Страница 96 из 190
— Винтовку… мою винтовку, дяденька Мокей…
Но винтовку Амоски держал в руках голый Анемподист и грозил ею вслед Мокею.
От ерневского двора бежали артельщики.
Увидев сбегавшихся к бане козлушан, Вонифатьич раскинул руки и повалился наземь. Закатив глаза, он громко застонал:
— Смертонька моя… Застуниица усердная…
Фотевна с исступленным ревом кинулась на грудь мужа, сорвала с седой головы шамшуру[34] и заголосила на всю заимку:
— Да соко-ол ты мой яя-аа-сный! Да сгу-би-ли те-бя-яя… да-да… соккру-у-ши-и-ли!..
К причитаниям Фотевны присоединились звонкие выкрики дочек… От истошного их воя у козлушан пробегали по коже мурашки, лица насупились.
Дед Наум, прибежавший последним, волновался, еще не зная, в чем дело. По дороге он встретил бледного, еле переставлявшего больную ногу Мокея с Амоской на руках и попробовал остановить его, но Мокей, сжав зубы, молча прошел мимо.
Первое же слово, долетевшее до старика от толпы, было: «Убили!»
Из отдельных выкриков Фотевны и Анемподистовых дочек дед Наум понял, что в убийстве обвиняют всех артельщиков.
— Нести надо в дом да обмывать покойника, — расталкивая ребят и женщин, сказал он.
— Не трогайте с преступного места! В Чистюньку за властями! При понятых подымите, — неожиданно послышался гнусавый голос «покойника».
Наум оторопел и уже хотел было перекреститься, но потом улыбнулся чему-то и спокойно сказал:
— Пойдемте, ребятушки, к Мокею, он все расскажет. А тут, видно, правды, как у змеи ног, не сыщешь…
Артельщики, а за ними и козлушане повалили в избу к Мокею. У стонавшего Анемподиста остались только Фотевна, рыжманки да Зиновейка-Маерчик.
— Зиновеюшка, — негромко позвал Анемподист, — пади на Савраску, добеги в Чистюньку… и экстренно возвращайся с председателем, с понятыми. Артельщики, мол, убили по злобе из ружья Анемподиста Сизева. Подговорили, мол, несмышленыша-малолетка и убили. Беги скорей, зятек любимый. А я полежу… тут, на преступном мосте…
Зиновейка-Маерчик кинулся к сизевскому дому.
— Подштанники дай-ка сюда, Симка! — распорядился Анемподист. — Палашка! За зипуном сбегай-ка! Я им покажу, как живого человека со свету сживать!.. Я им покажу эксплуататора! — вспоминая газетные строчки, заскрипел зубами Анемподист. — Посмотрим еще, кто у нас поперед кандалы тереть будет. Потягаемся! К Калинину дойду! Вот она! — и Анемподист Вонифатьич уже с любовью глянул на запекшуюся на груди царапину.
Амоска упросил мать оставить его хоть на денек на кровати рядом с дядей Мокеем:
— Всю жизнь потом слушаться тебя стану…
Из заплывших от кровоподтеков глаз мальчика брызнули слезы… Амоске казалось, что никто, кроме дяди Мокея, не понимает как следует, что в убийстве Анемподиста он не виновен. И никто, кроме дяди Мокея, не станет выручать его винтовки, оставшейся в руках Сизева.
Испуг Амоски уже прошел. Острой боли в боках он тоже теперь не чувствовал и думал только о своей винтовке. Тысячи различных планов проносились в его голове. «Проберусь ночью и выкраду… только и всего».
Но вечером вернувшаяся от Сизевых Пестимея рассказала, что винтовку увезли в Чистюньку как «вещественное доказательство».
— Мою винтовку! — дико вскрикнул Амоска и, сорвавшись с кровати, кинулся к дверям.
Его схватили и вновь положили рядом с Мокеем.
— Винтовку! — выкрикивал Амоска, захлебываясь в припадке отчаяния.
— Я тебе свою отдам… у меня две, — пытался успокоить маленького друга Мокей, сам страдая от боли в распухшей ноге.
Глава XXXVIII
На другой день опухоль на ноге больного Мокея уменьшилась, жар спал, и он стал шутить с Амоской:
— Выпарил ты в баньке Анемподистушку… Что бы тебе круг-то на мушку посадить, как раз бы по печенкам…
— А ведь я, дяденька Мокей, попал. Ей-богу, попал! Не этот бы дьявол, я еще бы выпалил. Сам бы начал заряжать. Глаз у меня, дяденька Мокей, беда, какой вострый…
Вечером Амоска с большими предосторожностями притащил к Мокею свою сумку. Он хранил ее в дупле старой пихты. По нескольку раз в день, с туго набитым карманом, прокрадывался он к знакомому дуплу, торопливо совал украденные дома сухари, недоеденные куски свиного сала, огрызки сахара, несколько ржавых гвоздей: «На что-нибудь да пригодятся. В тайге, брат, гвоздя не найдешь…»
— Вытряхивай на стол, — приказал Мокей, — да не бойся, артельщики не придут. Им, брат, не до нас с тобой сегодня. А Пестимея придет, мы ее заставим молчать.
Он внимательно пересмотрел и рассортировал Амоскин «провьянт».
— Гвозди — это ты напрасно, у Нефеда там всего запасено. А вот иголку с дратвой и кусочек кожи — это нужно. Обутки-то исправны ли?
Амоска показал старенькие обутки.
— Ну, ничего, дедка Наум подкинет там, когда протрешь подошвы. А вот кожонки надо тебе добавить, это верно.
Мокей вытащил из-под кровати сундучок с лоскутами пахучей кожи.
— Сумка твоя тоже не годится. Свою доведется благословить. И сухари… Разве это сухари? Камни, а не сухари…
Охваченный охотничьим волнением, Мокей усердно занялся сборами Амоски.
— Теперь прикинем все зараз, — встряхивая рукой завязанную сумку, сказал он.
Амоска торопливо надел зипунчик, шапку, подпоясался старой опояской и подставил руки. Мокей убавил лямки заплечницы:
— Тяжело?
Амоска в ответ вприпрыжку пробежал с заплечницей по избе.
— Хоть на край света! Как перышко… Ровно бы совсем и нет ее на горбу. Давай уж, дядя Мокей, и натруску и винтовку прикинем.
Мокей убавил ремни у старой своей винтовки и надел ее Амоске через плечо. Через другое он повесил натруску.
— Промышленник! Настоящий промышленник! Я вот эдак же раньше уворовывался.
В сенях щелкнула щеколда…
Амоска схватил с головы шапку и махнул ею на висевшую над столом лампу. Лампа мигнула и потухла. Амоска кинулся под кровать.
— Если мамка, скажи, что видом не видал и слыхом не слыхал, — зашептал он Мокею из-под кровати.
Пестимея в темноте наткнулась на скамейку.
— Что свет-то не зажигаешь, Мокеюшка?
У Амоски отлегло от сердца.
Мокей зажег лампу.
— Вылазь, Амоска. Пестимея это…
Пестимея расхохоталась при виде вылезавшего из-под кровати в полной амуниции Амоски так звонко, что Мокей даже прикрикнул на нее:
— Ты лучше одежу у парня пересмотри, а не гогочи…
План Амоски и Мокея был прост. Амоска незаметно верст шесть-семь пойдет следом за охотниками и где-нибудь на повороте объявится. Назад из-за Амоски охотники не вернутся: примета плохая. Поругаются-поругаются, да и возьмут. А дорогой добрая Феклиста, которая повезет запас в промысловую избушку, и сумку Амоски заберет, и самого к себе на седло посадит.
— Только там не прозевай, Амосша… Смотри, чтобы не вернули домой с Феклистой. Увильнешь, уедет Феклиста — ну, значит, твое счастье. Не увильнешь — отправят домой… К седлу привяжут да отправят.
Пестимея накормила заговорщиков ужином, сняла с Амоски рубаху и положила на проношенном месте холстинковые заплаты.
— Ложитесь-ка, закадычные. Последнюю ночку уж разлучать вас не стану, на полати полезу.
Амоска лег и вспомнил о Тузике:
— Дяденька Мокей, не увязался бы Тузик за бурундучишками. Ищи его потом, окаянного… Да еще мамке на глаза попадешь.
— А ты свистни его да в сени на ночь запри, — посоветовала с полатей Пестимея.
Амоска выскочил на улицу и засвистел. Потом он затащил щенка в сени и закрыл дверь:
— Сиди-ка здесь, верней дело будет. А то, брат, ты живо… Знаю я тебя…
Глава XXXIX
Мокей разбудил Пестимею затемно:
— Топи печку, готовь охотнику завтрак.
Он накинул зипун, взял костыли и вышел на улицу. Козлушка спала. Мокей, поскрипывая костылями, прохромал по улице до поворота к Наумычевым. Окна ерневской избы были освещены. За окнами двигались люди.
34
Шамшура — головной убор у замужних старообрядок.