Три поколения

— Ну, а Амоску я не спрашиваю, он еще вначале сказал. И давайте теперь все вместе за старших возьмемся. Только Сизевым ни гу-гу раньше времени. Обработку начнем с деда Наума. А потом уж к каждой матери пойдем поочередно, и обязательно с дедом Наумом. А то не подняли бы одних-то нас на смех. Согласны?

— Согласны! — хором ответили ребята.

— Организационное собрание сельскохозяйственной и охотничье-промысловой артели считаю закрытым, — торжественно объявил Митя и направился к двери.

Ребята поднялись и тоже вышли из бани.

У самого крыльца Зотик нагнулся к уху Мити и шепнул:

— Только, чур, еще раз уговор: без дедкиного согласия шагу не шагнем.

Глава XXIII

Дед Наум поднял ребят, когда за синими окнами еще лишь отдаленно угадывался рассвет.

— Бегите со Христом за Рыжушкой, да торопитесь: на рассвете харюзу самый клев.

Зотик и Митя пошли за лошадью. Шли по тропке. Густой туман окутал и Козлушку и поскотину: в двух шагах нельзя было различить друг друга. Митя наткнулся на Зотика.

— Эх, ветерок бы, сразу бы его смыло!

— Его мнешь, а следу не остается.

— Ложки бы, да хлебать его…

Потребность говорить в этой непроницаемой темноте была настолько сильной, что ребята говорили невпопад, лишь для того, чтоб слышать один другого.

Обдало струей сырого ветра. Как библейскую завесу, туман разорвало надвое. Обнажился клин кочковатой луговины, где паслись лошади. Иные из них стоя спали. Несколько тонконогих жеребят, родившихся этой ночью, неуверенно переступая на длинных ножках, тыкались матерям в вымя и неистово, как козлята, вертели коротенькими хвостишками.

Неразорванное поле тумана было так велико и плотно, что казалось, прыгни на него с пихты — и лети, как на ковре-самолете.

— Ну, теперь навьют из него черти веревок!

— Это ты о ком, Зотик?

— Я говорю, накрутят теперь из тумана черти веревок толстых да длинных. Все думают по ним обратно на небо забраться, да толку у них никакого не получается: рвутся веревки на середине. Шибко ушибаются черти об камни и об лесины, аж за сотню верст слышно, как шмякаются они сверху. Да скажи, неймется им, назавтра опять крутят и еще проворней лезут. Черти, черти, а сметки настоящей нету…

— Забавная сказка, Зотенька…

Зотик, ничего не ответив, стал ловить лошадь.

Луг звенел на разные голоса. Заплутавшимся ягненком блеял бекас. Просвистела, развешивая серебряное кряканье, утка. Рождался новый день.

Дед Наум уже сложил мешки с рожью на двухколесную таратайку, когда мальчики верхом на Рыжушке въехали во двор.

— Ну, ну, артельщики, охомутывайте да завтракать, — сказал он, встречая их у ворот.

Митя и Зотик онемели.

— Да он что, сорочьи яйца пьет, что ли?![31] — проворчал Зотик и вошел в избу.

У Феклисты готов был завтрак. Митя сел за стол, нахмурившись, все еще не понимая, кто бы мог сказать деду про артель. Феклиста разломила дымящийся калач на три части и положила хлеб перед дедом Наумом, Митей и Зотиком.

— Питайтесь, артельщики, да на меленку, — с грустной улыбкой сказала она ребятам.

Зотик нагнулся над чашкой, а Митя, перестав жевать, сидел разинув рот.

— Нет, смотри-ка, уж разболтали! — шепотом сказал Зотик.

«Это Амоска, больше некому», — подумали оба. Но Амоска тут был ни при чем.

Проснувшись среди ночи, Феклиста затопила печь и начала стряпню. Дед Наум, который от старости плохо спал по ночам, проснулся и разговорился с Феклистой.

— Ты ничего не знаешь, дочка? — свесив голову с печки, спросил он вполголоса.

— Нет, а что?

— Ты только послушай, что ребятенки-то наши затевают! Большим впору додуматься! Пошел это я вечор, прости ты меня господи, за баню и оторопел: что за притча! Где бы это, думаю, ребята говорят, уж не в бане ли? Да опять же, думаю, какая это нелегкая занесет ребят на ночь глядя в нетопленную баню? Перекрестился, присел за угол и слушаю. А он, городской-то, наших ребятишек в артель сбивает!

— Да что ты? — удивилась Феклиста.

— Вот те крест! Съест, говорит, поодиночке вас всех Анемподист, съест и не подавится. Надо, говорит, сообща и сено косить, и дрова рубить, и в промысел, потому, говорит, силы у нас у всех малые, а дедушка Наум стар, баб же в промысел не пошлешь. И решили ведь они артель сбить. Все решили. Даже Амоска Мартемьянихин и тот у них там ораторствовал. И откуда только у нынешних ребятишек ум берется? Да в их годы мы еще чуть ли не без штанов бегали, а они — смотри-ка! Вот я и не спал всю ночь. Слышал, что и ты ворочалась тоже. Думал все, дай с Феклистушкой поговорю, да не схотел тревожить… Как думаешь, дочка, ладную загадку загадал парненочка-то, а?

— Что я могу в этом деле, тятенька? Какая баба советчица! Вдовье уж, видно, дело — слезы лить да рубахи мыть… Сами уж как-нибудь решайте.

Феклиста утерла заблестевшие глаза.

— А я так думаю: ладное ведь дело-то затевают… Крутил, вертел, и так и эдак раскидывал, вспотел даже, а выходит, куда ни кинь — везде клин. Главное, малосильны ребята поодиночке жить, а положенья трудная приходит. Куда трудней, чем в те поры, когда старики забегали в эти края. Уж на что отменные богатыри были, а и то артелью тайгу под жительство расчищали, и покосы раскашивали, и избы рубили. Да взять артелью хотя бы поскотину городить или дорогу править — совсем другая успешность, если лад в людях. Дай-то им бог согласу, ребятенки они все добрые, смирные.

Дед Наум истово перекрестился.

Дорога на сизевскую мельницу шла по узкой речной долине у самого берега. Внизу ходили волны, широким водоворотом, чернели омуты, а над головой по высоким обрывам лепились пихты, вонзившись острыми вершинами в небо.

Дед Наум и ребята медленно поднимались по крутику. Зотик и Митя несли удочки. Через плечо у каждого была повешена холщовая сумка для рыбы.

Перевалив увал, снова спустились в приречную долину. Мягкая долинка заросла дымчатой от росы уремой. В цветущей черемухе куковали кукушки, стонали лесные голуби. Эхо вторило голосам, наполняя урему сплошным гудом. На побледневшем небе тонкий серп накренившегося месяца с каждой минутой бледнел и таял, как леденец.

Ребята не знали, с чего начать разговор с дедом насчет артели. Полушутливые намеки Феклисты и самого деда сбили их с толку. А Наум Сысоич тоже молчал и только изредка улыбался своим думам: «Стыдятся».

— Ну, так как, молодцы, артель, что ли, затеваете? — не утерпел наконец старик и оглянулся на Митю.

Митя вздрогнул, но тотчас же оправился. В голосе деда Наума не было ни насмешки, ни злобы.

— А куда податься, как не в артель! — твердо ответил Митя.

— И я говорю, что некуда. Доброе, доброе дело затеяли, сынки…

Митя и Зотик, не ожидавшие такой легкой победы, в первую минуту даже растерялись.

— Ум у тебя золотой, Митьша, даром что ростом с вершок, а уж — мужику впору. Но только ты, Митенька, не торопись, не торопись на гору. Я хочу обделать все так, чтоб и комар носа не подточил. Дело мы затеваем большое, правильное и полюбовное. Главное, полюбовное… — Последнее слово Наум Сысоич произнес дважды и оба раза особенно значительно. — В артель если да с принуждением, — продолжал он, — или там с неохотой — лучше и не ходи. Человек не конь, кнутом не подстегнешь… Сам рассуди. Сегодня какой день?

— Пятница, — ответил за Митю Зотик.

— Ну вот, а пятница что ни на есть самый тяжелый день. Завтра суббота — банный день. Послезавтра воскресенье — божий день, и о душе в этот день думают. А вот понедельник — другое дело. Вот в понедельник мы и возьмемся за бабочек. Перво-наперво я Мартемьяниху сосватаю. А там вместе с ней к Вавилкиной матери подъедем. А когда и это дельце обстряпаем, ну, тогда и к этому медведушке… к Мокею можно подсыпаться… — Дед Наум улыбнулся каким-то своим мыслям. — Вторительно скажу: ум у тебя доброму-доброму мужику впору. Я-то, старый дурак, и так и эдак кумекал о ребячьей жизни, а ты вот сразу — артель, и как в клин ударил. Потому мир — сила, миром и лесину без топора повалишь. Но хватит об этом. В другой раз наговоримся. Вон уж из-за белка солнышко горбушку кажет. И крутики проехали. Самые харюзиные места начинаются. Идите-ка с богом.

31

По народному поверью, пить сорочьи яйца — значит знать все заранее.