Страница 94 из 103
7. В период отречения императора Монтхолон отправился в Фонтенбло и предложил Наполеону, что проведет его в горы Тараре, где ожидают остатки армии. Император отказался, обнял Монтхолона и сказал: "Останься и храни свою верность мне!" Тот остался и отказался от возможности служить Бурбонам. Трогательно, не правда ли? К сожалению, этого нельзя назвать выдумкой – это уже отвратительная ложь, поскольку на самом деле Монтхолон вымаливал у Людовика XVIII милости столь же настойчиво (письма, прошения, протекция), сколь и беспардонно, и в конце концов выпросил для себя какое-то местечко при дворе.
8. Монтхолон выбежал навстречу возвращавшемуся с Эльбы императору, указал ему расположение роялистских отрядов и был именован адъютантом в чине дивизионного генерала. На самом же деле он появился "из-под земли" под Ватерлоо, одетый в мундир камергера, и "вкрутился" в ближайшее окружение императора.
Наверняка многие читатели подумают в этом месте: да ведь это же верная копия Пёнтковского – подделка жизнеописания, просьбы, протекции, адъютантство под Ватерлоо и т.д. И, возможно, им покажется несправедливым то, что фантазии поляка я посчитал романтичным мифоманством, а фантазии француза назвал бесстыдной ложью. Прошу прощения, только разница между Каролем и Шарлем уж слишком бросается в глаза. Пёнтковский никогда не вымаливал посты и теплые местечки, но лишь возможность сопровождать своего идола, которому никогда не изменил. Не отклонялся он и от своих обязанностей, служа в качестве простого солдата и унтер-офицера, принадлежа к тем, что всегда "дружат с опасностью". И во время военных действий он никогда не прятался под юбкой. Короче говоря – он был мифоманом, но не трусливой канальей. Вот и вся разница.
Следующим камушком в доказательной мозаике Форсхуфвуда является поведение Монтхолона на Святой Елене. А точнее, поведение семейства Монтхолон, совершенно отличное от героических описаний в учебниках. Оба супруга были постоянным источником интриг и напряжений, которые, время от времени, отравляли атмосферу наполеоновского общества в Лонгвуд. Монтхолон очернял императора и Бертрана перед Гурго, Гурго же – перед императором и Бертраном и т.д. Влияние мадам Монтхолон основывалось на том, что временами она оказывала императору "небольшие услуги", понятное дело, не за просто так, чего даже и не пыталась скрывать ["Это интриганка, для которой выгода превышает все существующее", сказал как-то раз император Бертрану о мадам Монтхолон. – "Она оказывает мне те самые мелкие услуги, что же, она не красавица, только, в конце концов… Сердце свое она отдала разве что за хорошие ценные бумаги. Зато мужа ее нельзя упрекнуть ни в чем"].
Наполеон доверял Монтхолону безгранично; он вспомнил, как еще молоденьким офицером он учил 10-летнего Монтхолона математике – то есть, они были давно знакомы. Монтхолон же, пихая свою жену в спальню императора, при этом не имел ничего против, чтобы та оказывала "небольшие услуги" и английским офицерам на острове. И не только в постели. В досье губернатора острова, Лоуве, находятся достаточные доказательства того, что Монтхолоны были шпионами, которым британцы платили за их службу. Все сообщения о том, что происходит в Лонгвуд, попадали на стол к губернатору через майора Джексона, любовника мадам Монтхолон. Французские историки каким-то образом поглядели на это сквозь пальцы, предпочитая обвинять в шпионстве Пёнтковского.
Именно Монтхолон, болтая в компании англичан, заявил, что через окна Лонгвуд всякую ночь может проникнуть убийца, в результате чего перепуганные этим власти острова выставили посты под каждым окном. Увидав эту живую ограду из английских мундиров, Наполеон разъярился и направил энергичный протест, который, в свою очередь, ввел англичан в ступор – они перестали что-либо понимать. Помимо Монтхолона один только доктор О'Мера понял смысл всей этой интриги, поскольку слова Монтхолона (англичане приняли их за официальное мнение императорского двора) повторил ему представитель британского адмиралтейства, Финлейсон. О'Мера, по сообщению которого мы и знаем о всем событии, сказал тогда Монтхолону:
– Вы были бы джентльменом, если бы так не врали и не были столь подлым.
Раз уж мы упомянули протесты, давайте займемся протестом Монтхолона. Господин граф, желая подлизаться к Наполеону, в знаменитом письме к Лоуву от 23 августа 1816 года протестовал против того, чтобы императора называли "генералом Бонапарте". Апологеты графа увлеченно цитируют это письмо, как будто не знают, что 1 января 1819 года тот же самый Монтхолон в беседе с Лоувом назвал "детством" титулование императором "человека, лишенного трона". Лоув, который уже хорошенько узнал собственного шпика, впал в невинную слабость: он уже не позволял Монтхолону беседовать с собой наедине, предпочитая всегда иметь свидетеля.
Адъютант Лоува, начальник полиции на Святой Елене, Томас Рид, так выразился о Монтхолонах:
– Законченные сволочи, самые паршивые, которых я видел в жизни!
После того, он определял их еще короче: "свиньи!".
Всего того, что я написал о Монтхолоне выше, пользуясь работами Мессона, Форсхуфвуда, лорда Роузбери и собственными, еще не достаточно, чтобы графа можно было бы обвинить в убийстве, без того, чтобы меня не упрекнули в том, будто я один из тех, кто "сваливает на горбунов ответственность за все несчастья в мире". Ладно, пошли дальше.
Давайте подумаем. Что будет делать человек, который в течение пяти лет регулярно отравляет другого человека, чтобы его не прихватили на горячем или же, чтобы ни в чем не подозревали? Ясное дело, он будет пытаться убирать из окружения жертвы лиц, которые постоянно с ней пребывают. Помимо Монтхолона постоянный доступ к императору имели: Бертран, Гурго, Киприани, Лас Кесес, доктор Антоммарки и слуги: Новерраз, Сен-Дени и Маршан.
Маршал двора Бертран особой опасности не представлял, поскольку проживал в другом здании, и хотя он часто получал аудиенции, его контакты с императором были нерегулярными. В 1821 году Монтхолону удалось сделать так, что Наполеон перестал дарить Бертрана симпатией и редко допускал к себе.
Зато генерал Гурго проживал в десятке метров от комнат императора. В 1818 году Монтхолону удалось в результате серии интриг заставить генерала покинуть остров [Уезжая, Гурго проклинал Монтхолона и поклялся отомстить]. Дополнительной причиной была болезнь Гурго, симптомы которой были идентичны первой фазе болезни Наполеона!
Таким образом из трех основных спутников Наполеона на Святой Елене один лишь Монтхолон остался в том же доме, в котором проживал император. Жили они через стенку.
Еще перед Гурго, в 1818 году остров покинул Лас Касес, который был неудобен тем, что Наполеон чуть ли не ежедневно в течение многих часов беседовал с ним или диктовал свои воспоминания. Неожиданно у Лас Касеса вместе с сыном появилась болезнь, проявления которой: бессонница, головокружение, нехватка воздуха принадлежат к богатому арсеналу отравления мышьяком. К тому же они страдали приступами сердечной аритмии [В 1821 году немецкий врач-токсиколог, Геффер, описал определенную форму отравления мышьяком, которую назвал "полуострой", и первыми симптомами которой является нехватка воздуха и ускоренное сердцебиение]. Лас Касесы, которым врачи порекомендовали сменить климат, уехали с острова и довольно скоро перестали болеть. Поверенным лицом и чем-то вроде секретаря Наполеона к тому времени стал Монтхолон.
Самым опасным для отравителя лицом был Франсуа Киприани, агент тайной полиции Империи, который на острове единолично представлял бюро разведки и контрразведки Наполеона, он шпионил не только у англичан, но и в самом Лонгвуд. Убрать его с помощью интриг было абсолютно невозможно, поскольку, как говорил Гурго: "Император всех нас поменял бы на Киприани". Перепугать и выгнать его с помощью болезни, даже самой ужасной, также было невозможно – Киприани был человеком из стали. Без каких-либо предварительных симптомов, 23 февраля он внезапно почувствовал страшную боль и умер после трех дней мучений с проявлениями, типичными для острого отравления мышьяком. В окружении императора шепотом передавались слухи про яд, но официально причиной смерти было признано… воспаление аппендицита.