Страница 11 из 69
— Ваш экипаж готов, сударь, — сказал смотритель Рет — Ратусу.
Тот кивнул, мотнул головой Наоре и пошел в угол, где была брошена его волчья доха. Наора поспешила вслед за ним, повязывая пуховую шаль, поверх которой надела поданную Рет — Ратусом шапочку. Он протянул ей ее шубу, Наора проворно сунула руки в рукава и быстро застегнулась; набросила на шею ремешок муфты и пошла вслед за Рет — Ратусом во двор, на ходу натягивая перчатки.
Рет — Ратус подсадил Наору в карету, и она завозилась в росомашьих мехах, устраиваясь поудобнее. Рет — Ратус хотел было последовать за ней, но тут от крыльца его окликнул смотритель: «Сударь, вы забыли…», и Рет — Ратус вернулся в дом; хлопнула дверь. И тут же хлопнула еще раз, и на двор, на ходу натягивая капор, в расстегнутой шубке выскочила девушка.
Подбежав к карете, она проворно вскочила внутрь и обратилась к Наоре:
— Сударыня, позвольте мне поехать с вами! Хотя бы один прогон.
— Но… — Наора растерялась. — Я не могу… Это не моя карета.
От дому уже шел Рет — Ратус, открыл дверцу кареты, занес ногу на ступеньку и остановился, увидев неожиданную пассажирку.
— Сударыня?..
— О, сударь, умоляю! — воскликнула девушка. — Позвольте мне уехать с вами. Пожалуйста… Вы кажетесь таким добрым человеком.
Рет — Ратус задумался лишь на миг, потом ловко вскочил в карету, крикнул кучеру: «П-пшел!» и захлопнул дверцу. Он опустился на сиденье раньше, чем карета дрогнула, трогаясь с места, и потянул на себя и на девушек сшитое из росомашьих шкур покрывало.
— Немедленно застегнитесь, — приказал он незваной попутчице. — Вы насмерть застудитесь.
Незнакомка, выпутывая руки из покрывала, вытащила узелок со своими вещами, который до сих пор прятала под шубкой. Рет — Ратус быстро отобрал у нее узелок и бросил на сидение напротив.
— Я сказал, застегнитесь!
Однако ее движения показались Рет — Ратусу слишком медлительными, и он сам стал застегивать на ней шубку. Только после этого он поинтересовался:
— Итак?
История юной мещанки, которую звали Алики, была проста и не требовала пространного повествования. Она была круглой сиротой, жила с раннего детства у теток, двух старых дев, которые держали галантерейную лавку в Берстаре — в этой лавке Наора, бывало, покупала нитки и прочую мелочь. Тетки воспитывали девушку в большой строгости, из дому Алики выходила только в их сопровождении или в компании со служанкой почтенного возраста. Людей она видела только в лавке, при еженедельных посещениях храма и куда более редких — театра. Тетки одевали ее согласно своим вкусам, и ее чудовищное старомодное платье было точной копией платьев теток, которые не изменяли их уже лет двадцать. «Поживешь такой жизнью — волком взвоешь», — заметила Алики, рассказывая о своей судьбе. Разговаривать с молодыми людьми — неприлично, танцевать — грех, мечтать о любви — вообще постыдно для девушки в ее возрасте!.. Из ее школы забрали рано: научилась читать–писать да арифметике с дробями — и ладно, хватит, чтобы помогать со счетами в лавке. Замуж тетки ее отдавать и вовсе не собирались: о приданом не думали, к знакомым на девичьи посиделки не пускали, свах со двора отваживали. Посватался было вдовец–булочник с соседней улицы: ладно уж, бесприданница, на троих маленьких детей не всякая пойдет… Так тетки свахам такого наговорили, что те Алики за версту обходить стали — потом уж только Алики узнала, что слывет на улице за припадочную…
Освобождение пришло в лице драгунского офицера, заскочившего в лавку, чтобы ему срочно пришили пуговицу. Алики только и успела, что переглянуться с ним — одна из теток мигом услала ее в дом, пока вторая занималась офицером и его доломаном. Но в тот же день перед ужином кухарка — Алики и не подозревала в ней талантов сводни — хитро подмигнула ей и незаметно сунула в руку записочку. (Эту записочку, как и несколько других, девушка тут же предъявила Рет — Ратусу. Банальный образец «галантерейного» любовного послания: «Ваши милые лазоревые глазки пронзили мое горячее сердце навылет, словно пуля…», «…и мы сольемся в огненном поцелуе, словно два голубка…» и так далее.) Алики, разумеется, ответила, хотя молодецкие усы драгуна зародили в ее сердце не влюбленность, а только усмешку: офицер был скорее смешон в своем самодовольстве. Записочка за записочкой, носимые туда–сюда падкой на мелкие подарки кухаркой — и однажды нетерпеливый драгун предложил ей бежать из дому, обещая законный брак и любовь до самой что ни на есть гробовой доски. «Так я ему и поверила! — блестя глазами, рассказывала Алики. — Но как–то же надо было выбраться из этой проклятой лавки?»
Сегодня побег свершился. Тетки вместе с племянницей, так как день стоял праздничный, пошли в храм, оставить приношения, а на обратной дороге, когда они степенно шли по улице, сильные руки втянули девушку в проезжавший мимо возок, верный кучер свистнул, щелкнул, подгоняя горячих лошадей, кнутом, а ошеломленные тетки подняли шум, только когда беглянка была уж далеко.
Своих обещаний насчет свадьбы драгун исполнять, конечно же, вовсе не собирался. То есть он рассказывал сказки о том, что они обвенчаются в первом же храме, повстречающимся им в пути, но то ли все храмы на южном тракте куда–то подевались, то ли кучер попался многоопытный, но вместо обещанного венчания они оказались на ближайшей почтовой станции, где драгун попробовал было снять комнату на двоих, однако смотритель оказался строгих правил: «Это если сюда все господа из Берстара повадятся ездить резвится да развратом здесь заниматься, что же у меня получится вместо почтовой станции? Нет уж, господа хорошие, езжайте отсюда…» и не стесняясь указал адрес. Так как хозяин был весьма внушителен размерами и, несмотря на годы, крепок, а под рукой у него был тесак, нимало не уступающий драгунской сабле, то не помогли ни топанье сапогами, ни хватания за эфес. Помрачневший ухажер велел ехать дальше, а Алики принялась соображать, как выпутываться из щекотливого положения. Стало ясно, что драгун вовсе не собирается увозить, как сулился, в другой город, а в лучшем случае вернет обратно теткам с навеки погубленной репутацией, и Алики решила, что побег не следует откладывать надолго. Та станция, где она напросилась к ним в карету, была всего лишь второй по счету…
— Что же вы теперь собираетесь предпринять? — благодушно спросил Рет — Ратус. — Не век же с нами будете кататься…
— А, проживу как–нибудь, — отмахнулась девушка. — Ремесло в руках есть, не белоручка. А то вон госпоже горничная не нужна ли? — поинтересовалась она.
— Увы, госпоже не нужна горничная, — ответила Наора.
— Но госпожа тоже сбегает из забытого всеми богами Берстара, — хитро улыбнулась девушка. — Хотя я думала, вы уже далеко.
Наора замерла и изумленно поглядела на Алики. Рет — Ратус поморщился и спросил:
— Что вы выдумываете, дитя?
— Может, я и дитя, но госпожу Наору я всюду узнаю, стоит ей слово произнести. У нас в Берстаре никто так не говорит. Даже госпожа Теона. Да что там, даже сама губернаторша, — заверила девушка. — Вы, сударыня, наверно, не обращали на меня внимания, когда покупали в нашей лавке разную мелочь, меня почти всегда за занавеской держали, в задней комнате. Но я‑то вас запомнила по театру. И ах, как я вам завидовала!
— Завидовали? Чему? — удивилась Наора. — Я порой просто забегала к вам в лавку погреться по дороге с базара.
Она вспомнила свое робкое: «Я посмотрю шерсть?», и презрительную усмешку лавочниц, которые подпускали ее к витрине с шерстяными нитками, прекрасно понимая, что у нее нет денег.
— Хорошо быть актрисой, — сказала мечтательно Алики. — Сцена, публика, цветы, поклонники…
— …роли из одной реплики, отец–пьяница, постоянная нищета, — с усмешкой продолжила Наора.
— Да что вы! Госпожа Теона вам в подметки не годится, — убежденно сказала Алики, и ей как бы хотелось поверить. — Она красивая — и только. Я видела, как вы играете Эро в «Отложенном возмездии». Теона так бы не смогла.
Роль Эро — роль без слов, потому что Эро глухонемая. И очень не любима поэтому актрисами, потому что не дает возможности песенку спеть или станцевать, чтобы преподнести себя в выгодном свете.