Хроника расстрелянных островов

— Одобряю, — заключил Жаворонков. — Хотелось только, чтобы вы подольше бомбили Берлин. Пусть фашисты почувствуют силу нашего удара.

Еще с утра инженеры и техники начали готовить тринадцать бомбардировщиков к дальнему полету. К вечеру уже были полностью заправлены баки бензином и подвешены бомбы. Отовсюду доносился шум — механики опробовали моторы.

Преображенский собрал летчиков на командном пункте. Все напряженно смотрели на карту Балтийского моря, посреди которой от острова Сарема на Берлин шла толстая красная линия. Летчики перенесли маршрут полета на свои планшеты, записали координаты изменений курса.

— Вылетать будем звеньями, — сказал Преображенский. — Первую группу веду я. Следующие — Гречишников и Ефремов. Задача наша заключается в том, чтобы как можно дольше воздействовать на Берлин.

— Постоянная высота полета! — спросил штурман Хохлов.

— Не менее пяти тысяч метров, — ответил Преображенский. — На такой высоте немецким зениткам будет трудно вести прицельный огонь.

За три часа до полета командир полка отпустил летчиков. Он считал, что каждый из них должен наедине осмыслить сказанное на совещании, подумать о предстоящем полете или просто отдохнуть. Сам полковник любил перед боевым вылетом посидеть со своим баяном и погрустить под «Степь да степь кругом» — до боли знакомую и оттого близкую песню. В минно-торпедном полку знали эту слабость командира. Летчики присаживались где-нибудь в стороне, внимательно слушали музыку, задумывались. Простая задушевная мелодия уносила их в родные края, где остались дорогие их сердцу люди.

Первым взлетел с аэродрома Преображенский. Его бомбардировщик, тяжело подпрыгивая на неровностях, быстро покатился по взлетной полосе. Моторы гудели натужно, разрезая вечернюю тишину. Самолет все ближе и ближе подходил к далекой кромке леса. Со стороны казалось, что он не перескочит этот темный барьер. Но бомбардировщик незаметно оторвался от земли, перевалил через полосу леса и быстро скрылся. Следом за ним помчались по взлетной полосе еще два ДБ-3. А через десять минут стартовало второе звено.

Солнце низко стояло над горизонтом, и под его косыми лучами трудно было как следует рассмотреть проплывавшую внизу землю. Вскоре появилось море. Взошла луна. На ночном небе замерцали искристые звезды.

— Погода как нельзя лучше! — кивнул Преображенский штурману. — И луна светит. Берлин будет как на ладони. Можно производить даже прицельное бомбометание.

— Если зенитки будут молчать, — отозвался Хохлов, сверяя курс.

— А мы их обхитрим!

— Товарищ командир, все тринадцать самолетов в воздухе, идут курсом на цель, — доложил радист Кротенко.

— Добро! — отозвался Преображенский. Он слегка потянул на себя штурвал, и самолет, задрав нос, пошел ввысь.

Хохлов по карте определил место бомбардировщика. Временами он поглядывал на высотомер, стрелка которого отсчитывала деления. Четыре тысячи метров… Четыре тысячи пятьсот… Пять тысяч… В кабине заметно похолодало. Капитан посмотрел на термометр: за бортом было тридцать два градуса мороза.

— Находимся на траверзе шведского острова Готланд, — сообщил он Преображенскому.

— Отлично, Петр Ильич! Еще три раза по столько, и посыплются наши гостинцы, — отозвался полковник. — Как думаешь, проскочим или увидят?

— Должны проскочить, — сказал Хохлов. — Интересно, сообщат о нашем визите фашистские газеты?

Командир пожал плечами:

— Навряд ли.

Вскоре самолет врезался в рваные облака. С каждой минутой они сгущались, превращаясь в плотные темные тучи. Звезды погасли, исчезло из виду море.

Преображенский вел машину вслепую, по приборам. Надежда, что облачность скоро прекратится, таяла с каждой минутой. Ей, казалось, нет ни конца ни края. Самолеты бросало с крыла на крыло, кидало вверх и вниз, временами трясло, точно на ухабах.

— Надеть кислородные маски! — приказал Преображенский. — Кротенко, передай: пробивать облачность!

Но чтобы вырваться из облачного плена, надо подняться еще выше. Стрелка высотомера как бы нехотя поползла вверх, миновала отметку шесть тысяч метров.

Бомбардировщик негерметичен, и в кабине стало совсем холодно. Пальцы не чувствовали карандаша. Стекла очков покрылись налетом инея. Глаза слезились от нестерпимой рези. Высота — шесть с половиной тысяч метров. А до цели еще ой-ой как далеко.

— За бортом — сорок шесть градусов, — раздался в наушниках голос Хохлова.

— Знатный морозец!.. — Командир взглянул на штурмана: — Где мы?

— Возле датского острова Борнхольм, — ответил Хохлов. — Через двести километров Штеттин.

Долго лететь на большой высоте мучительно трудно: дает себя знать недостаток кислорода. Подступает тошнота, дышать тяжело, холод сковывает лицо и руки. Нелегко приходится стрелку-радисту кормовой установки Ивану Рудакову: в его приборе произошла утечка кислорода. У Преображенского не выдержали барабанные перепонки и из ушей потекла кровь.

«Надо дойти! — упрямо твердит про себя полковник и еще крепче сжимает штурвал. — Обязательно дойти!»

— Летим над Германией, — сообщил штурман.

«Балтийское море позади. Над землей, подальше от берега, облачность должна кончиться», — размышлял Преображенский.

Действительно, вскоре промелькнуло звездное небо. И снова мутная пелена окутала кабину. Но облака уже были другими, просветы появлялись чаще и стали продолжительнее. А потом облачность осталась внизу, взору открылась чистая звездная пустыня, над которой по-прежнему недвижно висела луна.

— Штеттин! — доложил Хохлов.

Преображенский посмотрел вниз. Город был незатемнен. По аэродрому скользили узкие лучи прожекторов, освещая длинную посадочную полосу: шли, по-видимому, ночные полеты.

— Может, сядем? — улыбнулся Преображенский. — Для нас тут и световое «Т» выложили. Ишь какие гостеприимные.

— Принимают нас за своих, — сказал Хохлов. — Прямо руки чешутся: вот бы долбануть!

— Да, хороша цель, — согласился командир.

Самолет нырнул в непроглядную мглу; город остался позади. Хохлов в который раз принялся производить расчеты на случай, если придется бомбить Берлин вслепую. По облачность неожиданно пропала. Засияли звезды. Блестела при лунном свете автострада Штеттин — Берлин. Минут через десять впереди по курсу показались пятна света.

— Подходим к Берлину! — с волнением произнес штурман.

— И здесь нас явно не ждали, — кивнул полковник на незатемненный город. — Что ж, тем лучше. Прикинуть поточнее, Петр Ильич!

Он толкнул рукоятку штурвала вперед — бомбардировщик послушно пошел на снижение.

Под крыльями самолетов проплывали освещенные улицы, ровные прямоугольники кварталов Берлина. Самонадеянность фашистов была видна во всем.

— Ах, сволочи, обнаглели дальше некуда. Ну, подождите, всыплем!

— Цель через пять минут, — тяжело дыша, сообщил Хохлов.

— Кротенко, передавай, приготовиться к работе! — приказал Преображенский радисту.

А россыпи огней все ближе и ближе. Видна узкая лента Шпрее. Внизу блеснуло озеро. За ним должен появиться химический завод. Штурман доложил об этом командиру.

— Не торопись, — ответил Преображенский. — Посмотрим еще.

Преображенский чувствовал, как сильными толчками бьется сердце; руки вцепились в штурвал. Взгляд устремлен на циферблаты приборов. Как долго ждал он этого мгновения и все-таки дождался — фашистская столица под крыльями его самолета. А внизу все тихо, спокойно: не видно прожекторов, молчат зенитки.

— Ну раз дошли до Берлина по воздуху, то по земле и морю тем паче дойдем! — крикнул командир.

Неожиданно прямо по курсу возникло громадное черное пятно. Преображенский инстинктивно потянул штурвал на себя. И вовремя. Под бомбардировщиком проскользнул аэростат заграждения. Значит, ниже спускаться нельзя: над городом висят аэростаты.

— Подходим к центру, — доложил Хохлов.

Штурман напряженно всматривался в огни на земле.

— Цель под нами! — наконец произнес он. — Боевой курс!..

— Кротенко, передавай: начать работу! — приказал Преображенский радисту. И, не выдержав, крикнул: — Давай, Петр Ильич, пусть лопают!..