Евреи в тайге

— Что ж, худо здесь разве? — спросил я. — Край, кажется, благодатный?

— Край-то благодатный, что и говорить! — согласился дед. — Да ить одной благодати мало. Нас-то сюда кинули на болото да в тайгу без дорог и без жилищ. Где Забелино наше, там тигры бродили. От мошки кони назад в Забайкалье за четыре тысячи верст удирали… Во… И то сказать — конь-то удерет, а человек куда поденется, ежели с семьей?.. Уж где без толку кинули, там и живи… А кому не нравилось которым, тех господа офицеры в кнуты брали… Заправят человеку сто горячих, уж тогда ему всякая местность понравится, — только отпустили бы поскорей.

Старик прибавил после паузы:

— Да, гражданин анжинер, времена тогда были такие: чуть что — спускай порты, ложись сечься… Тем и разум воспитывали…

— Вы в Екатерино-Никольское поезжайте, — помолчав, продолжал дед. — Там старик есть ишшо меня постаре, — ему, почитай, за сто годов. Он вам расскажет, как сюда люди с родины по три года пешком шли да в пути мерли. Я еще ничего. Я мальчиком сюда пришел на плоту, в пятьдесят девятом году, с родителями. А главное горе родители приняли.

Больше, чем слова старика, волновало его тяжелое молчание, когда он закончил фразу. Старик стоял у края своей жизни. Вряд ли она уж и вся была так легка и весела. Но вот случайно пронеслись перед ним воспоминания о картинах, виденных семьдесят лет тому назад, и на лицо его опять легла тень страдания.

— Мертвечину ели, — точно через силу выдавил из себя дед, — в очередь друг дружку убивали солдатики, да и поедали… Во какова жизня была.

Я уже слыхал жуткие рассказы о том, что в 1858 году, при заселении Амура, солдаты и казаки питались мертвечиной и, действительно, по жребию убивали друг друга и съедали. Еще не так давно жил в Благовещенске старик, до конца дней отбывавший церковное покаяние за участие в этих ужасных трапезах. Суд не решился приговорить его к более строгой каре, когда он рассказал, среди каких несчастий ему пришлось совершить свое преступление. Этими несчастиями переселенцы были обязаны исключительно властям, а власти надо было оставить безнаказанными.

Русские уже владели Усть-Зеей — нынешним Благовещенском, — а хотелось иметь большую китайскую реку Эмур-хэ. Это была стародавняя мечта российского империализма. За нее немало было заплачено крови. Правда, в 1847 г. Николай I приказал затею бросить. У него были свои взгляды: «вопрос об Амуре, как о реке бесполезной, отставить», — надписал он на одном из министерских докладов. Конечно, бросили тогда — боялись царя. Но с новым царствованием мечта возродилась.

Муравьев узнал, что в городке Айгуне — километров 30 ниже Благовещенска — живет китайский князь И-шан. На двух канонерках, с двумя ротами солдат, с казаками и с пушками прибыл Муравьев к Айгуню, расположился на островке вблизи города и пригласил И-шана вступить в переговоры.

Собственно, о чем переговоры?

Муравьев потребовал от И-шана отдачи китайских земель России, по мере возможности без каких бы то ни было разговоров. У князя с испугу только и хватило аргументов для отказа, что, мол, не имеет он с собой государственной печати. Русские возразили, что не в печати счастье, и просили размышлять побойчей, так как через три дня начнут стрелять пушки. Тогда И-шан кое-как обошелся без печати и подписал с Муравьевым договор, по которому Китайская империя, якобы, уступает империи Российской все земли по левому берегу Амура и по правому берегу Уссури.

Вот как просто можно иногда заключать международные соглашения!

Правда, впоследствии Китай пытался опротестовать эту сделку, как насильственную и одностороннюю. Но европейская дипломатия убедила Китай, и в 1860 г. Айгуньский грабеж был санкционирован формальным Пекинским договором.

В день, когда И-шан подписал в Айгуне бумажку, на Зее было большое торжество. Русские подошли к самому берегу и стали разбрасывать сбежавшейся толпе серебряные гривенники и пятиалтынные. Под залихватский стук барабанов и вой труб русские высыпали несколько мешков мелкой монеты.

Китайцы тоже были деликатны. От счастья, что их не убивают, они подарили Муравьеву — кроме Амура и Уссури — еще и черную свинью — подарок не только полезный в обиходе, но даже священный, по их верованиям.

Отдача территории, да еще и свиньи, кое-кому выпала боком: И-шан, как родственник богдыхана, отделался сравнительно благополучно — его сняли с должности. Хуже вышло с айгуньским губернатором Жераминго: его-то отдали под суд и заковали в колодку. Чувствуя себя скверно в этом положении, Жераминго подкупил судей и получил позволение отправиться под конвоем в сельцо Хабаровку — нынешний Хабаровск. Там жил Муравьев. Жераминго пришел просить Муравьева возвратить, если возможно, Амур обратно Китаю.

Не вернул Муравьев. Не из таких был людей!

Мне рассказывал о нем один древний старик:

— Вот енарал был, дай бог царство небесное… С кажным здоровкался… Бывало подойдет: «Здорово!..» — «Здравия желам, ваше превосходительство». — «Кашу вчерась кушали?..» — «Так точно, кушали!» — «Л-ладно!..» И уйдет. Вот какой был! Грудь табе колесом, а на груде орден!.. Да!.. И никогда, заметьте, простудой не болел…

Муравьев-Амурский взял Амур у китайцев без выстрела. Чтобы закрепить за Россией пустынный берег, он решил заселить его казаками в принудительном порядке. Переселенчество было организовано гражданскими чиновниками. Чиновники брали взятки с тех, кто не желал покинуть насиженные места, и обворовывали тех, кто решался на переселение. Переселение прошло среди невероятных мучений, лишений, испытаний. Много народу умерло от болезней, а партия в несколько сот человек погибла в пути от голода: продовольствие было расхищено интендантами. На берегах Зеи и Амура показывают иные курганчики — могилы несчастных переселенцев 1858 года, погибших голодной смертью в пути.

«Вчерась кашу кушали?..» — «Так точно, кушали».

3. Вздох казачки

Я сидел в гостях у знакомого казака в Екатерино-Никольском. Дом расположен на берегу Амура. Я сидел у окна и глядел на противоположный берег. Оба берега одинаково земляные, оба одинаково противоположны. Течет между ними хоть и изрядно широкая, но все же обыкновенная водяная река Амур. Все очень обыкновенно. Но оттого, что на том берегу другая страна, другие люди, другие взаимоотношения у людей, он представляется необыкновенным и таинственным. А там чистое поле. Немного поодаль от воды стоит одинокая деревянная построечка, балаган, как называют здесь строения временного типа.

Недалеко от балагана горел костер.

— Там живут? — спросил я.

Хозяин пояснил:

— Нет, заимка у их там. Сенокосы… Действительно, в поле стояли стога сена, паслись лошади. Китайцы, повидимому, варили на костре пищу.

Мой хозяин не был расположен продолжать разговор о том береге, но его баба, дородная, высоченная постройка с басовитым голосом, буркнула:

— Раньчи все наше было…

И вздохнула.

Трудно было понять, что значит это указание. Как могла эта заимка принадлежать никольскому казаку?

Противоположный берег Амура никогда не был ни советским, ни российским.

Сердитый вздох казачки открывал, однако, много интересных вещей.

Что сделала царская власть с людьми, прибывшими сюда с таким трудом в 1858 году?

В эту эпоху в Америке, в Южной Африке, в Австралии, в Новой Зеландии тоже появились новоселы.

Они тоже встретились с первобытной природой. Они тоже, как амурские поселенцы, нашли на новых местах глухие леса, болота и нетронутые земли. Но государства, которым принадлежали эти необжитые края, помогали переселенцам, организовывали их на борьбу с природой, и там вскороста стали возникать значительные промышленные и торговые города. Дикие страны были подняты до уровня культуры всего прочего мира. А неуклюжее и бездарное старое российское государство как завезло сюда новоселов, так и бросило.

Казакам предоставили заниматься охотой в тайге.

— Эх, и лупили же здесь отцы изюбря! — с завистью вспоминают казаки. — Однема пантами и жили.