Клиника любви

Мужчины обменялись рукопожатием, а Саня, которой не хотелось так быстро прощаться с Колдуновым, увязалась за ним к Криворучко. Миллер подумал немного и тоже пошел с ними.

Дверь в кабинет Валериана Павловича была заперта. Колдунов энергично подергал ручку.

— Эх, жаль, ушел. Хотя свет горит. Подожду минуту.

— Слушайте, а откуда вы так хорошо знаете Александру Анатольевну? — полюбопытствовал Миллер, наблюдая, как Колдунов ласково обнимает Саню за плечи. — Вы прямо как брат с сестрой, чтобы не сказать хуже.

— Так мы же служили вместе в первую чеченскую кампанию!

— Что? Александра Анатольевна, неужели вы были в Чечне?!

Саня поморщилась. Она не любила рассказывать об этом.

— Сразу после интернатуры. Я была молодая и глупая.

От дальнейшего обсуждения этого вопроса спас Криворучко. Оказывается, он заперся изнутри, но, услышав знакомые голоса под дверью, вышел в народ.

— Напрасно ты ломишься ко мне, Колдунов, — сказал он брюзгливо. — Ничего нет. Хотя я, конечно, рад тебя видеть.

Нерешительно потоптавшись на пороге, Криворучко все же впустил их в кабинет. Там обнаружилась Тамара Семеновна, сосредоточенно вытиравшая пыль с книжных полок.

— Я завтра хочу прийти попозже, — веско объяснила она. — Поэтому решила убрать кабинет Валериана Павловича сегодня.

— А зачем вы заперлись? — удивилась Саня.

— Принцесса, вы так наивны, что можете сказать совершенно ужасные вещи! — процитировал Криворучко. — Просто я не хотел, чтобы после рабочего дня меня донимали родственники пациентов. Чаю дать?

— Нет, Дмитрий Дмитриевич уже нас угощал.

— Ну и хорошо. А выпить нечего, серьезно говорю. Хотя это сейчас не повредило бы. Мне звонили из ректората, комиссия послезавтра… Так что ты, Саня, отца своего предупреди, он обещал шофером поработать при этих бабах.

Колдунов достал сигареты и сочувственно посмотрел на пригорюнившихся коллег.

— Ох, нас тоже эти проверки достали. Но сами знаете, если грамотно проставиться…

— В том-то и беда! У вас, военных, проще. В коллективе обязательно находится боевой товарищ проверяющего, коньячок, то-ce… В особо тяжелых случаях баня с девочками. Так что самым страшным следствием проверки является похмелье. А к нам прикатят три тетки, и что с ними делать, ума не приложу.

— А ума и не надо! — захохотал Колдунов. — Да кто приедет-то, может быть, я их знаю?

Криворучко назвал фамилии, и Колдунов сочувственно поцокал языком:

— Не повезло. Главная, Вероника Смысловская, — это просто ужас. Она на втором курсе мединститута вышла замуж за старого Смысловского, ну, того самого академика, по чьим учебникам мы учились общей хирургии. Разница в возрасте у них была огромная, но супругов все устраивало. Мы думали, что девочка пошла замуж за деньги, а оказалось, ей нужно было попасть в те круги, чтобы делать собственную карьеру. В тридцать она уже была у меня начмедом. Мы, правда, работали вместе мало, но я успел понять, что руководитель она грамотный и очень жесткий. Ее быстро забрали на повышение в Москву.

— А муж?

— Что муж? К тому времени он уже умер. И она выступала в роли вдовствующей королевы, хранительницы его памяти. За ней многие ухаживали, но Вероника не разменивалась на глупости. Понятное дело, если бы она закрутила роман с ровесником, друзья Смысловского тут же выставили бы ее из своего круга, и стала бы она рядовым врачом. Впрочем, ходили упорные сплетни, что для удовлетворения физиологических потребностей Вероника содержит молодого любовника, ну да это всегда болтают про одиноких успешных женщин. …Дима, ты что так помрачнел? Не бойся, она тебя не съест. — Колдунов наконец достал сигарету из пачки, которую до этого долго вертел в руках, и прикурил. — Понятно, что в бумагах у вас полный бардак, — продолжал он, — потому что в хирургии нужно выбирать что-то одно: или работать, или составлять бесконечные отчеты о своей работе. Вы еще скажите спасибо, что человечество изобрело бумагу. А то, представьте, пришлось бы высекать отчеты на глиняных табличках и возить на тачках в головное учреждение. Вероника в принципе это понимает. Она вздрючит вас по первое число, не без этого, но, если не найдет действительно серьезных нарушений, составит благоприятное заключение.

— Ты нас успокоил, — тяжело вздохнул Криворучко.

За компанию с Колдуновым Саня поехала на метро.

— А когда ты был там во второй раз, ты не встречал такого Ваню Семенова? — осторожно спросила она.

— Ну ты и спросила! Редкое такое имя… Он кто, врач?

— Нет, радиоэлектронщик.

— Тогда не знаю. Даже если он и был моим пациентом, я не запомнил. У меня память на имена плохая. А кто он тебе?

— Старый друг. У нас был роман в институте. Я его бросила, а потом, когда прошли годы, я… Ну, стала понимать, как сильно он меня любил и как жестоко я его мучила.

— Бывает. — Колдунов посмотрел на нее с удивлением, но она, словно не заметив этого взгляда, продолжала:

— В общем, после Чечни я поехала к нему домой. Просто хотела попросить прощения. Но в квартире жили чужие люди, которые ничего о нем не знали. Тогда я разыскала его друзей, и они сказали мне, что он, гражданский человек, вдруг взял и призвался в армию. Вроде бы он отправился за мной… Они сказали, что он знал, куда я поехала после интернатуры.

— Значит, он действительно любил тебя. — Колдунов погладил ее по руке. — А ты наводила справки в военкомате?

— Да, но там только данные о призыве. Вот я и думаю, может, он до сих пор служит?

Колдунов пожал плечами:

— Вряд ли. Но наверное, его можно разыскать. Хочешь, я попрошу нашего кадровика?

— Что ты, Ян, не надо! — испугалась Саня и даже замахала на него руками. — Ведь столько лет прошло!.. Он обо мне теперь и не вспоминает… Ведь если бы он до сих пор меня любил, то сам дал бы о себе знать, правда? У меня даже номер телефона не изменился… Так что ты не бери в голову, это я так спросила, просто к слову пришлось…

Поезд остановился. Это была станция пересадки, и в вагон устремилась толпа народу, моментально прижав Колдунова с Саней к вагонной двери. Разговаривать в таком состоянии стало неудобно, а на следующей остановке Саня вышла, заручившись обещаниями Колдунова обязательно присутствовать на свадьбе Миллера.

Самое деятельное участие в подготовке свадьбы принимал Елошевич. Вначале он был страшно разочарован, узнав, что не будет ни белого платья, ни пышной церемонии во Дворце бракосочетаний, ни свадебного путешествия, но теперь ездил с Наташей закупать шампанское и водку и даже помогал писать приглашения. Он искренне радовался переменам в Наташиной жизни.

Но эта радость была почему-то неприятна самой Наташе. Ведь если он совсем не расстраивается… У нее так и не нашлось душевного мужества додумать эту мысль до конца.

Вот и сейчас он, доставив очередную партию шампанского, купленного где-то по оптовой цене, и расправляясь с честно заслуженным обедом, вздыхал о том, что Наташе очень пошло бы белое платье с «такой пышной юбкой до полу и фатой».

— Дядя Толя, опомнитесь! Какая фата! У меня же сын почти взрослый! — Она засмеялась.

Елошевич поперхнулся и неожиданно густо покраснел.

— Положить еще котлету? — пришла Наташа ему на помощь.

— Нет, спасибо.

Она стала убирать со стола.

— Я, дядя Толя, пирогов с мясом напекла. Вам с собой отложила. И Саньке тоже. Вы ее сегодня увидите?

— Завезу, не вопрос.

Почему-то он понял ее последнюю фразу как намек, что ему пора уходить.

Елошевич поднялся и развернулся к выходу, но, находясь вдвоем в крохотной Наташиной кухне, нельзя было делать резких движений. Стоя к нему спиной, Наташа потянулась за пакетом с пирогами и… оказалась в его объятиях. Она быстро обрела равновесие, и он сразу опустил руки.

Некоторое время так они и стояли: она — прижав к груди пакет, он — молча глядя на нее…

И тут зазвонил телефон. Елошевич опомнился первым, вынул из Наташиных рук сверток и вышел в прихожую.