поделаешь, если надо. Она думает, — размышлял Фомичев, имея в виду жену, — будто мне очень хочется уезжать из дому…»
Еще неизвестно, кому труднее даются его затяжные и частые отлучки из дому. Откуда ей знать, что каждое расставание — это борьба с самим собой.
Он вдруг вспомнил свою давнишнюю командировку, когда ему впервые пришлось оставить молодую жену. Он сам тогда напросился, чтобы его отправили как можно дальше и на долгий срок. Хотелось проверить, соскучится ли жена. Иногда ему казалось, что она к нему охладела, что у нее есть кто-то другой…
Фомичев громко и тяжко вздохнул, но тут же спохватился, быстро взглянув на Клюева: не разбудил ли? Тот, казалось, спал и ничего не слышал.
Вокруг стояла тишь. Чуть слышно постанывала, пощелкивала тайга. Ухнул поблизости филин.
— Скоро увидим Амгунь, — вдруг проговорил Клюев. — За недельку доберемся, как думаешь, Костя?
— Куда она денется, доберемся. — И Фомичев закрыл глаза.
В далеких горах Буреинского хребта тонкой серебристой змейкой выскальзывает, из-под мшистой холодной скалы ручеек Сулук. Еще совсем слабенький, позванивая о седые плитняки, он напористо устремляется вниз, в распадок, легко обегает стороной валуны и стволы старых обомшелых елей, будто знает, что рано вступать в битву — слишком мало сил, слишком хрупка плоть, чтобы не разбиться о гранитные лбы скал, и что легко потом потеряться в дремучей тайге, разбившись на маленькие ручейки, и тогда уж никогда не вырваться на простор, не дойти к океану.
Спустившись к подножию горы, ручеек ныряет под толстый слой мха, невидимый, вызванивает там, перебирая камешки, и чем дальше, тем яснее звон и шире. А то вдруг, пробив оконце во мхах, блеснет чисто, удивив прозрачностью и студеностью, и снова пропадет подо мхами, оранжевыми от обилия морошки.
Долго прячется под марью, пока вдруг не выплеснется широким потоком у каменной осыпи на залишаенные, гладко обкатанные валуны, брошенные здесь древним ледником. А тут к нему и другой такой ручеек подоспел — Даржал.