Три поколения

— Оно конечно, отчего и не остаться тебе? Нас ты не объешь, а если работать на покосе научишься да промышлять еще вместе как следует станешь, то, пожалуй, и вовсе хорошо будет. Но только все-таки с большими посоветоваться надо. А то, знаешь, как бы чего не получилось. Кто его знает?

Сначала Митя никак не мог понять, в чем еще тут сомневаться, когда все так ясно, просто и хорошо. Его даже начинала обижать сдержанность Зотика, материальный его расчет.

— У нас, к примеру… три коня, — сказал Зотик, — три коровы, бычишка и две нетели. У Вавилки столько же скотины. А у Терьки всего-навсего одна кобыленка и коровенка! А у тебя и совсем ничего нет. Как тут быть? Как сено делить будем? Копнами? Стогами? Опять же, Митьша, сено одно луговое, мелкое и зеленое, как чай, а другое — с косогора, чемерка да маралка[30] сплошная.

— А мы вот что, брат, с тобой придумаем… — глаза у Мити загорелись. — Возьмем-ка да и сгоним весь скот в один двор, и сено тогда делить не надо будет, и уходу меньше в одном-то дворе.

— Ну и придумал же! Да чтоб я свою Рыжушку, Мухортку и Воронка да с запаршивевшей Терькиной Соловухой поставил? Ни в жисть! Да она весь скот перепаршивит! Да разве двух гусынь в одно гнездо усадишь?

Препятствий этих Митя не ожидал и не нашелся что ответить. Зотику стало жаль друга.

— Тут, я думаю, вот что, Митьша, можно сделать… Только я это, знаешь, не подумай, что взаправду, а как бы понарошке, — не могу я без больших в этом деле, хоть убей! Да, так вот, как можно бы и не копнами и не стогами, а поровну возами сено разделить. Чтоб никому обидно не было. Что, скажем, из того, что у тебя нет скота или у Терьки его не много… Раз ты работал вместе, — значит, получай пай.

Митя просиял:

— Значит, и тебе ясно?

И, не дожидаясь ответа, хлопнул Зотика по плечу.

— Значит, заметано? Давай сегодня же с Терькой и с Вавилкой обо всем вместе поговорим…

Организационное собрание решили назначить перед вечером в «революционно-редакционном штабе», а попросту говоря — в бане.

Глава XXII

Вслед за Зотиком и Митей в баню один за другим проскользнули Терька, Вавилка и Амоска. Несмотря на надвигавшуюся ночь, ребята уже не так боялись темноты и бани, как раньше.

«Привыкают», — подумал Митя.

Лиц их не было видно, но по безмолвному и напряженному ожиданию Митя понял, что Зотик уже успел шепнуть и Терьке и Вавилке о цели сегодняшнего собрания.

Только в самый последний момент Митя понял всю важность задуманного им дела — ему стало не по себе.

— Ну, так начнем, значит, товарищи, — робко сказал он.

Ребята плотнее подвинулись к нему и продолжали молчать.

— Начнем… — повторил он и остановился.

Ребята придвинулись ближе. Митя чувствовал, что они напряженно и с ожиданием смотрят на него, и ему вспомнилось, как в детском доме на майских торжествах он должен был сказать приветствие на митинге. Стоя у трибуны, он все повторял начало своей речи, а на трибуне забыл и не сказал ни слова.

И тут молчание ему показалось бесконечным.

Первым не выдержал Амоска, беспокойно ерзавший на лавке. Зотик, известив Терьку и Вавилку о собрании, обошел его. Ребята хотели уйти в «штаб» потихоньку, но Амоска вовремя разгадал их замыслы и предупредил вероломство. Сейчас молчание Мити он понял как нежелание говорить при нем и взмолился:

— Да не чурайся ты меня, ради бога, Митьша!

Митя, чувствуя, что краснеет, сказал:

— Так как же, товарищи? Будем говорить при несовершеннолетнем?

— От него, видно, ни крестом, ни пестом не отобьешься. Давай уж, — отозвался Зотик.

Митя кашлянул и переступил с ноги на ногу.

— Товарищи, — начал он, — я решил остаться и работать с вами в Козлушке. — Он упорно глядел на ребят, но не видел лиц, а только чувствовал их взгляды, устремленные на него из темноты. — Мне хочется помочь вам. Сколько бед навалилось на вас за эту зиму! Один Денис Денисович чего стоит…

Митя хотел было уклониться от разговоров об артели и рассказать ребятам только о решении остаться в Козлушке, но, заговорив о Денисе Белобородове, не мог удержаться:

— Единственный выход, товарищи ребята, — это нам, малосильным, без взрослых, артелью бороться с окружающей суровостью… Дед Наум не в счет, на нем далеко не уедешь, женщин тоже на промысел не возьмешь… Значит, нужно организоваться.

Убедительность собственных слов подействовала в первую очередь на самого Митю. Организация артели теперь уже не казалась ему такой страшной, как минуту тому назад.

— Сизеву хорошо вести хозяйство, — продолжал он. — У него девять своих работниц. Да еще всю Козлушку припрягает! А куда денутся Зотик, Терька или хотя бы и Вавилка? Ведь они — старшие в семьях! На промысел уйти — на кого хозяйство оставить? На Амоску?

— Отстану я от вас! Да! Сами на промысел, а я дома?.. Держи карман! — отрезал Амоска.

— Молчи ты, молчи, ради бога, репейно семечко! — Терька толкнул Амоску в бок.

По нервному его голосу Митя понял, что слова доходят до Терьки, и заговорил еще убежденней:

— В одиночку через год всех вас приберет к рукам Анемподист Вонифатьич и вместе с Белобородовым все соки из вас выжмет. Ну, а уж если артелью за них взяться, то, пожалуй, и их в дугу согнуть можно. Я знаю, ребята, что сомнений у вас много насчет дележа сена и пушнины и неравенства в хозяйстве. Но мне кажется, что друг друга вы хорошо знаете, а больше всего вы знаете деда Наума. А кому же, как не ему, председателем артели быть! Обидит ли кого такой дед?

Митя остановился, помолчал и сел. «Пусть сами говорят», — решил он.

— Никого не обидит дедушка Наум, и, по-моему, думать тут нечего. Корова пусть думает — у нее голова большая. Вот что!.. Митьша правду сказал, и я с ним заодно. Хоть башку на плаху! — Амоска так расходился, что Терька с трудом усадил его, дернув за рубаху:

— Да замолчишь ли ты, окаянный! Дашь ли старшим хоть слово сказать?

Амоска сел и, недовольный, заворчал под нос:

— Козел пусть… думает, у него борода длинная.

Терька еще раз ткнул брата в бок. Амоска крякнул и замолчал.

— Я, ребятушки, так думаю… — Вавилка встал и заскреб в голове. — Так думаю я, ребятушки, что ежели большие не против, так тут что же? Только что скотом мы не одинаковы. А так, что же… — Он умолк и еще сильнее заскреб в кудлатой голове. — Оно конечно… но опять же, я так думаю…

— Да что это он, в самом деле, жилы-то из нас тянет! — вскочил Амоска. — «Что же» да «что же»! — передразнивая Вавилку, разгорячился он. — Молчал бы уж, коли бог убил.

Терька осадил братишку, так крепко рванув за подол рубахи, что у воротника отлетели пуговицы.

— А ты не рви рубашку, — огрызнулся Амоска. — Чего он заладил «что же» да «что же»?

— Я тебе это припомню, толстолобый! — выругался Вавилка, но говорить уже не стал и сел.

Терька поднялся со скамьи:

— Я согласен, ребятушки, со всем — вот мое слово. Потому — податься мне некуда, как только опять к Анемподисту.

— Ну, а ты, Зотик? — спросил Митя.

— Я уж тебе говорил, что с большими надо посоветоваться, дело тут не шуточное. Хочешь — сердись, хочешь — не сердись, Митенька, а без больших не согласен: опасно.

— А я не это ли говорил, что надо с большими? — мрачно отозвался Вавилка. — Куда мы без больших? Тоже, брат, без больших-то в этом деле… И опять же скот неодинаковый… Например, у меня Бурка, да он один трех худых стоит! — Вавилка уничтожающе посмотрел на Амоску и добавил: — Это только щенки, у которых материно молоко на губах не обсохло, сразу тяп-ляп…

— Так, значит, вы-то все согласны, сами-то? — спросил Митя.

— А то как же? — опять ответил за всех Амоска.

— Ну, как ты, Зотик? Я начну по порядку.

— Только с совету общего, с большими.

— А ты, Вавилша?

— И я это же, что и Зотик!

— А ты, Терьша?

— Куда угодно согласен, хоть сейчас, потому что мне туго-претуго…

30

Чемерка и маралка — несъедобные травы.