Страница 30 из 55
Вниз по лестнице, с четвертого этажа.
Слышно, как мать поворачивает ключ в замке.
Я дышу тяжело, мне хочется скорее убежать.
Хотя ноги не слушаются, а коленки подгибаются.
Я останавливаюсь на площадке между вторым и третьим этажом и лезу в сумочку.
Мне надо покурить, мать не курит и не любит, когда курят у нее дома.
Я достаю сигарету, закуриваю и вдыхаю в себя дым.
И снова смотрю в сумочку.
Я могу взять этот черный пакет в руки, достать из сумочки, вынуть из него фотографии, подойти к окну и внимательно рассмотреть при дневном свете.
Тусклом и сером из–за падающего снега.
Падающего и тающего под ногами, потому что — весна.
Но я и так хорошо запомнила их.
Мне хватило несколько мгновений, чтобы они запечатлелись в памяти.
Тем более, что их немного.
Всего три.
Три маленьких, черно–белых фотографии.
Очень старых.
Я не знаю, почему мать их сохранила, я бы себе такого не позволила.
Никогда.
Но я знаю, что никогда не спрошу у нее ничего об этом человеке, потому что она мне все равно не скажет правды, раз не говорила ее все эти годы.
Хотя это уже не важно.
Важно то, что я нашла, что хотела.
Нашла и украла, положила к себе в сумочку и сделала ноги.
Ноги снесли меня с четвертого этажа до площадки между вторым и третьим и встали.
В них появилась слабость, и я была вынуждена закурить.
На первой фотографии — моя мать, в том виде, в каком меня так и не смог ни разу заснять мой муж.
Молодая, голая, с очень красивым телом.
Какое и должно быть, когда тебе восемнадцать лет.
Или чуть больше.
На другой — мужчина.
С хищным носом и полными чувственными губами.
Ему под тридцать, а может, чуть за.
То есть, он примерно на десять лет старше моей матери.
И он одет.
Он в костюме и при галстуке, фотография из тех, которые называют официальными.
И я точно знаю, что это — мой отец, потому что на этой фотографии он очень похож на меня.
Гораздо больше чем там, в левой половине головы, где внезапно начинает появляться узенький лучик света.
Хотя боль не отступает, она просто становится глуше.
А вот третья фотография самая интересная, на ней все тот же мужчина и юноша, почти мальчик.
И это фотография крест накрест перечеркнута красным карандашом. С нажимом. За которым — ненависть.
И я даже знаю, чья.
Моей матери.
Как знаю и то, кто этот юноша.
Почти мальчик.
На фотографии ему лет пятнадцать, не больше.
А мужчине уже далеко за тридцать, может быть, что под сорок.
Она сделана позднее, чем две предыдущих.
И я не понимаю, где взяла ее мать.
Хотя мне это должно быть все равно.
Не все равно другое.
Этот мальчик на фотографии — мой муж.
Тот самый, который восемь лет назад изнасиловал меня в ванной моего брата.
Тот самый, который сегодня пьет кофе с человеком, который — судя по всему — мой отец.
И который, судя по тому, как он нежно обнимает моего мужа на фотографии, знает моего мужа уже очень много лет.
И если они и партнеры, то бизнес к этому не имеет никакого отношения!
16
Мы все боремся с демонами.
И я опять понимаю, как все же был прав Седой, назвав свою контору «Ремонт человеков».
Если мы боремся с демонами, то совсем не обязательно, что мы выигрываем.
И с нами начинает что–то происходит.
Как это сейчас происходит со мной.
А значит, мне необходим ремонт.
Как необходим он и тем, кто идет сейчас рядом со мной по улице.
Опять валит снег, крупными, совсем не весенними хлопьями.
Мне безумно хочется залезть в карман плаща и достать черные очки.
Те, что я купила вчера.
Хотя сейчас я не плачу, у меня нет сил плакать, я даже не знаю, смогу ли я когда–нибудь сделать это снова.
Я пуста, меня выпили и высосали.
Мои демоны оказались гораздо сильнее меня.
И я попросила Седого не о том.
Мне совсем не надо было знать, что происходит с моим мужем и почему он хочет меня убить.
Мне надо было узнать, что происходит со мной.
Хотя все это взаимосвязано, что–то происходит с моим мужем и что–то происходит со мной.
Я не знаю, куда мне сейчас идти, мне хочется кому–то выговориться, но я не знаю кому.
Летом можно сесть на лавочку и завести беседу с любым, кто сидит рядом.
С мужчиной, с женщиной, независимо от возраста.
Хотя в этом случае — лучше с женщиной.
Мужчине никогда не понять, он просто посмотрит на меня и покрутит пальцем у виска.
Или подумает о том, как бы ему сделать так, чтобы меня трахнуть.
Чего я сейчас совсем не хочу, так это трахаться. Ни с кем. Даже с ним.
Я хочу уткнуться кому–нибудь в плечо и разреветься, вот только слез нет и они не предвидятся.
Скорее, я просто вцеплюсь в это плечо зубами и прокушу до крови.
А потом стану смеяться, с окровавленным ртом и такой же кровавой улыбкой.
И меня заберут в клинику, сделают там укол и я буду лежать и смотреть в потолок тупыми, ничего не отражающими глазами.
Я достаю из кармана очки и надеваю их, пусть думают, что снег слепит мне глаза. Залепляет их, лишает меня зрения. Что у меня сейчас потечет краска и тогда я вообще ничего не буду видеть.
Демоны разрывают меня изнутри.
Там горячо, я чувствую, как они шевелятся и дышат.
Как царапаются коготками на своих мохнатых лапках.
Как начинают кровоточить мои легкие и желудок, печень, почки и — естественно — сердце.
Демоны хихикают.
Интересно, это только со мной или в каждом, идущем рядом, живут такие же?
Или просто похожие?
У каждого должны быть свои, мы ими не делимся, мы их холим, нежим.
Лелеем и пестуем.
Мы их обожаем, потому что жизни без них нет, это плата за жизнь, это то, что мы всегда несем с собой.
Наверное, обычно они спят. До поры, до времени.
Пока не прокричит петух, пока не прокукует кукушка.
Пока не зазвенит пресловутый третий звонок, после которого — их выход.
И ты понимаешь, что тебе больше некуда идти.
Что тебя продали и предали, что все твои тридцать шесть коту под хвост.
Интересно, почему говорят «коту под хвост», а не «кошке под хвост»?
По крайней мере, всем известно, что у кошки под хвостом.
То же самое, что у меня между ног.
Дыра.
Пещерка.
Отверстие.
Киска.
У кошки есть киска, и у меня тоже есть киска.
Я сворачиваю в ближайший переулок и понимаю, что я ничего не понимаю.
Я просто иду, фотографии все еще в сумочке.
Можно их выбросить, вон урна.
Странная, и даже полупустая.
Странная из–за цвета, она ярко–зеленая, какая–то очень веселая, видимо, предназначенная специально для того, чтобы я встретилась с ней на пути.
Я иду, это мой путь, стоит урна, мы встретились.
И я могу выбросить в нее маленький черный пакетик, размером 9х 12.
И тогда все исчезнет, демоны отступят, Седой сможет уснуть спокойно.
Хотя он, наверное, и так спит спокойно, потому что его бизнес должен процветать.
Когда по улицам ходят стада таких дур, как я, то с бизнесом у Седого все будет в полном порядке. Нас всех надо ремонтировать, нас надо собирать по частям, нас надо возвращать к жизни.
Не идти же к психотерапевту или к психоаналитику, пусть к ним ходят американцы.
Одна моя подруга долго ходила на прием к психотерапевту, пока он не решил, что им пора заняться сексом — это должно было избавить ее от состояния внутренней фрустрации.
Так он ей сказал.
Мне плевать, что это такое, фрустрация, я только знаю, что мне опять сделали больно.
И не могу понять, почему.
И еще я хочу разобраться.
Разобраться в том, как мой муж оказался на этой фотографии много лет назад.
И как все это связано с моей матерью.
И с моим отцом, который, вполне возможно, не мой отец.