Страница 26 из 83
Ну, конечно - АА стесняется, ей не приходит в голову, что если она лишний раз позвонит прислуживающей, с той розовой и здоровенной ничего не сделается, между тем как для нее каждое лишнее усилие - вредно, каждое отзывается на ее здоровье.
Я: "Но там - подумайте только - разве можно было бы больной оставаться там? Помните, Валерия Сергеевна пришла к Вам и сказала: "Аня, да у тебя тут табачный дым облаком клубится!". - Мне было стыдно тогда - это ведь я так накурил тогда... Там все так было - ни водопровода, ничего самого необходимого для всякого здорового, а не только для больного человека..."
АА: "Я там и не лечилась совсем... Не лечилась - но зато и болезни не чувствовала... А здесь - видите - лечусь..."
В 3 часа, за час до положенного по расписанию обеда, АА предложила мне пойти со мной на Малую улицу - показать мне дом Гумилевых. В ответ на мое беспокойство - не слишком ли она утомлена для такой прогулки, не будет ли ей такая прогулка вредна, - АА уверила меня, что ей даже следует немного гулять и что это будет только полезно.
АА: "Не знаю только, успеем ли мы вернуться к обеду... Хотя это недалеко... Пойдемте..."
Надели шубы, вышли. Солнце ясное, милое... Воздух чистый... Но снег еще не весь растаял, и грязи и грязных луж местами не обойти. Идем неторопливо. АА лучистым взором показывает мне на дома, с которыми связаны какие-нибудь ее воспоминания, и рассказывает их. Идем по Московской... АА указывает на белый собор: "Вот в этом соборе Николай Степанович говел последний раз, в ... году. А вот это - Гостиный двор", - и АА перевела глаза направо: - "А там, дальше - гимназия, в которой я училась, только тогда она была совсем другая - теперь ее перестроили... Увеличили ее - пристроили сбоку и надстроили вверх"...
С Московской мы свернули направо - пошли мимо гимназии...
АА: "Из этой двери мы выходили на улицу, а вот здесь, в Гостином дворе, поджидали нас гимназисты - они выбирали это место, чтоб их не очень видно было..."
АА с грустью смотрит на грязные, испорченные тротуары, на сломанные заборы, на пустыри, где когда-то, она помнит, стояли хорошенькие, чистые дома.
АА: "Подумайте - этот город был самым чистым во всей России, его так берегли, так заботились о нем! Никогда ни одного сломанного забора нельзя было увидеть... Это был какой-то полу-Версаль... Теперь нет Царского Села..."
Я понял, что в Царском настроение АА не может быть хорошим; я думаю, каждый камень, каждый столбик - такой знакомый и такой чужой теперь попадая в поле ее зрения, причиняет ей физическую, острую боль. Я сам испытывал ее в продолжении всей прогулки, и я боялся думать о том, во сколько раз нужно ее умножить, чтоб почувствовать то, что чувствовала Анна Андреевна.
Когда мы, свернув на Малую улицу, шли по ней, АА обратила мое внимание на серый 3-этажный деревянный дом на левой стороне улицы.
АА: "Это дом Сергеева... Я здесь жила, когда мне было 3 года..."
Наконец еще издали АА показала: "А вот мы и дошли... Видите - зеленый домик с той стороны? Это дом Гумилевых..."
Я увидел 2-этажный, в 3 окна наверху и в 5 окон внизу, хорошенький деревянный домик с небольшим палисадником, из которого поднималось высоко одно только большое, теперь еще голое дерево; несколько других, маленьких и чахлых деревьев не смели протянуть свои ветви к окнам второго этажа. Дом, казалось, ничем не отличался от тех, мимо которых мы только что проходили, и от тысяч других, создающих такой привычный, обыкновенный для нас жанр всем маленьким городкам и местечкам Севера, городкам, войдя в которые можно безошибочно сказать, что в 30-ти или в 50-ти верстах отсюда находится большой город.
Вошли во двор - мимо окон кухни и ванной, обошли дом с другой стороны. Крошечный садик - в него выходит большое окно столовой, а за ним окно комнаты Николая Степановича... Минуту, может быть - две, стояли молча, потом АА повернулась, пошла... "Этот заборчик тоже разрушен... Тогда все было чисто, убрано, выкрашено. Теперь все так привыкли видеть вот такое разрушение (запустение?), что даже не замечают его...".
Выходя на улицу, АА показала мне гимназию: "Здесь Николай Степанович учился... Иннокентий Федорович здесь жил одно время...".
Возвращаемся... (Обрыв.)
АА рассказала: 1-е окно (со стороны противоположной комнатки) было окном ее комнаты. Следующее окно - библиотеки. 3-е, среднее - окно гостиной. Во 2-м этаже жил Лева.
Подошли к калитке. АА показала мне на жестяную доску с этой стороны дома. На доске масляными красками: "Дом А. И. Гумилевой"...
Эта доска с надписью так и осталась отдельной - легла с другой стороны мозга, не с той, с которой улеглись все впечатления от сегодняшней поездки... Не знаю почему, но вспоминая эту поездку, я могу сопоставить, взять рядом, назвать вместе 2 любых предмета - книжку Мандельштама и Царскосельский вокзал, синий ободок тарелки, на которой я обедал, и арку Гостиного двора, - но эта доска существует в моей памяти отдельно, она ни с чем не может ужиться, она - отшельница.
За углом электрической станции, по пересекающей Малую улице находится дом Тирата, где Николая Степанович одно время жил...
АА устала и кроме того боится опоздать к обеду. Берем извозчика. Возвращаемся.
Еще до этой прогулки - приблизительно в час дня - к АА заходили Рыбаковы - минут на 15.
В начале 5-го часа - обед: Над. Яковлевна вошла к АА и приглашает нас обедать к себе. Идем к Мандельштамам. Садимся: АА на диване, Над. Як. - с противоположной стороны стола, я - спиной к окнам, а О. Э. - против меня.
Обед вкусный, даже сервировка приличная, не "пансионская"... Суп с клецками, жареная курица и крем на сладкое. За столом сидели почти 2 часа. Разговаривали. Обрывки этого разговора записываю:
О Николае Степановиче.
АА: "Николай Степанович совершенно не выносил царскоселов. Конечно, он был такой - гадкий утенок - в глазах царскоселов. Отношение к нему было плохое..."
Я: "Среди сверстников?"
АА: "Среди сограждан; потому что он был очень своеобразным, очень отличался от них, а они были на такой степени развития, что совершенно не понимали этого...
До возвращения из Парижа - такая непризнанность (такое неблагожелательное отношение к Николаю Степановичу). Конечно, это его мучало. Вот почему был очень счастлив, подъем был большой, когда появились Кузмин, Потемкин, Ауслендер..."