Страница 20 из 59
— Я не сержусь, Валериан, — отвечала она, сдерживая слезы. — Но мне больно видеть, что с некоторого времени ты совсем переменился. Ты приезжаешь ко мне как по обязанности, не по сердечному внушению. Тебе скучно со мною. Ты молчишь, не знаешь, чем заняться, перевертываешь книги, придираешься ко мне, чтобы со мною побраниться и уехать… Я не упрекаю тебя: сердце не в нашей воле, но я…
Голос ее задрожал.
— Полно, дорогая, все это выдумки, — возразил Валериан. Он натягивал давно надетую перчатку и нетерпеливо поглядывал на улицу. — А сейчас мне надобно срочно ехать… Я обещался… Еще раз прости. Завтра непременно буду.
Он пожал ее руку и выбежал из комнаты, как резвый школьник выбегает из класса.
Зинаида подошла к окошку; смотрела, как ему подали карету, как он сел и уехал. Долго стояла она, опершись горячим лбом об оледенелое стекло.
— Нет, — сквозь слезы проговорила она. — Он меня не любит!
В глазах у нее помутилось.
— Ну-с, Уотсон! — быстро сказал Холмс. — Теперь самое время пустить а ход вашу нюхательную соль. Она вот-вот потеряет сознание!
Подскочив к Зинаиде, Холмс осторожно подставил ей руку, на которую она оперлась, довел до дивана и поднес к ее лицу флакон с нюхательной солью.
— Сударыня!.. Сударыня, очнитесь!.. Вот так… так… Вам уже лучше, не правда ли?
— Кто вы? — с изумлением спросила Зинаида, открыв глаза. — Как вы здесь оказались? Без доклада…
— На этот последний вопрос позвольте вам не отвечать, — сказал Холмс. — Это, если угодно, наша профессиональная тайна. Спросите лучше, зачем мы здесь оказались?
— Будь по-вашему, — согласилась Зинаида. — В самом деле, зачем?
— Нам крайняя нужда выяснить некоторые обстоятельства вашей жизни, — объяснил Холмс. — Это неделикатно, я понимаю. Но поверьте, все останется между нами. Я обещаю вам полное сохранение тайны.
— Я не делаю тайн из своих обстоятельств, господа, — надменно возразила Зинаида. — В этом тем более нет нужды, что весь Петербург достаточно хорошо об них осведомлен.
— Стало быть, ни для кого уже не секрет, что вы ушли от мужа и живете у человека, который…
— Который, как вы, вероятно, могли заметить, уже успел разлюбить меня? Вы это хотели сказать?.. Что бы ни было, я все равно ни о чем не жалею.
— Сударыня, — мягко попросил Холмс. — Расскажите нам все. Облегчите душу свою признанием. Вероятно, муж стал подозревать вас, а потом, удостоверившись, что подозрения его не беспочвенны… Я угадал, не правда ли?
Зинаида покачала головой.
— Нет, сударь. Не угадали. Мой муж не успел и помыслить об этом деле, как я сама уже все решила. Полюбив Валериана, я почувствовала к бедному своему супругу такое непобедимое отвращение… Вам, мужчинам, этого не понять. Понять и разделить это чувство могла бы только женщина… Итак, в один прекрасный день я вошла к мужу в кабинет, заперла за собою дверь и объявила ему, что люблю Володского…
— Как вы сказали? — быстро переспросил Уотсон. — Володского?
— Да, таково его имя: Валериан Володский. А разве это имеет для вас какое-то значение?
— Огромное, сударыня! — горячо воскликнул Уотсон. — Огромное значение!.. Однако продолжайте ваш рассказ.
— Я объявила мужу, что не хочу бесчестить его втайне и что твердо решила развестись с ним.
— Поразительно! — не удержался от восклицания Холмс. — И что же ваш муж?
— Таким чистосердечием моим и стремительным решением он был встревожен до крайности. Но я, не дав ему опомниться, в тот же день переехала с Английской набережной в Коломну и в коротенькой записочке уведомила о случившемся Валериана, который, увы, как и муж, вовсе не ожидал от меня подобного поступка.
— Еще бы! — хмыкнул Холмс.
— Что к этому добавить? — продолжала Зинаида. — Разве только то, что с той поры я живу здесь, на его руках. До недавнего времени мне не в чем было его упрекнуть. Он старательно притворялся благодарным и безропотно нес все хлопоты нашей беззаконной связи. Но с недавнего времени, боюсь, стал смотреть на нее как на занятие должностное или как на скучную обязанность поверять ежемесячные счета своего дворецкого.
— Ах, сударыня, — сочувственно отозвался Холмс, — у вас еще хватает сил шутить!
— А что мне еще остается в моем положении?
— Вы удивительная женщина! Позвольте выразить вам мое восхищение… Однако мы, к сожалению, не можем более злоупотреблять ни вашим гостеприимством, ни вашей откровенностью. Честь имею кланяться, сударыня!
— Не рано ли, милый Холмс, мы прервали эту беседу? — сказал Уотсон, когда они с Холмсом вернулись к себе.
— Я охотно продлил бы наше пребывание в чарующем обществе этой удивительной женщины, — сказал Холмс. — Но у нас с вами была своя цель. Не забывайте об этом, Уотсон! Мы явились к ней не ради удовольствия, а по делу. А поскольку деловая часть нашего визита была закончена…
— Вы полагаете?
— Ну разумеется! Мы с вами уже выяснили все, что нам надо было узнать. Вы безусловно правы, Уотсон. Не может быть никаких сомнений в том, что Толстой знал этот отрывок Пушкина и что эта история оказала непосредственное воздействие на замысел «Анны Карениной».
Уотсон был поражен до глубины души.
— Вот уж не думал, Холмс, — сказал он, с трудом оправившись от изумления, — что вы с такой легкостью признаете свою ошибку.
— Ошибку? — удивился Холмс. — О какой ошибке вы говорите, Уотсон?
— Ну как же! — растерялся Уотсон. — Ведь если я оказался прав, значит, в прошлый раз вы… Вы же сами только что признали, что на замысел «Анны Карениной» Толстого натолкнул именно этот отрывок Пушкина, а не тот, о котором вы говорили раньше.
— Ах, Уотсон! — сокрушенно покачал головой Холмс. — Ну когда же вы наконец отучитесь рассуждать так плоско и примитивно. По-вашему, выходит, возможен только один ответ: либо бесспорное «да», либо такое же прямое и категорическое «нет». А третьего, стало быть, не дано?
— Понимаю! — радуясь своей догадливости, сказал Уотсон. — Вы хотите сказать, что Толстой использовал в своей работе оба пушкинских замысла?
— Нет, Уотсон, — улыбнулся Холмс. — Я хочу сказать совсем другое. Я полагаю, что в этих двух пушкинских отрывках мы имеем дело с двумя разными подступами к одному и тому же замыслу. Мы с вами уже отметили, что героиню этого отрывка тоже зовут Зинаидой. Так же, как Зинаиду Вольскую, героиню отрывка «Гости съезжались на дачу».
— Я вам уже говорил, что эта мысль мне тоже тотчас пришла в голову, — живо возразил Уотсон. — Однако я сразу вынужден был ее отбросить. Возлюбленного той Зинаиды звали Минский. А фамилия этого — Володский. Стало быть, предположение, что та Зинаида и эта — одно и то же лицо, сразу отпадает.
— Браво, Уотсон! Вы делаете успехи! — одобрительно сказал Холмс. — Я тоже обратил внимание на это обстоятельство. Но мне оно не представляется решающим. Дело в том, что Александр Сергеевич, как, впрочем, и другие писатели, очень часто менял в черновиках имена своих героев. Та Зинаида, если помните, сперва называлась у него Зелией и лишь потом стала Зинаидой.
— Тем более! — обрадовался Уотсон. — Стало быть, то, что он и эту свою героиню тоже назвал Зинаидой, вполне могло быть простой случайностью.
— Вы правы, — согласился Холмс. — Это могло быть и случайностью. Но в действительности это не случайность.
— Но что, собственно, дает вам основания предполагать, что эти два отрывка принадлежат к одному и тому же замыслу?
— Во-первых, разительное сходство ситуаций. А во-вторых…
Холмс откинув крышку бюро, выдвинул ящик и достал сложенный вдвое листок глянцевитой плотной бумаги.
— В рукописях Пушкина, — сказал он, — сохранился набросок плана дальнейшего развития этой повести. Позвольте я вам его прочту… «В Коломне… Вера…» — начал он. — Видите, Уотсон? Здесь он называет ее Верой. Но это решительно ничего не значит. Слушайте дальше!.. «Вера больная, нежная. Он лжет. Явление в свет молодой девушки. Он влюбляется. Утро молодого человека…». Ну, и так далее… План этот полностью совпадает с планом разработки отрывка «Гости съезжались на дачу». Сравните: «Появление в свете молодой провинциалки. Слухи о женитьбе героя. Отчаяние Зелии. Сцены ревности…» Так что, друг мой, сомнений нет. Перед нами два варианта одного и того же замысла.