Евреи в тайге

В № 15 журнала «Трибуна» за 1929 г. были напечатаны ответы т. Ю. Ларину.

Заведующий бирским опытным полем агроном Л. Иозефович пишет:

«Биробиджанский район, представляющий площадь около 4 миллионов га, в значительной своей части не исследован (главным образом, таежно-горная часть и верховья речных систем). Нет сомнения, что освоение таежно-горных пространств в свое время будет связано с известными трудностями и, возможно, сложными мелиорациями. Но многочисленные площади, представляющие плоскостные междувалистые пространства, а также пологие склоны увалов вполне пригодны для земледелия или без всяких гидро-технических мелиораций, или потребуют только раскорчевки. Для освоения всех этих земель ни осушительных, ни тем более оросительных магистралей не требуется. В некоторых случаях проводят самые обыкновенные нагорные канавы для отвода стекающей с сопок воды.

Заболоченности в том виде, как она представлена в Полесье или даже на Приазовских плавнях, здесь не имеется. Как самый процесс заболачивания, так и ликвидация его здесь неизмеримо проще, чем на тросниковых Приазовских плавнях.

Далее, о «вечно мерзлой подпочве». В землях, осваиваемых в настоящее время под полеводство, не встречалось еще ни одного участка, где бы имелась отрицательная температура на какой-либо глубине почвы непрерывно в течение всего лета».

«Крестьяне Биробиджанского района, — говорит Л. Иозефович далее, — с их примитивной техникой земледелия в самые плохие годы получали урожаи, не меньшие обычных средних европейских. 1928 сельскохозяйственный год был крайне неблагоприятен как для крымских земледельцев, так и для биробиджанских; для первых благодаря засухе, для вторых благодаря сильно мочливому лету (засух здесь не бывает). Однако в то время, когда в Крыму крестьяне не собрали никакого урожая, здешние крестьяне собирали до 0,5 тонны пшеницы с гектара. Здесь понятия не имеют о сплошных неурожаях, к чему так привыкли на юге и юго-востоке.

«Неблагоприятное распределение осадков» не есть специфическое свойство Биробиджана. Еще более неблагоприятно оно на Украине, в Крыму, Нижнем Поволжье и других хлебородных районах, так как в этих районах неблагоприятность их вызывается еще и недостатком осадков, здесь же общее годовое количество осадков вполне достаточно для нормальных урожаев.

О «краткости вегетационного периода» и сумме тепла также можно не беспокоиться, если здесь вполне вызревают такие культуры, как рис, соя, клещевина и др.

Несколько слов о «неизбежной экстенсивности хозяйства». Такое заключение основано на недоразумении. В районе, где вполне возможна культура риса, сои, клещевины, сахарной свеклы и других трудоемких культур, можно с полным правом сомневаться за судьбу пшеницы, хотя она и дает здесь хорошие урожаи. Примером высоко интенсивных форм хозяйства могут служить имеющиеся здесь корейские хозяйства.

Вопрос о «гнусе» в Биробиджане, выделяемый очень часто чуть ли не как специфическое местное бедствие, мне, видавшему и испытавшему «гнус» Приазовских плавней, кажется значительно утрированным. Как там, так и здесь единственный радикальный способ бесследного уничтожения «гнуса» — это ежегодное увеличение площади распашки и освоения земель. К положительным сторонам биробиджанского «гнуса» надо отнести то, что он не сопровождается малярией, чего нельзя сказать про «гнус» Приазовских плавней».

Директор Дальне-Восточного краевого научно-исследовательского института проф. В. М. Савич также высказывается по поводу вопросов, затронутых т. Ю. Лариным. Он говорит:

«Ссылка Ю. Ларина на то, что старое Переселенческое управление признало Биробиджан вообще непригодным для земледельческой колонизации, не может теперь иметь значения, так как в довоенный период охватывались наиболее легко освояемые территории, имелись еще большие просторы, а сама колонизация в значительной степени базировалась на так называемых интендантских культурах.

Картина сельского хозяйства Д. В. в последнем десятилетии резко изменилась в сторону развития риса и манджурских культур, и, например, многие земли, считавшиеся пригодными только для сенокошения, оказались ценнейшими для рисосеяния.

Среди пригодных для земледелия частей Дальнего Востока Биробиджан занимает несомненно одно из лучших мест, и по своим природным условиям он во многих отношениях напоминает некоторые (далеко не безнадежные) части С. Америки. Между прочим, по целому ряду естественно-исторических условий у Биробиджана есть сходство с ближайшими к Нью-Йорку районами, которые дали приют более чем миллионному еврейскому (и в некоторой части земледельческому) населению.

Конечно, явления наводнений, о которых упоминает Ю. Ларин, весьма типичны для муссонного климата Д. Востока. Но разве их нет и в соседней стране — Японии — с ее культурными долинами или в других горных странах?

Дальний Восток и, в частности, Биробиджан, несмотря на зимние морозы, летний гнус и пр. ужасы, имеет и целый ряд преимуществ. Здешнее земледелие почти не знает засухи, здесь возможны ценные культуры: табака, риса и пр., которые удаются далеко не везде. Здесь кореец или китаец на небольшом клочке земли — около гектара—.кормит всю свою семью.

Итак, агрономическая ценность Биробиджана и Д. Востока вообще выявлена жизнью, и нет вопроса — гиблое ли это место или желанный простор новой земли. Весь вопрос сводится только к тому: кто будет обладателем этих несомненно ценных земель?

Решая этот вопрос, в частности, по отношению к еврейскому населению, которое ранее было чуждо земледелию, мы подойдем к нему с той осторожностью, как и Ю. Ларин.

Нельзя скрывать того, что Д. Восток при всех его прекрасных задатках и колоссальных возможностях использования производительных сил является (как когда-то являлась Америка) страной, трудной для освоения.

Разве не такую же дикую и во многих случаях заболоченную страну, покрытую лесами, встретили пионеры заселения Америки? Но туда шел исключительно предприимчивый и сильный элемент, который вел упорную борьбу с природой, и тем не менее С. Америка долго была бедной землей, несмотря на то, что туда переселялся часто опытный европейский земледелец.

Вместе с Ю. Лариным мы считаем, что без крупных вложений на мелиоративные, дорожные и пр. работы Биробиджан и вообще Д. Восток не могут дать приют массовому еврейскому населению».

Однако покуда длились разногласия, заселение Биробиджана евреями было все-таки начато. Разрешить спор предложено было беспристрастному третьему лицу, которое именуется жизнью, она же — история. Вот кто должен был ответить на бесчисленное множество вопросов, из которых два основных можно в общем формулировать так:

1) Годится ли Биробиджан вообще для заселения? Будет ли его девственная природа так же неподатлива в отношении новых колонизаторов, как она была доселе в отношении прежних?

2) Годятся ли для заселения Биробиджана городские жители и, в частности или в особенности, — евреи?

В какой же мере могут быть экспертами по этим вопросам все те люди, которых автор вывел на первых страницах книги? Что могут сказать отсталые туземцы или культурно дефективные казаки по вопросу о перспективах еврейской колонизации в Биробиджане? Зачем автор позвал сюда Богатова, Максимова, Мишку-Муху, деда Онисима и стольких других? При чем они здесь?

Но автор их и не звал. Они пришли сами — и по очень важному делу. Они знают, что автор— журналист, что он обращается не к художественным эмоциям, а к общественному мнению с непосредственными организационными задачами, и в такой момент, Когда кто-то, — им безразлично кто, — собирается заводить в их тайге новую жизнь. Они очень рады. Они уже слыхали, что на Дальнем Западе появились новые люди, которые умеют делать трудные дела. Поэтому, как местные старожилы, они и хотят сказать им несколько слов.

Автор считает, что эти несколько слов должны быть учтены во всякой работе о Биробиджане.

История нашего Дальнего Востока, в отличие от истории мидян, не знает никаких туманов. Истоки бытия крупных человеческих коллективов теряются в глубине веков. В них теперь трудно разобраться, их трудно регулировать.