Страница 30 из 32
— Значит, мне…
— Да-да, тебе! Чего ты ждешь? Диктуешь не ты, тебе вон и меч поднять не под силу!
— Дарк! — закричал Ланселот, и с этим воплем мужчины, воплем отчаяния и мольбы, наступил решающий в битве момент; пал мертвым последний пес, и в дверь, выбитую Ланселотом, хлынули — потрясая грубо сработанными из мягкого железа топорами, хрупкими цепами, зазубренными ножами — победители.
— Дарк! — кричал опутанный чарами Ланселот, — Дарк! Да помоги же! Мерлин там!
И столь неистовый рев ответил на крик Ланселота, что Дракона объял ужас; люди бросились к трону и, освобождая себе путь к Дракону, вышибли Ланселота из зала Власти с такою силой, что тело его, подчиняясь признанным во все времена законам баллистики, описало величественную кривую и, высадив деревянную раму окна, покинуло место действия. В глазах Дракона — если бы видно было за чешуей — блеснуло досадливое неодобрение, затем признание и, наконец, горькая печаль расставания. После этого он уже спокойно дожидался первого удара, который и получил чин по чину и который в короткое время с крестьянской основательностью многократно повторен был.
Ланселот же, окончив героический путь свой на горе трупов, отделался после дьявольского полета переломом плеча, однако — много глубоких ран получив, кои сильно кровоточили, — потерял сознание.
Яростный бой, давным-давно уж решенный там, наверху, во дворе все еще продолжался. Люди и псы сбились клубками, накатывались на другие, тоже из людей и псов свившиеся клубки и столь же захмелевшие в битве, потом, распознав, где и кто, дрались в безумной сумятице и хаосе, и, даже близко подойдя, нельзя было отличить, где там человек, а где пес. Какие-то добрые души запалили смоляные факелы и, поджегши мостки, потайной ход и гонтовую кровлю, стали забрасывать ими сражающихся. В этом суровом зареве, отбрасывавшем мрачные тени, битва продолжалась, но хотя все чаще и громче несся крик: «За Мерлина!» — хотя и сникали, редели завывания псов, но до Ланселота все это уже не доходило. Вновь загремела та песня, она звучала все громче, и сие означало победу. Ибо в бою человек лишь вопит — от ярости или боли, но ему не до песен в то время.
Грудь и шею долгогривого коня покрывали раны, он покачивался от слабости и, низко опустив голову, принюхивался, широко раздувая ноздри. А когда нашел наконец поверх всех лежавшее тело Ланселота, то ворочал и толкал его до тех пор, пока поднял голову рыцарь и узнал его. И положил он тогда обессилевшую свою руку на холку коня, который, возрадовавшись, подкатился к нему, упираясь в груду еще не остывших трупов, и Ланселот. Легконогий, извиваясь, словно червь, вскарабкался к нему на спину, рухнул поперек седла и опять потерял сознание. А долгогривый конь, обойдя стороной тех, что еще сражались с отчаянными воплями и стонами, осторожно держась подальше от предательского света пожара, часто останавливаясь, то из-за слабости, то из опаски, побрел со своим хозяином прочь от места кровавой этой победы.
Ланселот покуда молчал и ни единым движением не выдал, что вчера уже пересчитал потолочные балки, а нынче утром, когда на минуту остался один, попробовал заговорить. Видел и слышал он хорошо, так что с этим все было в порядке. «Дарк, — сказал он, — Драконий замок, осада». Каждое слово четко и ясно произнесли губы, хотя и тихо, но он чувствовал, что при желании мог бы говорить и погромче. Однако, не имея представления о том, где он лежит, не зная даже, находится ли в доме врага или друга, Ланселот выжидал.
Оглядевши комнату, он решил, что лежит, видно, в усадьбе какого-нибудь мелкопоместного, но в достатке живущего дворянина или в доме свободного землепашца, так как из камня и бревен поставленный дом, чистый стол, кровать, стулья и старательно подметенный глинобитный пол — все говорило том, что здесь обитают чистоплотные люди и, пожалуй, веселого нрава.
Долог путь — путь даже не днями считаемый — от полного истощения и беспамятства до вполне уже ясного сознания. Поначалу в мозгу Ланселота все смешивалось в чудовищной пляске — осада, пылающий замок, смерть Дракона, Артур, Галахад, Гиневра, все и вся. Даже когда стали находить минуты просветления, отдельные лица и события путались все еще во времени — то он сражался с псами Дракона, то беседовал с Артуром, а там опять вел на последний, решающий приступ людей Дарка. Состояние это имело, должно быть, две причины. Ланселот потерял много крови и получил много глубоких ранений — в лицо, в голову, о прочих частях тела даже не поминая. Вот почему наипервейшим делом его было удостовериться, не пострадали ль глаза его, уши — зрение, слух, речь и, самое главное, разум. Когда же относительно этого успокоился — с хитростью, тяжелобольным столь присущей, он скрывал, насколько крепче чувствует себя, нежели выглядит, — то принялся наблюдать за людьми, его опекавшими. Очевидно, то была семья, так как видел он двух мужчин и двух женщин. Они словно плыли сперва над землей в странном каком-то танце. И как будто все время неясно дрожали телом, их облик менялся — то они были короткие и широкие, словно щит, то вытягивались, делались длинные, узкие, вроде копья. Поэтому Ланселот промолчал еще один день; давали ему молоко и воду, кормили легким фазаньим либо куриным мясом и оставляли спать в тишине.
Эта беспомощность, ожидание тоже мучили Ланселота, я бы даже сказал, унижали. Он — Непобедимый, но вот лежит здесь, нелепо спеленатый, и хотя владеет всеми своими чувствами, но едва в силах двинуть рукой или ногой, а если чуть-чуть шевельнется, от слабости лоб покрывается потом.
«Непобедимый Ланселот, приступом крепость берущий! — улыбнулся он не без горечи, но, впрочем, и забавляясь, конечно, собственным своим состоянием, — Сколь же хрупок человек и смертен! Вот несколько ударов меча, копье, угодившее, если я верно сужу, под ключицу — и что же из меня стало? Пустое место, и только!»
Прошло двое-трое суток со дня осады. Во дворе не утихла битва, а он уже был у Дракона в том зале. И эта гадина еще его подзывала! Он же — с мечом в руке — не мог сделать ни шагу. А Дракон смеялся, и Мерлин ничем не помог! Вот оно, волшебство, вот почему эта четырехпалая тварь приняла его так спокойно, вот почему он сказал, что здесь тому, кто возвышается над другими людьми, деянье свершить не под силу. Что сталось с Дарком, с крепостью, с Мерлином?
«Но ведь Мерлин был у меня, здесь был!» — вспомнилось тут ему. Он сказал: «От таких ран любой человек умер бы. Я вылечу тебя, Ланселот, как уже защитил от Дракона! Ибо тот, кто в меня верит и сражается за меня, выдержит много боле, чем живущий без цели. Веришь ли, что так это?»
Измученный Ланселот вскинулся на своем ложе и громко застонал.
— Это в горячке, в бреду…
В комнату вбежала юная девица и склонилась над Ланселотом. И увидел он, основательно поколоченный рыцарь, что лицо у нее ласковое, красивое, и попытался ей улыбнуться. Девица выбежала, и со двора донесся ее крик:
— Он выживет… только что говорил и пошевельнулся! Идите сюда, поскорее!
В комнату поспешно вошли девица, пожилая женщина, тех же лет мужчина — должно быть, муж ее — и широкоплечий, улыбающийся во весь рот подросток. Окружив ложе, они смотрели на Ланселота. Женщина перекрестилась.
— Бог милостив. Поддержал его.
— Или порода крепкая, — ломающимся голосом вставил подросток, но никто не обратил на него внимания. Пожилой мужчина взял Ланселота за запястье, подержал.
— И лихорадка ушла. Твоя правда, дочка. Теперь-то уж выживет.
— А парень крепкий, — разглядывал его подросток.
— Благодарение богу, смилостивился над ним.
— Ну, ладно, — сказал мужчина, — не след его тревожить. При нем побудь, Ивэйна. Если понадобится что, кликни. А вы ступайте отсюда.
И Ланселот остался вдвоем с Ивэйной.
— Это ты меня выходила?
— Не только я. Отец мой, и мать, и братец.
— Ивэйна… Тебя ведь так зовут? Прошу, позови ко мне своего брата.