Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 36 из 59



Холмс усмехнулся.

— Дело не в сроках, друг мой, — добродушно сказал он. — Смею вас уверить, что если вы хотя бы даже и за полчаса увидите то, что я разгляжу за три минуты, это будет еще не так худо.

— Вам угодно считать меня слепцом, — обиделся Уотсон. — Однако кое-что я все-таки вижу.

— Ну-ну, не сердитесь, — миролюбиво сказал Холмс. — Лучше поделитесь со мною тем, что вы увидели. Итак, что вы можете сказать про этого странного человека, Который вот уже битый час стоит у нас под окнами, не решаясь сдвинуться с места, подняться по лестнице и постучать в дверь.

— По-моему, дорогой Холмс, это случай настолько ясный, что даже вы ничего не сможете добавить к тому, что заметил я. Это человек прежде всего весьма предусмотрительный…

— В самом деле?

— Ну конечно! Вы только поглядите на него: в ясный, теплый, солнечный день он в теплом пальто на вате, в калошах, с зонтиком. Это уж даже не предусмотрительность, а какая-то патологическая боязливость. Как бы то ни было, он — чудовищный педант. Я думаю, что, скорее всего, он старый холостяк. Я сам долгое время жил один и отлично знаю, что у нашего брата холостяка со временем вырабатывается куча всяких нелепых и даже смехотворных привычек.

— Браво, Уотсон! — одобрительно воскликнул Холмс. — Ну-с? Дальше?

— Вам мало?! — удивился Уотсон. — Мне кажется, дорогой Холмс, что я извлек из своих наблюдений все, что можно было из них извлечь. Боюсь, что даже вы не сможете тут ничего добавить.

— Пожалуй, — согласился Холмс. — Разве только самую малость.

Уотсон просиял. Однако торжество его длилось недолго.

— Вы отметили только калоши, зонтик да теплое пальто на вате, — начал Холмс. — А вы заметили, что зонтик у этого господина в чехле?

— Ну да, заметил. И что отсюда следует?

— Думаю, что не ошибусь, — невозмутимо продолжал Холмс, — если выскажу предположение, что часы, хранящиеся в его жилетном кармане, тоже в чехле из серой замши. А если вы попросите у него перочинный ножик, чтобы очинить карандаш, окажется, что и нож тоже в специальном чехольчике.

— Все это чистейшие домыслы, дорогой Холмс! Но даже если это действительно так, о чем все это говорит? Только лишь о том, что человек этот — довольно препротивный педант, о чем я уже имел честь вам докладывать.

— Не только об этом, милый Уотсон! Поверьте мне, не только об этом. У этого человека наблюдается постоянное и непреодолимое стремление окружить себя оболочкой, создать себе, так сказать, футляр, который бы его защитил от внешних влияний. Действительность раздражает его, пугает, держит в постоянной тревоге, и он старается спрятаться от нее. Не случайно и профессию он себе выбрал такую…

— А откуда вы знаете, какая у него профессия? — изумился Уотсон.

— Да уж знаю. Можете мне поверить, я не ошибаюсь. Он преподает в гимназии древние языки: латынь, греческий. И эта его профессия, как я уже пытался сказать вам за секунду до того, как вы меня прервали, эти самые древние языки для него, в сущности, — те же калоши и зонтик, куда он прячется от действительной жизни.

— Ну, знаете, Холмс, — не выдержал Уотсон, — если хотя бы половина того, что вы тут наговорили, окажется правдой…

— А вы сейчас легко сможете это проверить, — пожал плечами Холмс. — Насколько я понимаю, наш странный гость вот-вот постучится к нам в дверь. Я уже слышу на лестнице его шаги.

И в самом деле за дверью послышались сперва робкие шаги, затем осторожное покашливанье и, наконец, негромкий стук.

Спустя минуту необычайный гость уже сидел в кресле напротив Холмса и Уотсона и застенчиво протирал платком свои темные очки.

— Прежде чем вы приступите к изложению тех обстоятельств, которые привели вас к нам, — обратился к нему Уотсон, — быть может, вы не откажете в любезности сказать мне, который час? Мои часы, к сожалению, стоят…

Гость неторопливо достал из жилетного кармана часы. Они, как и предсказывал Холмс, оказались в сером замшевом футляре.

— Два часа пополудни, четырнадцать минут, тридцать одна секунда, — сообщил он.

— Еще одна маленькая просьба, — сказал Уотсон. — У меня, к несчастью, сломался карандаш. Не найдется ли у вас с собою перочинного ножичка?

— Извольте, — гость достал из кармана перочинный нож. Предсказание Холмса и на этот раз осуществилось с поразительной точностью: нож был в аккуратном маленьком чехольчике.



— Последний вопрос, — уже слегка нервничая, спросил Уотсон. — Чем вы изволите заниматься? Вы юрист? Или химик? Или, быть может, мой коллега — врач?

— Врач? — с ужасом переспросил гость. — О нет! Что вы! Я педагог. Имею честь преподавать в гимназии древние языки. Латынь, греческий… О, ежели бы вы знали, — сладко пропел он, — как звучен, как прекрасен греческий язык!

— Довольно! — вскрикнул Уотсон.

Гость испуганно вздрогнул и закрыл глаза.

Обернувшись к Холмсу, Уотсон торжественно произнес:

— Дорогой Холмс! Клянусь вам, что никогда больше не стану сомневаться в ваших словах, какие бы нелепые предсказания вы ни делали. Вы волшебник, колдун, чародей…

— Перестаньте, Уотсон, — резко оборвал его Холмс. — Вы отлично знаете, что мое единственное оружие — дедуктивный метод. А в данном случае дело обстоит еще проще. Если бы вы не были таким чудовищным невеждой и читали знаменитый рассказ русского писателя Антона Чехова «Человек в футляре», вы бы тотчас узнали в нашем госте героя этого рассказа, господина Беликова.

— Совершенно верно, — привстав с кресла, гость чопорно поклонился. — Надворный советник Беликов. К вашим услугам.

— А в чем, собственно, должны состоять мои услуги? — любезно осведомился Холмс. — Иными словами, господин Беликов, благоволите объяснить, что вынудило вас обратиться к Шерлоку Холмсу?

— Я решил обратиться к вам как к лицу влиятельному, — сказал Беликов, — хотя, быть может, правильнее было бы обратиться по инстанциям: сперва к директору, потом к попечителю и так далее. Однако это заняло бы много времени, а дело не терпит отлагательств.

— Да в чем, собственно, дело? — не выдержал Уотсон. — Нельзя, ей-богу, так долго бродить вокруг да около!

Беликов явно вызывал у верного соратника Шерлока Холмса острое чувство антипатии. Иначе вряд ли корректный Уотсон позволил бы себе такую бестактность.

— Доводилось ли вам, милостивый государь, — холодно спросил Беликов, — читать сочинение Александра Пушкина «Евгений Онегин»?

— Еще бы! — воскликнул Уотсон. — С тех пор как под руководством моего друга Холмса я стал заниматься русской литературой, эта книга стала моим постоянным спутником.

— Весьма сожалею, — Беликов горестно покачал головой. — Весьма… Не скрою, я явился к вам с тем, чтобы вы и ваш знаменитый друг исполнили свой нравственный долг и по мере сил способствовали запрещению этой книги.

Уотсон был ошеломлен.

— Запретить?! — еле выговорил он. — Вы хотите запретить «Евгения Онегина»?

— Да-с. Именно так-с, — невозмутимо подтвердил Беликов. — Запретить это разнузданное сочинение как вредоносное и сугубо безнравственное.

— Ну, знаете! — только и мог произнести Уотсон.

Но Холмс жестом остановил его и любезно обратился к Беликову:

— Продолжайте, сударь! Я надеюсь, вы соблаговолите более подробно объяснить, что побудило вас обратиться к нам с таким… гм… необычным предложением.

— Охотно, — наклонил голову Беликов. — Вы ведь боретесь с преступностью, следовательно, так же как и я, стоите на страже нравственности. Посему я не сомневаюсь, что мы с вами легко найдем общий язык. Дело в том, что в последнее время на моих уроках участились факты… как бы это выразиться поделикатнее… факты безобразного, грубого нарушения… Короче говоря, вот-с! Извольте полюбоваться!

Он вынул из портфеля томик Пушкина.

— Эту книгу я не далее как вчера извлек из парты одного своего ученика. Он читал ее в то время, как я объяснял классу формы спряжения греческих глаголов.

— Вероятно, после вашего урока следовал урок российской словесности, — догадался Холмс, — и мальчик решил заранее…