Страница 89 из 190
«Сукины сыны вы все!»
Вчетверо сложил лист, взял конверт с адресом «В редакцию газеты «Степная правда» и сунул его туда.
В три других, бόльших по размерам, натолкал старых газет и аккуратно заклеил все пакеты, смочив палец в стакане с молоком.
Потом тихонько открыл дверь и, осторожно ступая босыми ногами по скрипящим половицам, с лампой прошел в кладовую к сумам Вавилки.
— Так-то вот лучше, — возвращаясь в спальню, шептал он. — Умняцкий старичонка… Над паром, говорит, подержи, а склеишь молоком.
Денис Денисович потушил свет и лег. Но сон бежал от него.
В щели ставни просочились полоски света.
«Попу покаяться доведется… давно не тревожила, про сынка услыхала…»
…Пушниной Денис Денисович тогда еще не занимался — скупал мед, воск, масло. Начинал входить в силу, женился на дочери купца Сабашникова, больной и тогда уже желтой Глафире.
Безродная восемнадцатилетняя Фенюшка Шершнева жила у Сабашниковых в работницах. С Глафирой она перешла к Белобородовым.
Вскоре после женитьбы, в летний Николин день, Сабашниковы загуляли. Собралась волостная знать. Денис Денисович крепко захмелел. Хмельного привезли его домой, а ночью он вломился в клетушку к Фенюшке.
Растерзанная, в слезах, девушка прибежала в спальню к Глафире.
— Терпи и молчи, а грех случится — покрою, — посоветовала болезненная Глафира.
Через год родился сын. Для виду Глафира полежала в постели. Фенюшку же отправили на пасеку. Сына назвали Парфеном. За мальчиком ухаживали обе. Обе привязались к нему.
Перед германской войной Денис Денисович развернул пушное дело. Надолго уезжал в Москву, в Нижний. Дома повел другую жизнь: Глафиру не замечал, Фенюшку бил.
Молчали и все сносили женщины. У Фенюшки родился второй мальчик, но скрыть этого теперь не удалось.
Денис Денисович обвинил Фенюшку в распутстве и вместе с новорожденным выгнал на улицу. Женщина осмелилась отправиться в город искать управу. Ушла — и как в воду канула.
Разные носились потом слухи… Болтали, будто бабы-ягодницы нашли в лесу задушенную женщину, а возле нее грудного ребенка; будто плачем он и навел ягодниц на мертвое тело. Предполагали, что сама задавилась на домотканом пояске. На шее у мальчика нашли крестик, а на крестике — записочку с двумя только словами: «Митенька Шершнев».
Разное болтали по деревням… Белобородова дважды вызывал исправник, но оба раза от исправника приезжал Денис Денисович «пьяней вина». А грянула война — забылись и слухи.
И вдруг, как гром в ясном небе, в Козлушке Дмитрий Шершнев и эдакий подкоп под него, Дениса Денисовича Белобородова, подводит! Есть от чего прометаться на постели всю ночь!
Глава XXIX
За завтраком Вавилка подолгу смотрел на щеголевато одетого белобородовского сынка. «И так же губа верхняя топорщится, когда смеется…»
С Парфена Вавилка переводил взгляд на Глафиру и Дениса Денисовича, думал:
«Умрет скоро, пожалуй, желта больно, а, видать, добряцкая женщина. Глаза такие теплые-теплые!»
Денис Денисович сидел нахмуренный.
Маерчик ел торопливо и так быстро вылез из-за стола, что Вавилка удивился: «Я еще — господи благослови, а у него уж — спасибо за хлеб, за соль». Поднялся и он и тоже хотел было вылезти из-за стола, но Денис Денисович удержал его:
— Ешь как следует… Дорогу тебе и без Зиновея укажем.
Вавилка успокоился и стал жевать с таким аппетитом, что Парфен не выдержал и незаметно для взрослых передразнил его.
— Пойдем со мной, я укажу тебе, — сказал Денис Денисович. — Кожи-то, говоришь, у Хрисанфа Самойлыча в выделке?
— Ему, мамка сказывает, тятенька увозил. Две кожонки у нас: одна с нетельчонки-пестрянки, а одна с яловки-криворожки, обезножела в прошлом году… Но спервоначала бы мне, Денис Денисович, казенные дела обделать, пакеты куда следовает сдать.
— Бери и пакеты.
— Потоньше который — в ящик, говорит, опустить. В город оно пойдет. Ящики будто у вас такие есть. Спустишь письмо в щелочку, и оно кому следует прямо в руки. Митьша это мне сказывал. И будто по проволоке люди за тыщи верст разговаривают друг с дружкой.
Денис Денисович молчал и шел нахмуренный.
Долго кружили по переулкам и улицам. На площади остановились возле дома с железным ящичком у двери.
Вавилка обрадовался ящичку, как родному:
— И штучка невелика, а вот поди же…
Он осторожно достал маленький конверт, подошел к ящику, опасливо опустил письмо в щель и боязливо отдернул руку.
— Иди-ка с богом!
Потом вновь долго кружили по улицам и переулкам. Дело близилось к обеду, когда подошли к большому дому. У крыльца, у заборов и поодаль стояли привязанные лошади. Народу было так много и весь этот народ так не похож был на козлушан, что Вавилка начал потрухивать: «Не выдернули бы деньги из кармана».
В кармане у него были завязаны в платочке две трехрублевые бумажки.
— Давай-ка пакеты-то, а то, брат, тут сразу…
Вавилка охотно передал пакеты Денису Денисовичу:
— Митьша сказывал, чтоб на пакетах вроде бы расписались и чтоб пакеты обратили бы мне, а бумагу себе оставили…
— Знаю, меня не обдурят. Стань тут, в сторонке.
Белобородов ушел, а Вавилка, придерживая карман, остался ждать. Несколько ребят с расстегнутыми воротниками показались ему особенно подозрительными.
«Молокососы, а курят уже… Эти обработают, и не учуешь…»
Денис Денисович вернулся не скоро. Вавилка забеспокоился:
«Уж не украли бы у него бумаги!»
Денис Денисович вышел веселый. У Вавилки отлегло от сердца.
— Едва добился… На-ка вот, — и Белобородов подал пустые конверты с надписью на них красным карандашом. — К Хрисанфу же так попадать, — принялся объяснять он, — сначала все прямо, потом свернешь налево, потом опять прямо, потом за угол направо, и наискосок будет старенький домишко.
Денис Денисович ушел, а Вавилка все еще стоял и повторял: все прямо, прямо, потом за угол и наискосок…
Долго ходил он по улицам и переулкам и под конец так уходился, что забыл, в какой стороне находится дом Белобородова.
Белая войлочная — раскольничья — шляпа Вавилки и его растерянный вид обращали внимание встречных.
— Ты кого разыскиваешь? — спросил какой-то безбородый.
«Жулик, наверно, — подумал Вавилка и бросился от него через дорогу. — С вами, брат, только разговорись».
Солнце уже скатывалось за верхушки далеких гор, а Вавилка все разыскивал домишко кожевника.
Парфена Белобородова увидел случайно и так стремительно кинулся к нему, что чуть с ног не сбил.
И кожу Вавилка выручил, и товару купил с помощью Парфена. С ним Вавилка подружился быстро: сводили вместе лошадей на водопой, выкупались и были уже друзьями.
— К нам-то в Козлушку приезжай. А уж я тебя по таким омутам проведу, ну, что ни забросишь — харюз! Да харюзищи, брат, вот эдакие…
На другой день рано утром выехали. Вдалеке, задернутые дымкой, синели горы. Ниже широкой полосой чернела сбежавшая на равнину тайга.
Зиновейка-Маерчик ехал и тянул длинную, монотонную песню. Песня эта в горах, в тенистых ущельях с шумящими речками, с булькающими родниковыми ручьями, под равномерное цоканье подков о каменистую дорожку так заражала, что Вавилка и не заметил, как и сам начал подтягивать.
Сумы Маерчика были туго набиты, сердце его отмякло.
Глава XXX
Митя давно уже не брался за дневник: мешали артельные дела. Но сегодня он записал:
«17 августа 1927 г.
Дедушка Наум говорит: «Покос — каторга», а больше всего в покос он держится пословицы: «Час год кормит». Так что мне было не до дневника. Сено же в Козлушке — основная проблема, так как занимается деревня пушным промыслом и скотоводством. А хлеб зимой привозят из соседних деревень.
О покосе скажу в двух словах: жарко было.
Под конец дошли до того, что работали всю ночь, а спали в дневную жару. Ночью метали стога. Хорошо метать стога лунной ночью! Сухое сено от росы отволгнет — не обминается и не сыплется за воротник труха, когда подаешь его на стог или складываешь в копны. Всему я научился за это лето: и подкапнивать, и в копны класть, и на стог подавать. Мускулы мои окрепли: свободно выжимаю рукой пудовую гирю. На будущий год, уверен, дойду до двух.