Ампирный пасьянс

Н: – И чего же ты хотел достичь этим преступлением?

Ш: – Мира для Германии, сир.

Н: – Но ведь я сражаюсь не с Германией, а с Австрией! И это именно она объявила мне войну!

Ш: – А Германия все так же находится под властью оружия, и ее давят реквизициями. Голос с неба подсказал мне, что убийство одного человека вернет мир.

Н: – Разве Бог разрешает убивать?

Ш: – Это необходимая жертва. Сама Европа вложила мне оружие в руку.

Н: – Но ведь это не я начал войну, почему тогда ты не уничтожишь агрессора? Так было бы справедливее…

Ш: – Все так, не вы, сир, начали войну, но, чтобы ее прервать, легче убить одного человека, чем тех нескольких монархов, которых вы всегда побеждаете, и у которых нет ни капли вашего гения.

Н (после нескольких минут глубокой задумчивости): Каким образом ты хотел меня убить?

Ш: – Я хотел подойти, спросить, каковы шансы на мир, и в тот момент, когда вы бы отвечали, сир, я бы вонзил вам нож в сердце.

Н: – За это мои люди разорвали бы тебя на куски.

Ш: – Я ожидал этого и был готов к смерти.

Н (снова после долгого молчания, мрачный, но с явной теплотой в голосе): – Ты экзальтирован, у тебя слишком горячая голова. Неужто ты желаешь довести свою семью до отчаяния? Если я верну тебе свободу, возвратишься ли ты к родителям и оставишь преступные намерения?

Ш: – Я не желаю милости, жалко лишь, что у меня не получилось.

Н: – Черт возьми! Получается, что для тебя преступление – это ничто!

Ш: – Убить вас, сир, это не преступление, но обязанность.

Н (вновь после молчания, очень тепло): – Кто та особа, портрет которой нашли у тебя?

Ш: – Молодая девушка, которую я люблю.

Н: – Она будет обеспокоена той кашей, которую ты заварил.

Ш: – Ее обеспокоит то, что мне не удалось. Она ненавидит вас, сир, точно так же, как и я сам.

Н: – О господи! Так что же мы, в конце концов, решим? Если я тебя помилую, ты меня оставишь в покое?

Ш: – Если мы будем иметь мир, тогда – да. Но если война продолжится, я прикончу вас, сир.

После этого Наполеон еще попросил своего придворного медика, доктора Корвисара, исследовать Штапса. Врач объявил, что юноша абсолютно нормален. Военный суд приговорил молодого немца к расстрелу. Приговор был приведен в исполнение 17 октября. А тремя днями ранее был заключен мир, о котором так мечтал Штапс! Глава французской тайной полиции, Демаретс, заверял в своих мемуарах, что Штапса наверняка бы помиловали, если бы не неожиданный отъезд Наполеона в Париж ночью 15 октября. Немецкого студента не простили Савари и Шульмейстер, которым была предоставлена свобода действий. Они никогда не прощали людей, которые пытались навредить их идолу. Даже "одержимых".

В 1810 году закончилось многолетнее правление Фуше на посту министра полиции. Причиной, по которой "князь полиции" получил отставку, стало то, что полицейский аппарат он превратил в "государство в государстве". Непосредственным поводом – подозрительные контакты с Лондоном. Предлогом к предоставлению отставки – беззаконная миссия, с которой Фуше выслал в Англию своего дружка, одного из крупнейших спекулянтов и взяточников ампирной эпохи, банкира Оврара.

Новым министром был именован Савари. Он не обладал гениальностью предшественника, зато отличался буквально вошедшей в поговорку верностью, а послушные, как известно, более ценятся владыками, чем талантливые. Савари был неплохим организатором, а отсутствие шестого полицейского чувства компенсировал трудолюбием. Ни в коем случае он не был просто тупым палачом, за которого его считали сторонники Бурбонов и устраивающие в салонах "заговоры" обломки аристократии. Ненависть, которую эти люди питали к "князю насилия", объяснялась тем, что если во времена правления Фуше в некоторых салонах было модно оскорблять императора, то с того момента, когда министерство полиции очутилось в руках Савари, модным стало не только не произносить глупостей против Наполеона, но даже остерегаться их выслушивать. Одновременно с тем, совершенно "demode" стало поддерживать уж слишком приятельские отношения с послами чужих держав в Париже. Подводя итоги модным стало проведение времени внутри стен пьемонтской крепости Фенестрель, являющейся любимым адресом нового министра полиции, по которому он отсылал роялистов, а вместе с ними русо- и англофилов.

Рост могущества князя Ровиго был равнозначен гигантскому (хотя и временному) росту значения Шульмайстера. Он сделался фактическим начальником Секретного Кабинета и сразу же… был взбешен, поскольку из под самого носа у него ушли самые ценные документы шпионского министерства [У Фуше имелась собственная, конкурентная относительно Cabinet Secret группа заграничных шпионов]. А все благодаря фантастическому легковерию Савари, которого Фуше, покидая пост, с детской легкостью "надурил".

Отправленный в отставку 3 июня 1810 года "князь полиции" принял своего преемника у себя в кабинете столь сердечно, что Савари был не только удивлен всем этим, но и буквально очарован. Поэтому, когда Фуше предложил, что перед уходом упорядочит архивы, Савари легкомысленно согласился на это, а вдобавок еще и поблагодарил за услугу. В течение нескольких последующих дней и ночей Фуше, при помощи своего самого верного слуги, Гайяра, сжигал в здании министерства свои суперсекретные досье. Въехав на ке Вольтер, Савари застал, помимо кучи пепла, всего лишь две никому не нужные бумажки: десятилетней давности листовку против Бурбонов и список агентов парижской "уголовной" службы. Разгорелся скандал, Фуше попал в еще большую немилость, но только это уже не могло вернуть Савари хорошего настроения и массы ценнейшей информации. Зато он получил значительное количество тайных политических агентов.

Как уже было сказано – Савари не был гением, зато он был трудолюбивым и упрямым человеком, а после собственной компрометации даже проявил немало выдумки в деле возвращения информаторов министерства. Некоторых знали давние сотрудники Фуше. Иные, совершенно не подозревая, что произошло, пришли поприветствовать нового начальника. Савари о каждом новом посетителе расспрашивал у портье. По отношению к лицам, которых служащий уже встречал у Фуше, Савари делал вид, будто знает о них все, то есть, держит их в собственных руках. Таким вот образом, постепенно и незаметно, отстроил, колесико за колесиком, практически весь полицейский аппарат. Это был успех, но успех тихий, в то время как начальный провал прозвучал весьма громко.

Шульмайстеру было неприятно, что его начальник позволил себя столь скомпрометировать. Еще более досадней было ему двумя годами позднее, когда Савари вновь дал обвести себя вокруг пальца, не имея понятия, что прямо у него под носом, в Париже, старый заговорщик, генерал Мале, готовит попытку свержения наполеоновской династии [Этому событию посвящен роман В. Пикуля "Париж на три часа"]. В ночь с 23 на 24 октября 1812 года Мале, пользуясь отсутствием императора, который замерзал где-то в российских степях, захватил врасплох и поместил в тюрьме Ляфорс префекта полиции Паске, а также Демарета и самого Савари. Таким образом, полиция была нокаутирована, и распространяющий сплетню о смерти Бонапарте под Москвой Мале был весьма близок к успеху. Споткнулся он на военных. Сопротивлявшемуся коменданту Парижа, генералу Хулену, он всадил пистолетную пулю в голову, зато в генеральном штабе, где, подозревая мистификацию, его приказы выполнять отказались, Мале своей штучки уже повторить не удалось. Он хотел было застрелить полковника Дусе, но тот краем глаза заметил, как Мале сует руку за пазуху, и бросился в драку. Мале не знал и того, что за его спиной стоял адъютант Дусе, Лаборд. Узнал он об этом лишь тогда, когда Лаборд заломил ему руки. Таким образом мятеж был ликвидирован.

Освобожденный из Ляфорс Савари безжалостно расправился с заговорщиками, проводя массовые расстрелы. Только месть эта не могла смыть пятна осмеяния. Впервые Париж осмелился издеваться над "князем насилия". Из уст в уста переходила история о ночном аресте министра, который вместе с женой сорвался с постели. "Князь струсил, – сказал Монтрон, – зато княгиня показала все, что могла".