Гном и Кассандра

Бывший сокурсник предложил Але плёвую работёнку: сиделочкой посидеть у старой тётки, работа не грязная, не нервная, вообще считай, никакая — сиди и слушай, что старушка будет лопотать. А тётка то и дело говорит о каком-то кладе…

Рустем Сабиров

Рустем Сабиров

Гном и Кассандра

Тётушка Ивсталия трогательно напоминала джунгарского хомячка: махонькая, нахохленная, вся серебристо-каштановая, с чрезвычайно подвижными глазками-бусинками и столь же подвижным морщинистым носом. И двигалась вперевалочку, — хомячок и есть. Она была в долгополом стеганом халате с толстым, стоячим воротником. Седые волосы были подобраны назад и схвачены в жгутик, напоминающий помазок для бритья. У нее хитровато-простодушное лицо человека, который все досконально про тебя знает, покудова молчит, но при случае непременно скажет.

— Ну вот, — сказала она наконец скрипучим, надтреснутым голосом, едва увидев Алю. — Я так и знала. Стоило твоей Инге отлучиться, ты уже тащишь в дом шлюху.

— Я… — Аля ошеломленно вытаращила глаза, не зная, что сказать.

— Аль, ну я ж предупреждал, — Станислав Игнатьич засмеялся деланным шуршащим смехом и ободряюще тиснул ее за локоток, — ну она у нас… с причудами.

— Да пошла бы она к чертовой матери со своими причудами! — Аля вырвала руку, глянув на обоих расширившимися от ярости глазами. — И ты тоже — туда же.

— Я так поняла, что «чертовой матери» — это еще слабо сказано? — старушка вопросительно склонила голову. — Так?

— Именно так, — буркнула Аля уже немного смущенно.

— Ха! — тотчас услышала сипловато придушенный голос старухи. — Ха! Это то, что надо, клянусь былой невинностью.

— Я так понял, тетя Тася, что она вам понравилась? — лицо Стаса растеклось, как желток на сковороде.

— Мне не нравится никто. Но она мне подходит, сего и достаточно.

— Зато она мне не подходит! — Аля повернулась, намереваясь уйти. — Хабалка рыбная!

— Кась, ну успокойся ты, — умоляюще запричитал Станислав Игнатьич, заломив по-бабьи руки.

— Это не беда, душечка, — тетушка Ивсталия не удостоила его взглядом. — Главное, ты мне подходишь. И запомни: работодатель, в данном случае я, не обязан нравиться. У тебя характер, у меня характер. Это нормально. Как звать вас, говорите, дитя моё? — спросила она, прищурившись и склонив голову на бок.

— Меня? — Аля все еще не могла оправиться. — Меня — Аля.

— Аля! Это интересно. А полностью как? Алевтина? Альбина? Альфия? Альдонса? Дульсинея? Как? Да перестаньте же вы пыхтеть, как рассерженный ежик! Говорю же — не со зла я. То есть, со зла. Но не на вас. Так как?

— Ариадна, — вызывающе ответила Аля и вновь грозно насупилась. — Вы что-то имеете против, уважаемая…

— Да боже сохрани, душечка. Назвали — носи. Просто — Ариадна… Мне она, помнится, рисовалась этакой пышнотелой, как теперь говорят, сексапильной, критянкой с обильным бюстом и гибкими бедрами. Танцовщицей. Да. Вы знаете, что она была танцовщицей? Ко всему прочему. Вы, кстати, умеете танцевать? Кстати, а почему это Стас назвал вас как-то… Каской что ли?

— Касей. Ну так меня звали в детстве. Просто у меня до двенадцати лет было другое имя.

— Да? Это интересно. И какое? Кассиопея?

— Кассандра, — ответила Аля, густо покраснев.

— Ну-у! Тогда лучше Аля. Кассандра, чтоб вы знали была писаной красавицей. А ты… как бы это тебе сказать…

— Мне плевать, что вы думаете о моей внешности.

— Разумеется, золотко. Как и мне на тебя. Мы с тобой почти в равных правах. Разница одна: я тебе плачу, а не ты мне.

— У вас тоже, если на то пошло, имя не самое частое.

— Не самое, верно. Но тезки у меня есть, поверьте. Мой отец сперва хотел меня назвать Семирой, в честь Кирова, Сергея Мироныча. Но потом передумал. Надеялся, это его спасет. Не спасло, однако… Ну так что ж вы стоите, как часовой у знамени. Сядьте, поболтаем…

* * *

Аля и Стас учились когда-то в одном классе. Потом, так как-то вышло учились в одной группе университета. На третьем курсе у них приключился роман, Стас даже хотел затащить ее в постель, да, собственно, уже и затащил. Но тут вернулись нежданно воротившиеся из гостей родители. Мамаша по обыкновению приревновала папашу к кому-то, они гневно пререкались в прихожей, затем пререкания переместились на кухню, и Аля под этой шершавый шумок успела одеться и безнаказанно выскочить из квартиры, оставив, естественно, косметичку и книжечку стихов Ирины Снеговой.

Засим роман как-то сдулся.

Отец Стаса, Игнатий Борисович, был уважаемый человек. Более чем. Преподавал философию у них на факультете и слыл самым маститым в городе лениноведом. Прозвище у него было Отец Игнатий, а еще — Булыжник. Потому что он в самом деле напоминал известный в ту пору памятник «Булыжник — оружие пролетариата». Причем, не самого пролетария, а именно булыжник. Такой же непреклонный, твердокаменный, волевой. Автор пухлой брошюры «Негасимый свет. Анализ книги В.И. Ленина „Государство и революция“», переведенный, кстати, на два языка — марийский и коми-пермяцкий. Однажды повесил на двери своего рабочего кабинета объявление: «Просьба не беспокоить. Читаю материалы XXVII съезда партии». Студенты не верили и бегали смотреть.

Жена его, Зинаида Эрнестовна, работала на той же кафедре старшим преподавателем, зорко следила, чтобы студенты назубок знали упомянутую брошюру ее мужа, всячески ссылались на нее, и изощренно ревновала его к студенткам, преподавательницам, лаборанткам, буфетчицам и уборщицам.

За обеденным столом Игнатий Борисович имел обыкновение, вдруг перестав жевать, замирать на какое-то время, затем, затем добыв из за пазухи блокнот, делать какие-то заметки. Окружающим надлежало впадать в тоскливо-почтительный ступор.

Это было давно. Сейчас Игнатий Борисович давно на пенсии, но выглядит по-прежнему булыжно. Правда речь его стала немного невнятной, рот почему-то перестал закрываться до конца, а в глазах воцарилась неопределенная задумчивость. Дома ему, однако, не сидится, он работает в приемной регионального отделения партии «Единая Россия». Сидит с секретаршей Дарьей в каморке под лестницей и задает строгие вопросы посетителям.

Зинаида Эрнестовна периодически наведывается к нему на работу, носит термосы с супом и гневно косится на секретаршу Дарью. После этих супчиков в комнате стоит такой дух, будто тут плотно пообедал гороховым супом с чесночком взвод солдат, и Дарья с проклятьями выходит покурить с девочками в туалет, оставив дверь распахнутой настежь.

* * *

Со временем Стас стал Станиславом Игнатьевичем, из комсомольского лидера сначала стал владельцем пиццерии, затем совладельцем сети киосков сперва машинных масел, затем корейского текстиля. Затем чуток отсидел, после чего осел менеджером по продажам дешевых телефонов.

Аля защитила кандидатскую на тему «Слово и философия Германа Гессе», преподавала зарубежную литературу и историю изобразительного искусства в местном театральном училище, и при всём при этом так и осталась Алей. Даже студенты именовали ее именно так и никак иначе.

Мужчины у нее случались, и, кстати, не так уж редко, как кой-кому могло бы показаться. Но они исчезали из ее жизни столь быстро и безболезненно, что она, право, и не успевала их толком разглядеть. От одного из них, заезжего режиссера какого-то питерского молодежного театра, у нее родилась Вика. Приехал в училище дать мастер-класс по режиссуре. Ну и дал. Всем сообща, а ей — персонально. Мастер-класс. Дал да и уехал себе.

* * *

Станислав Игнатьевич окликнул Алю на улице, причем мало того, что окликнул по той дурацкой, давней, с таким трудом отлипшей от нее школьной кличке, но еще и облапил прилюдно, причем много ниже талии.