Страница 95 из 190
Мокей посмотрел на посеревшее вмиг лицо Амоски и решительно отказался:
— Куда его мне, только под ногами путаться будет.
Но Митя, Терька, Зотик и дед Наум уперлись.
— Ты Амоской не бросайся, — сказал дед Наум. — Скот напоить, корму подкинуть, во дворе убрать — во всякую дыру самому придется лезть… Это ты напрасно.
Амоска схватил Мокея за руку и, не отрываясь, глядел ему в глаза.
— А я говорю, что не надо! — сказал Мокей.
— А мы требуем, чтоб Амос остался! — решительно сказал Митя. — Ставлю на голосование.
Амоска испуганными глазами глядел на всех. Против оказались только он сам да Мокей.
Собрание перешло уже к обсуждению других вопросов, а Амоска все еще не отходил от Мокея, все еще держал его за руку. Незаметно Мокей наклонился к уху Амоски и что-то шепнул ему. Широкое лицо Амоски расплылось в улыбке, зарумянилось. Вскоре он забрался к Мокею на кровать и тоже зашептал ему что-то на ухо.
— Пестрю моего препоручаю тебе, Митьша, кобелю цены нет, — перед уходом артельщиков сказал Мокей грустным голосом. — А мы уж, видно, с Амосшей тут около коров промышлять будем.
И он хитро улыбнулся Амоске.
Лежать с утра и до вечера в дни сборов на промысел Мокею было не по силам. Приходу Амоски больной всегда радовался, как ребенок.
— Ну, как там у нас? — спросил он, приподнимаясь на постели.
За две недели болезни Мокей осунулся, глаза его запали, и еще гуще заросло лицо черным жестким волосом.
— Суетятся, — помолившись на образа, степенно ответил Амоска. — Через три дня в поход, а сегодня сухари в мешки ссыпают. Феклиста Зотику с Митьшей по новым штанам сшила. Кому, видно, беда, а кому радость: Вавилка-то ног под собой не чует, пропастина…
За окном взвизгнула собака. Мокей прислушался. Амоска выглянул в окно и шепнул:
— А я к тебе, дядя Мокей, с кобелем сегодня…
— Впусти его сюда, посмотрим, что у тебя за кобель.
— Тузик! — открыв дверь, крикнул Амоска.
Но Тузик только вилял хвостом и сидел не двигаясь.
Амоска закрыл дверь и начал уговаривать щенка:
— Кого испугался, дурачок? Ты не гляди, что у него борода, как хвост у коня, — он добрый. Иди!
Амоска вынул из кармана кусок хлеба и показал его Тузику.
Озираясь по сторонам, пушистый, волчьего окраса щенок вошел в избу, стукнул несколько раз хвостом о порог и прижался в угол.
— Тузик! Тузик! — поманил Амоска.
Щенок сделал еще несколько робких шагов и сел, уставившись на хозяина недоверчивыми глазами.
— Это он после того, как я ему ухи обкорнал. Совестится будто. Неделю к рукам не подходил. Куском и то не мог его из-под амбара выманить.
Мокей, глядя на Тузика и Амоску, не мог удержаться от улыбки.
— Дядя Мокей, опытай мне его, как приметы у него насчет зверя?
— Тащи сюда!
Амоска схватил щенка. Тот рванулся и для острастки решил показать зубы.
— Эк напугался-то: сердчишко, как овечий хвост, трясется, — поглаживая Тузика по спине, ласково говорил Мокей. — Не тронем, не тронем, дурак…
— Открой кусалку-то, — раскрывая пасть Тузику, уговаривал Амоска.
Мокей посмотрел щенку в зев, запустил в рот палец и прощупал рубцы на нёбе.
— Нёбо — как вычерчено, и рубец на рубце… Да он не от Анемподистовой ли сучонки? — спросил Мокей.
— А то от кого же? — сверкая глазенками, ответил Амоска. — Я его еще слепым у этого ирода спер и на молочке через соску выпоил. Он Жульке сизевскому родной брат будет. Вот с места не сойти, если вру!
— Добрый будет кобель! — Мокей опустил щенка на пол, и он тотчас выскочил за дверь.
Амоска снова нагнулся к уху Мокея и зашептал:
— А ведь я и винтовку захватил…
Мальчик выбежал в сени и внес в избу старую Терькину винтовку.
— Научи, дяденька Мокей…
Мокей взял винтовку, взвел курок и дунул в ствол. Из зорьки со свистом вылетели пленки порохового нагара.
— Подай-ка пороховницу.
Амоска вскочил на кровать, снял со стены роговую пороховницу, натруску со свинцом, кожаный мешочек с капсюлями и подал Мокею.
Мокей отлично понимал чувства Амоски.
— Охотничье, брат, у тебя сердце. В твои годы я такой же был… Смотри сюда, — Мокей указал на зарубку на мерке. — Пороху на белку вот столько — за глаза. А на крупного зверя с верхом сыпь… вот так.
Он насыпал полную мерку пороха и опрокинул в ствол.
Пулю на белку откусывай с горошину, а на крупного — вот столько и забивай в ствол туго. Целиться-то умеешь ли?
— Разов с пяток, не меньше, выпалил я из нее. Только заряжать — сам не заряжал, врать не буду. Терька мне заряжал.
— Самое главное — не торопись, — говорил Мокей, — не дыши, да во время спуска за собачку не дергай. Вот тебе пистон — иди-ка.
Амоска кинулся к реке. Изба Мокея Козлова стояла против сизевской бани, а двери бань искони служат в Козлушке мишенью для пристрелки ружей.
Следом за Амоской в первый раз на костылях выбрался из избы и Мокей.
Не добежав шагов пятьдесят, Амоска увидал на двери бани большой, очерченный углем круг. «Готовенький», — подумал он и, опустившись на колено и сняв шапку, как это делал Мокей, прицелился.
Тузик сидел в стороне и с любопытством наблюдал за действиями своего хозяина.
…Рано утром из Чистюньки вернулся Анемподист Вонифатьич. Еще через окно Аксинья и Фотевна определили: «Туча тучей!»
Замер сизевский дом. Палашка приняла лошадь, отстегнула подпруги и стала снимать седло с привязанными в тороках сумами. Анемподист Вонифатьич с криком бросился к ней:
— Дура! Рыжая дура! Сколько раз сказывал, сумы сначала сними!..
Палашка стала отвязывать сумы, но Анемподист Вонифатьич оттолкнул ее, сам отвязал сумы и понес их в дом.
Подглядывавшие Фотевна и Аксинья шарахнулись из коридора.
— Топи баню, Окся, топи скорее! Может, в бане поотойдет…
Аксинья проскользнула мимо входившего в двери отца и в неурочный день направилась к реке с вязанкой березовых дров.
Вскоре с веником под мышкой, босой, в тиковых полосатых подштанниках прошел в баню Анемподист Вонифатьич. Выпарившись, он лежал на полке и, положив руку на грудь, слушал, как стучит сердце.
«До сердца вот веником не доберешься, а они и без веника добрались, стучит как…»
При воспоминании о «них» Анемподист вновь схватывал веник и с ожесточением хлестал себя. Лицо со вздернутым носом, с острыми глазами вновь и вновь выплывало из банного пара.
«До всех добрались! Поликаха, Денис Денисыч…»
Газетные строчки, сбегаясь в столбцы, словно частоколом окружали маленькое курносое лицо, кричали во всеуслышание о нем, об Анемподисте Сизеве. Под тяжестью этих строк, казалось, подламываются стойки полка, и его, Анемподистово, тело погружается в сырую, холодную землю.
Амоска, нацелившись, выстрелил в круг.
С развевающимися по ветру волосенками он бросился к бане, чтобы увидеть, попала ли пуля в цель. У него пересохло в горле и захватило дух. Впереди мелькал Тузик.
Наблюдавший за Амоской Мокей замер. Замер на полдороге и Амоска: из дверей бани показался голый человек, на груди его алела кровь.
Анемподист кинулся на окаменевшего Амоску. С яру, от сизевского дома, бежали люди.
Мокей, вскрикивая от боли, неловко переставляя костыли, поспешил на помощь.
— Убили! — услышал он еще издали крики девок.
— Убил, змееныш! — покрывая голоса девок, раздался дребезжащий, гнусавый голос. Мокей узнал голос Анемподиста и облегченно вздохнул. Вид Мокея был грозен. Девки отпрянули в сторону.
Амоска лежал на земле, а голый человек пинал его ногами в лицо, в бока.
Мокей размахнулся костылем и, превозмогая нестерпимую боль в ноге, ударил голого человека по спине. Тот, вскрикнув, бросился бежать к бане.
Мокей взял Амоску на руки и, опираясь уже на один только костыль, понес мальчика домой. Из носа Амоски шла кровь. Глаз не было видно за синими кровоподтеками.
Амоска что-то шептал распухшими губами.
Мокей нагнулся к мальчику и явственно услышал: