Страница 2 из 32
Однако возвратимся к «железному» Ланселоту. Когда звезда его счастья восходила к зениту, легенды о нем творились такие, что посрамляли богов. Утверждали, что был он сверхчеловек и ростом своим, и силою, рыцарь без страха и упрека, равно опасный сердцу женщины и мечу мужчины. Его мать, Вивиана, фея Озера, помогала каждому взмаху его руки и сопровождала на каждом шагу. Оттого-то ему не стоило никакого труда завоевать расположение короля Артура и овладеть королевой Гиневрой, которая влюбилась в него и на всю жизнь осталась преданной его рабыней; оттого и Драконью крепость он, мол, вдребезги разнес одной рукой, взял с налету и, победив Дракона, вернул к жизни Мерлина. Там, где ступала его нога, содрогалась земля, трепетали тираны и чистые ликовали. Когда же сокрылся он от людских глаз, то сам обратился в легенду и песня о нем звенела вокруг костров, далеко разносясь вокруг. Но прошло время, и вот несколько высокоумных и хорошо осведомленных мужей поведали «правду»: оказывается, Ланселот был попросту глуп и, пожалуй, труслив, а может, и не существовал вовсе. На ярмарках появились силачи, дерзавшие называть себя именем Ланселота; ловкие торгаши производили игрушечных Ланселотов тысячами, к вящей радости детворы. А получилось все так потому, что люди по большей части пекутся о том, чтобы возвеличить самих себя, а не истину.
Однако же Ланселот, я-то знаю, был человек иной породы, и в жизни все было не так, по-другому, и оттого, быть может, суровей и откровеннее. Но звенят и звенят лютни бардов, скрипят перья монахов — так что время и мне приступить к рассказу. И начну я его теми ж словами, какие твердил про себя Ланселот, штурмуя Драконью крепость: «Помоги, Вивиана!» А ты, Ланселот, приглядывай! Чтобы не соскользнула с пера моего какая-нибудь глупость, не исказила бы правду!
Нелегко приступить мне к этой истории, то забавной, то леденящей душу, но все ж приступаю. Начну рассказ с юности Ланселота, только вот еще что скажу в предварение.
Ланселот был парень крепкий, но ни в стати его, ни в силе ничего сверхчеловеческого не было. Он с Мерлином никогда не беседовал, и Дракона убил не он. Мать Ланселота — ее и правда Вивианой звали — была не фея, а обыкновенная земная женщина; если и помогала она Ланселоту, то уж вовсе не тем, за что превозносят ее барды и о чем, запинаясь, вещают хронисты. Вивиана-то уже много-много лет была покойницей, когда сошлись в великом сражении Ланселот и Дракон. Верно говорится, что Артур любил его, да только видеть за этим чары и волшебные ухищрения — чистое невежество. Артур воспитал Ланселота, он же посвятил его в рыцари, он же — хотя не приказывал словом — послал Ланселота на поиски Мерлина… Впрочем, у Ланселота было на то и своих причин предостаточно.
Этот рыцарь — позднее обретший столь великую славу — родился простым землепашцем, а дворянство и герб получил, если не ошибаются те, кто мне об этом рассказывал, будучи двух с половиною лет от роду. Получил за геройство отца своего Годревура от Артура в награду. Годревур был охотником короля, и отношения между ними были весьма сложны, а его необычайное, бурное и богатое событиями прошлое заслуживает нескольких слов, однако об этом позднее. Сейчас же — о главном! Однажды на зимней охоте во время ведомого с великой страстью и умением гона богоизбранная королевская особа попала, как говорится, в лихой переплет.
Кольцо охотников стягивалось, хрипел рог, все ближе слышались рев и топот вспугнутого, обезумевшего от страха или от ярости зверья, всем скопом бежавшего по лесу напролом. Артур поразил волка и охотничьим дротиком пригвоздил его к замерзшей земле, как вдруг на него устремился кабан: его клыки несли неминучую смерть королю. Годревур, преданный Артуру всем сердцем, бросился между ними и, хотя обрушившаяся на него гора мускулов опрокинула его коня, успел пырнуть зверя в бок; копье сломалось, Годревур соскочил с падавшего коня и по самую рукоятку вонзил меч свой в косматую кабанью грудь. Удар пришелся неточно, зверь забыл про беспомощного короля, прижатого своей же лошадью, и ринулся на Годревура, удовольствовавшись, как тому, наверное, и следует быть, слугой: распорол ему все нутро, растоптал его. После чего налетевшие с разных сторон рыцари и простые дворяне, не говоря уж о кишмя кишевших прислужниках, секирами и копьями расправились с грозным зверем, высвободили Артура и уложили на попону то, что осталось от Годревура.
Артур искренне любил своего егеря, выделял его из всех роившихся при дворе его слуг. Поэтому он приблизился к несчастному и даже не погнушался — короли великодушны — опуститься в снег на колени, дабы увидеть лицо умирающего.
— Слышишь ли ты меня, Годревур?
Годревур шевельнул головой. Это был слабый, едва заметный кивок, но он мог значить только одно: слышу.
— Тогда слушай! — Артур мановением руки заставил прочих отойти от них, и они остались одни, — После бога, который дал мне трон, и после отца моего, который дал мне и жизнь, и ранг, одному лишь тебе я обязан тем, что меня… что я… Вспомни!
— Помню, государь. Но вспомни и ты, — из последних сил улыбнулся Годревур, — я ведь тоже бежал…
— Но ты был… то есть ты и сейчас… — поправился растроганный король, — истинным мужчиной, который никогда, ни разу не обмолвился о том ни словом! Это благодаря тебе я остался Артуром. И сейчас благодаря тебе остался в живых. Мне кажется, ты умрешь.
— Пришло мое время… — Годревур прикрыл глаза в знак согласия. — Разве что «Отче наш» поспею… столько-то времени еще…
— Так знай же! Когда сын твой вырастет, я сам расскажу ему, какой человек был его отец. И еще… Господа! — На звучный окрик короля рыцари тотчас вскинули головы, и, когда он поднялся с коленей, все взоры были прикованы к нему, — Охотник мой, Годревур, пожертвовавший собою, дабы защитить своего господина, доживает последние минуты. И я хочу, чтобы он слышал, а также и вы, свидетели моего королевского слова! Дарую моему любимому егерю дворянство и герб, и будут они переходить от отца к сыну, пока живет Британия! Сына же его, Ланселота, я воспитаю при моем дворе, как его благородному званию подобает, и выучат его всему, что знать положено, равно как и владению оружием. Если же окажется он достойным такой милости, то станет моим приближенным и будет сидеть за моим столом, а может статься, и рыцарский пояс себе завоюет. Все слышали — вы и бог!
Улыбнулся Годревур, и была это последняя его улыбка:
— Уж он-то будет достоин…
Слуги внимали подобострастно, дворяне — в почтительном молчании, но без подобострастия, а господа рыцари выхватили мечи свои, и над затоптанным, забрызганным кровью снегом прозвучал их клич:
— За Артура и за Британию!
Так, двух с половиной лет от роду, стал Ланселот дворянином. И сделал его дворянином отец — слуга по рождению, но не по духу.
О детстве Ланселота много рассказывать не придется. Он жил так же, как и все отпрыски лучших дворянских семейств страны, всегда был досыта накормлен и красиво одет, привык считать дворец своим домом, и, пожалуй, лишь две черты, проявившиеся в нем в эту пору, заслуживают внимания. Ланселот никогда не забывал, что он дворянин новоиспеченный и что попал в сей круг ценою смерти отца своего, а потому сохранил исполненную достоинства сдержанность, и не ударила ему в голову спесь, столь часто завладевающая юными баловнями судьбы. Другая его черта с виду тому противоречила, хотя лишь уравновешивала спокойную его любезность и чуткое понимание своего места. Ланселот — потому, быть может, что не глупцом уродился, — по мнению воспитателей своих, обладал умом, острым как бритва, хотя это скорей всего преувеличение; во всяком случае, он легко держался наравне со своими товарищами, а потом и опередил их всех в изучении тех законов, обычаев, обязанностей и прав, какие полагалось знать возле Артура людям этого положения и звания. Почти невероятно, за сколь короткое время Ланселот, дитя простолюдина, выучился чтению, письму и даже латыни. Ланселот во всем хотел быть первым — возможно, желая доказать Артуру, что достоин королевских милостей, а еще более (так мне кажется) доказывая это самому себе и памяти Годревура. Он всегда помнил, что происходил из простого звания и обязан дворянством только геройству своего отца, а потому мечтал покрыть герб свой такою славой, какая еще не сияла на земле бриттов. Поскольку же был он учтив, но не раболепен и чувство меры никогда не смешивал с робостью, то пользовался всеобщей любовью. Впрочем, в этой любви доставало и пренебрежения, ведь дворянство его было недавнее.