Страница 2 из 15
А кто я ему?! Никаноровна какая-то…
Пометавшись, Глафира выходит в простеньком, сама нежность и свежесть, несмело переступает, смотрит на старого идиота на шкафу с таким, понимаешь, недоумением. Мол, впервые я тут, билет утерян, не знаю, что и делать… Вот тут посижу. Лапки вот у меня. Такие вот. Лапки. Что скажете? Я вам не мешаю? Нет? Я тогда еще тут посижу, просто не соображу даже, что мне и делать-то. Отдышусь. Как только вас впервые увидела, понимаете, во мне что-то…
Тут, нажравшись, врывается Савелий Парменыч. Он в кураже. И свое отожрал, и кошачье тож. Гул-ляем, бра-та-ва! Че тута прищурилися все?! Че притихли, спрашиваю?! Ты, носатый, че лупишься?! Че пыришь, говорю, пернатый?! Спустись, потолкуем… Сидит он! Закисли, смотрю! Кадрилю я вам тут сейчас сбацаю, по-городскому, значит, с вывертом! Счас я вам тут спляшу-станцую! Да! Да! Иди сюда, крыса! Тебе говорю, полосатая… Я тебя буду зубами, а ты, вроде как мамзель, ты вырывайся несильно! Я праздника жажду! Паскудина какая! Меня!.. прекращай! Меня прекращай! Когтями в морду! Это нос!.. Па-апаша! Бать, я к тебе прибежал, извини! Что творят! Глянь, глянь, глянь! Ты посмотри, да, да, кого ты тут развел! Это ж гады! Ты добрый, да, да, да! И развел! Они тебя обжирают! Давно хотел сказать! И тот, носатый, и эта, с когтями вонючими! Жрут все время… И у меня жрут! Жрут! Я подголадываю, кстати, все время! Просто молчал! Кидай в того швабру! Я его с земли возьму. А эту за шкирняк держи, она хитрая, хитрая! Видишь, че тут у них? Заладилося, заладилося у них тут все! Дай мячик! Ну дай, ладно тебе, мячик дай, ну дай, дай, дай мячик! обожаю тебя! обожаю, бать, веришь – нет?! дай мячик! Кидай его! Мне! Мне кидай!..
Выхожу на лай и завывания. Бросаю мячик. Все как полагается. Савелий Парменыч дает гастроль с мячиком, Глафира Никаноровна на столе вздыбленная, но глаз с попугая не сводит все равно.
А попугай, уверен, думает: «Готт, херр крайсляйтер! Ист дис филяйхт дер орт ман дас конценртационслагер бильден ран? О! О! Дас веттер ист зо щен хайсс, абер щен! Я-я!»
И крылья в стороны: друм-друм-друм – фокеншау марширт!
Пока горит свеча
Очень хочется посмотреть на изобретателя, производителя и продавца свечи с запахом тлеющих дубовых (как выяснилось) поленьев и тлеющего (как выяснилось) мха.
Прямо в глаза им посмотреть.
Проснулся в ночи от запаха начавшегося пожара. Такого еще не очень бурного, а тихого, быстро бегущего меж перекрытий ласковыми язычками, скользящего к залежам бумаг в кабинете и библиотеке, вкусно облизывающего проводку.
Глафира Никаноровна ничего не чувствовала, она была утомлена успехом. Спала рядом, несколько разметавшись лапами. Одну лапу закинула на меня, и хвост, совершенно невкусный, кстати.
Тут в спальню вбежал дедопес Савелий. Как всегда ликующий и предвкушающий что-то хорошее. Не хочу видеть его на своих похоронах.
«Что, бать, горим, да?! да, бать, да, да, да?! конец нам всем?! Атлична!!!»
И попугай подал признаки неожиданной жизни, тоже прибежал врастопырку, крыла свои обгрызенные поднял. Параноик мой еще бодр, так скажу.
Втроем разбудили Глафиру Никаноровну, она все не верила, что праздник продолжается и снова будет фотосессия.
Вот что делать в такой ситуации? В ногах прыгает Савелий, попугай забрался на шкаф и оттуда подает команды. Глафира обмякла на руках. А по спальне аромат «мадридский костерок».
Свечечники, я вас всех запомнил! Прочие виновные уже понесли наказание.
Совсем все с ума посходили! Хочешь запахов – жги полено да обмахивайся им. Нет, надо придумать такое, что запаливаешь свечу и грезишь, улыбаясь, что тебе Иван Грозный в пытошной у уютно поскрипывающей дыбы.
Чего можно добиться таким ароматом, на что рассчитывать? Непонятно.
Нас губит общество всестороннего потребления всякого непотребства. Началось, понятно, с клубничных гондонов. А потом пошло-поехало.
Жду свечей с запахом работающего дизелька, оружейной смазки, умащенного волчьим жиром капкана. Зажег все разом по углам – красота, скидай кирзачи у шконки, портянкой чеши меж пальцами ног, все, дотопал, дома.
Как все начиналось
Как все начиналось еще до пса Савелия, то есть в 2010 году?
Не слишком заметно для себя, но превратился я в содержателя веселого зверинца. Что меня тревожит.
Это Дарреллу было хорошо и весело в своем зоопарке. Писатель Даррелл, судя по всему, крепко зашибал. Можно сказать, бухал с двух рук. А алкоголики гораздо чаще, чем непьющие люди, обожают всяческое зверье.
Конечно, если бы я пил, как Даррелл, я бы тоже ликовал по случаю прибавления в вольерах. Выбегал бы к новорожденным носорогам, прижимая к груди беременную крысу. Путано объяснялся бы с павианами, усевшись на закате рядом с их вожаком и приобняв его братски за плечи. Любовался бы видами верхом на жирафе. Тряся натуральностью своей, прыгал бы с белками-летягами по деревьям. Дрался бы у кормушки за кусок соли с архарами. Размахивая бутылкой, носился бы наперегонки с гепардами. Иными словами, был бы настоящим натуралистом.
Но натуралист из меня не выходит.
Вот есть у меня кот. Официальной его хозяйкой считается домоправительница Татьяна, но живет этот кот исключительно со мной. Уже лет восемь.
Кот чрезвычайно стар. Если бы для таких пожилых котов делали корма, то назвать их следовало бы «Вискас. Со святыми упокой! Корм для соборования и отпевания».
Раньше этот кот был очень боевитый. Известный в нашей загородной аркадии душегуб и сластолюбец. Воплощал в себе, иначе говоря, все женские чаяния. Был собран, деловит. Регулярно душил крыс.
Но годы свое взяли, будем откровенны. Раньше камни струей дробил, а теперь и снег не тает.
Каждое новое утро кот встречает с искренним удивлением. Эка, думает, вон оно как; ну, тогда еще поживем. Плохо видит, плохо слышит, передвигается подагрической походкой. Линяет. Воняет. Иногда переживает приступы паники по надуманным предлогам. Вот сидит-сидит, а потом, вспукнув от охватившего ужаса, начинает суетливо прятаться под диван. Маразматик, что скажешь.
Я его люблю. Вижу в нем свою будущность.
Еще есть две собаки. Они овчарки, живут во дворе, разнузданны. Раз есть собаки, стало быть, есть у меня и щенки. Рожают мне щенков мои верные сторожихи регулярно, посменно, в строгой очередности. Так что щенков у меня довольно. Вот и сейчас есть. Передвигаются какой-то невнятной стаей, тявкают, кусают друг друга за уши, лезут везде, гадят исключительно коллективно, вдумчиво, формируя причудливые композиции.
Вдалеке есть у меня корова. Корова очень полезная. Я видел ее несколько раз. Она прекрасна. Свидания наши с коровой очень напоминают встречу Штирлица с женой. Я, может, на Штирлица не очень похож, хотя стараюсь. А вот корова и штирлицева жена – просто не отличить. Постоим, помолчим, вздохнем немного виновато.
«Как дела?» – молча спрашивает у меня корова.
«Да нормально все, – отвечаю. – В Лондон вот лечу, – говорю немного расстроенно, – сама-то как?»
«А, хорошо! – по-девичьи неумело врет корова. – Все налаживается, мастит вот вылечили, ты уж извини, что так вышло в прошлый раз…»
Моей корове я с другими коровами не изменяю. Пью только ее молоко, тем более что мастит ей вылечили.
Есть у меня попугай. Мне его подарило мое прежнее градоначальное начальство. Попугай, такое ощущение, это понимает: кто он, а кто я. Попугай молчалив, воспринимает свое бытие у меня в городской квартире как существенное понижение статуса. Похож на выжившего сталинского наркома в хрущевской опале.
Не доверяем мы друг другу, короче. Внутрипартийная борьба, сшибка мнений в толковании «Антидюринга».
Одно время попугай мой надумал рвать из себя перья и ходить голым. Типичный бухаринец. С этой напастью мы справились. Попугая можно стало показывать гостям. А то до обмороков доходило, когда попугай выскакивал из соседней комнаты голый по пояс.