Страница 32 из 32
Ведь не каждому дано увидеться с великим сим королем волшебником. Сила Мерлина заключается в том, что хотя мог бы — чудеса творить не желает, от приверженцев своих требуя борьбы и труда. И я говорю достоверно: если уж решился я положить на весы справедливости самый нрав Ланселота, его слабости, помыслы, его битвы и самому, перед собою, нести ответ за него, то надобно мне вдвое больше мужества, чтобы пересказать эти два разговора, как должно. Ланселот жил, сражался и умер. Но Мерлин — как сейчас вижу его спокойный взгляд, чудовищную его тяжесть, от коей трещит грудная клетка, — Мерлин жив! И кому же могу я доверить повествованье обо всем происшедшем и о том, как все завершилось, — тех минутах, что для меня успокоение принесли, но и беспокойство? Народным балладам? Но хорошо ль они помнят? Или бардам, душой увлекаемым в выси и потому пролетающим мимо истины? Или святым отцам? Хронистам? Эти-то ничего не умеют, разве что вещать важным тоном. А коли так, то должен был я рассказать, какую битву вел Ланселот, за что и сколь люто сражался. Теперь же должен поведать еще и о том — и, кажется, это самое трудное, — что произошло между Мерлином и мною.
А потому это трудно, что сам я не ведаю, о ком вспоминаю приязнью. О Гиневре ли, что только смеялась, потом возжелала смерти моей, а потом лила слезы? Или об Артуре, в решительный миг оказавшемся трусом? О Галахаде — его-то очень любил Ланселот, он был словно тигр, но отпрянул, узнав, что не он Избранный Рыцарь? Так о ком же? Должно быть, о Вивиане, Годревуре о Дарке! И, пожалуй, о Ланселоте.
О них еще, кажется, я вспоминаю с охотой.
Первое появление Мерлина было очень уж странным: оно не породило во мне — хотя отличалось таинственностью — ни потрясения, ни испуга. Дом мой уже затих, я сидел в том самом покое, где держу свои несколько книг и где устраиваем мы наши скромные трапезы и веселые праздники. Передо мной колыхался язычок лампады, и я писал свою хронику. И вот, погружая перо в чернильницу, я поднял глаза: напротив меня сидел по другую сторону стола Мерлин. Сидел, на руку опершись головою, и улыбался.
— Ты что же, писец?
Я уже стоял перед ним и — чего мне стыдиться? — приветствовал его низким-низким поклоном.
— Нет, господин мой! Но я рассудил, что я и есть тот человек, который вправе написать кое-что про Ланселотовы битвы.
— Это верно, — кивнул он. — Да только все ли ты знаешь?
— Государь мой, я пишу лишь про то, что пережил сам и знаю.
— Неправильно делаешь, — покачал он головой. — А может, я бы помог тебе? Ты подумай! Истинному хронисту не то одно следует знать, что испытал он, но и то, что происходило.
— Оно так. Но скажи, господин Мерлин, откуда мне знать, что происходило здесь в самом деле?
Мерлин молчал и смотрел на лампаду. Потом, так внезапно, что я вздрогнул, обернулся назад и указал на стену.
— Вижу, это меч твой.
— Да. Висит вот. Но из ножен я вынимать его уже не хочу. Любить люблю, отказаться от него мне было бы трудно, но не хочу, чтобы опять он сверкнул в руке моей!
— Почему?
— Потому… — Кажется, я сказал это суровей, чем намеревался, и с тех пор сожалею о том неустанно, — …потому что довольно уж битв! Пусть женщины рожают без страха, да и в руках мужчины плуг полезней, чем меч. Вот так я мыслю, король Мерлин.
— Именно ты?
— Именно я.
— Возможно, ты прав, — сказал он задумчиво, и глаза его светились из-под огромного лба, — И ты ведь хочешь написать правдивую хронику, верно?
— Да.
— Тогда послушай. Я расскажу тебе то, чего ты ведать не можешь.
И он рассказал мне все по порядку. О том, что уже шевельнулся, когда Дракон сзади ударил Ланселота и поскорей уволок прочь. Дабы не узнал Ланселот, что он — Избранный Рыцарь. Рассказал и о том, что так и сгинуть бы Ланселоту в темнице Дракона, не прикажи он без промедленья освободить рыцаря. (Тут-то схватился я за голову: как же я о том не подумал! Ведь это же ясно!) А после осады он отвел долгогривого черного жеребца к горному водопаду, и Ланселот и конь его долго пили там ледяную воду. Потому и остались живы.
— Все это я рассказал не себе в прославленье, а затем, что так хроника твоя станет полной. А теперь я уйду.
— Да хранит тебя бог. Надеюсь, мы еще встретимся.
— Я же надеюсь, — ответил Мерлин, — что никогда больше тебя не увижу.
Он исчез, а я остался над своим пергаментом, и отсветы лампады плясали на стене, и я не знал, достоин ли того, что услышал.
Я ехал верхом меж полей ржи, левой рукой придерживая маленького моего сына, а правой похлопывал по холке коня, чтобы не заиграл он озорно и весело: обычно мне это в радость, но малютка мог испугаться. Мерлин ожидал меня посреди дороги, лицо его было спокойно, а я — буду искренним до конца — на сей раз не радовался встрече. Увидев его, я тотчас сошел с коня, легонько шлепнул его, чтобы отошел в сторону, и поклонился Мерлину, но не низко — чтобы не напугать малыша.
— Будь благословен, король Мерлин!
— Уже не склоняешься предо мной до земли?
— Кажется мне, я больше никогда, ни перед кем не склонюсь до земли, ведь чего оно стоит, подобное почитанье?
— Хорошо, — кивнул Мерлин. — Этого я и ожидал от тебя.
Вокруг нас раскинулись веселые весенние поля, на руках у меня было дитя мое, рядом — конь, но не было на поясе моем меча.
— Слушай же, — сказал Мерлин, — Сейчас меня охраняют. В замке моем люди Дарка. Но, хоть я и волшебник, даже мне неведомо, изменятся ли они оттого, что я у них под охраной. Мне нужен Ланселот.
— Ланселот умер.
— Ошибаешься, — решительно покачал головою Мерлин. — Ланселот умереть не вправе.
— Король Мерлин, он правда умер, я знаю.
Вокруг нас шелестели всходы, в ветвях деревьев гудел ветер.
— Вот увидишь, — Мерлин смотрел на меня печально и, кажется, ободряюще, — если будет нужда, Ланселот, про которого ты говоришь, будто умер он, выйдет на бой, хотя бы и против Дарка! А пока, вижу я, нет сейчас во владеньях моих бесчестия, и потому хочу отдохнуть. Вот только — кто охранять меня станет?
— Дарк.
— То ли да, то ли нет. Присматривать надо за ними. Чтоб какой-либо не обратился в Дракона.
— Король Мерлин! Ты знаешь присловье: этот свое отвоевал. Видишь, вот на руках у меня ребенок, Ланселота нет и в помине, я человек спокойный, счастливый. Меч, который видел ты на стене, лишь украшение. Я боюсь его, Мерлин!
— Не правда ль, ты очень любишь малютку этого, что у тебя на руках? И жену свою, так ведь?.. Ну, а со мной, — вдруг крикнул он на меня с такой яростью, что сынишка заплакал и спрятал головку у меня на груди, — что будет со мной?!
Мой дом стоит на берегу озера. Я собрал вокруг себя всех тех, кого люблю и кто, мне думается, любит меня. Я обучил их быть свободными, заставил забыть страх.
Но мне как забыть? Как? И какое чудо прикроет благостной пеленой мычащего на четвереньках Дарка, убитую Вивиану, того, кем я был и кем стал; как забыть тот хлещущий ливень и песню непоколебимо стоящего войска — тот громовой, сотрясающий небо напев? Как могу я забыть сверкавший в руке моей меч — я, кто не столь уж давно звался Ланселотом!