Страница 46 из 190
Никодим сел на саночки и начал переобувать валенки.
Басаргин подошел к часовому.
— А ну, Ганя, отопри клетку да выпусти птичек — сам господин есаул требует! — весело сказал казак часовому.
Подводчики, нагрузив сани ранеными, проехали. Часовой загремел ключами. Пронзительно заскрипела обитая железом дверь.
— Вых-ходи! — грубым голосом закричал казак Басаргин.
Из лавки первым вышел на улицу «адъютант» Ефрема Гаврилыча — связной Васька Жучок.
Он был без шапки, с иссеченным нагайкой, распухшим лицом. Левого глаза у него не было, а на месте его выпятилась застывшая, величиной с голубиное яйцо, какая-то багрово-черная накипь.
Ни нарядного кавалерийского полушубка с мраморной каракулевой выпушкой, ни офицерских ремней, ни сапог со шпорами. Одет Жучок был в какую-то бабью кацавейку и выкрашенные химическим карандашом, растоптанные валенки.
Следом за Жучком вышли еще три человека. Никодим с трудом узнал в них партизан первого и четвертого взводов. Ближним к нему был веселый силач Фрол Сизых, который всегда боролся с Бобошкой.
Пленные партизаны направились к штабу. Басаргин с, обнаженной шашкой и часовой пошли в двух шагах от них. Никодим побежал следом, но в воротах остановился.
Васька Жучок шел впереди и на ходу как-то странно размахивал необыкновенно короткими руками. Только теперь Никодим рассмотрел, что обе руки Васьки Жучка были отрублены по локоть и обмотаны каким-то грязным тряпьем.
— Сволочи! Белые гады! — точно вихрем подхваченный, пронзительно закричал Никодим и вскинул кулак над головой. — Васенька!.. Дядя Фрол! Держитесь! Миленькие, держитесь!.. Мы выручим… Завтра же выручим!..
Басаргин и часовой повернулись к воротам. Обернулись на ходу Жучок и Фрол Сизых, но ни Фрол, ни Васька не остановились, а Жучок даже ускорил шаг и почти побежал к штабу, еще сильнее размахивая своими страшными обрубками.
Охваченный яростью, Никодим ни о чем не думал в этот миг. И только когда остановившийся глуховатый Басаргин, по своему обыкновению тупо соображавший, повернулся в его сторону, мальчик почувствовал опасность, подхватил сарафан, сорвался с места и бросился вдоль улицы. Бежал он так быстро, что ветер свистел у него в ушах. Остановился только у околицы, заметив на перекрестке дорог фигуру часового. Бежать дальше было нельзя. Никодим сел на салазки. В грудь ему точно налили расплавленного свинца. Крутой взвоз, где он катался утром, был рядом. На реке слышались беспечные голоса ребят.
Вдруг в тихом морозном воздухе Никодим услышал тяжелый топот, повернулся к штабу и обмер: по улице с обнаженной шашкой бежал казак Басаргин и на бегу делал знаки шашкой часовому.
Никодим схватил санки и кинулся к взвозу.
«К ребятам!..»
Казак был уже у пушек, когда Никодим покатился под гору. Но только неудержимо мчась с крутика, Никодим понял, что просчитался: орава ребят поднималась в гору, и на безлюдной реке он очутился один.
«Срежут из винтовки», — пронеслось в мозгу Никодима.
Мальчик направил санки к руслу ручья, решив бежать к лыжам. Но голоса ребят замолкли, и Никодим почувствовал за спиной грозную тишину. Санки, теряя инерцию, остановились. Мальчик встал. С крутика мчался, упав на ребячьи санки, бородатый казак.
Никодим рванулся к руслу ручья, но глубокий снег остановил его, и он, набрав полные валенки снегу, пошел, озираясь на ходу, как настигаемый охотником олененок.
«Успею и шагом…»
И странно: страх перед Басаргиным пропал. Мысль работала отчетливо.
«Пройду до надува, разуюсь, валенки в руки — и бегом к лыжам. Меня снег выдержит — он загрузнет…»
До надува оставалось не более ста шагов. В длинном сарафане и шубейке идти по глубокому снегу было тяжело и жарко. Оглянувшись, Никодим увидел, что казак тоже поднялся с санок и шел его следом. Никодим побежал и на бегу стал снимать шубенку.
— Держи! Г-о-нча-ренко, держи! — услышал Никодим умоляющий голос Басаргина.
Мальчик повернул голову и увидел, что часовой, сбросив тулуп, успел забежать ему навстречу поперечной дорогой и стоял у пихты с винтовкой на изготовку.
Никодим вынул из-за пазухи широкий отцовский нож и, повернувшись, пошел на Басаргина. Седобородый великан стоял без шапки. Лицо его было потно и красно, точно исхлестанное веником. От головы, от спины шел пар.
С яра бежали ребятишки. На взвозе появился кавалерист. Никодим забросил нож далеко в снег. Воздух был так недвижен, что пар от казака поднимался прямым столбом, словно от тлеющего пня.
Глава LII
Басаргин наконец отдышался, подошел к мальчику и сорвал с головы его пуховый платок.
— Шагом марш! — скомандовал он.
Ребятишки оравой шли следом. Саночки Никодима одиноко стояли на снегу. Басаргин и их захватил с собой.
Мальчик шел, не поднимая головы. Он чувствовал, что из окон домов смотрят любопытные. Никакого страха не было в душе его, кроме жгучего чувства стыда и досады на самого себя, на нелепую свою горячность. Никодиму стыдно было перед отцом, храбрость и ловкость которого в разведке он ценил выше всего.
«Дурак! Влопался, как куренок во щи… — проклинал он себя. — А что, если сигануть через забор?»
Никодим косил глазами, но дворы кругом были полны народу.
«Сигану! Будь что будет!»
Он стал нацеливаться на забор большого двухэтажного дома у реки, но из двора этого дома вышли два колчаковца.
Лица их были бледны, глаза расширены. Один из них, тот, что стоял часовым у лавки, обтирал о бабью кацавейку рыжую от крови шашку. Другой держал в руках выкрашенные фиолетовым карандашом валенки Васьки Жучка.
Мальчик взглянул на валенки и понял все.
«Помру, как Васька, а слова не скажу…»
— Поймал? — спросил один из колчаковцев.
— От меня разве уйдет! — засмеялся Басаргин.
Штаб был уже рядом, обитые железом двери лавки раскрыты настежь.
«Значит, и дядю Фрола, и всех…» Сердце мальчика болезненно сжалось.
— Я его сразу узнал, господин сотник. Это тот самый хлюст, который побил в окно троих наших на бандитской заимке. Я ихнего брата под землей увижу… — рапортовал Басаргин.
— Болван! Выйди вон! — сурово оборвал Басаргина красивый, румяный сотник.
Лишь только закрылась за казаком дверь, как офицер подошел к Никодиму и дружески положил ему белую, пухлую руку на голову.
— Откуда? Чей будешь, крошка?.. — наклонившись к лицу Никодима, отечески ласково спросил он.
Мальчик пытливо посмотрел на молодое румяное лицо сотника и стряхнул головой руку.
«Хитер, гад! Притворюсь глухонемым…»
— Я спрашиваю: ты чей, пузан, будешь? Чей, мой маленький мальчик? — еще участливее спросил офицер.
Никодим снова посмотрел сотнику в круглое, румяное лицо, в пышно поднятые усы и снова промолчал. Сердце его часто и громко било в грудную клетку.
— Глупый, глупый птенчик, как испугался… Ну, отдохни, погрейся, маленький… Молочка хочешь горячего? — Голос офицера стал еще нежнее, но Никодим стал бояться его еще больше.
— Басаргин!
Казак вырос перед сотником.
— Уведи мальчика. Покорми, согрей — ребенок совсем расстроен…
— Слушаюсь, господин сотник!
Широкое лицо Басаргина расплылось в глупой улыбке. Шрам на щеке казака подернулся лучиками морщинок.
— Пойдем! — Поликаха схватил Никодима за шею.
— Ну зачем, зачем так неосторожно, Басаргин! Малютка и без того напуган… — Серые глаза офицера укоризненно посмотрели на казака.
Басаргин втолкнул Никодима в маленькую комнатенку и закрыл за собой дверь на ключ. Обшарпанные стены комнатушки были забрызганы кровью, как в мясной лавке. Посередине стояла сосновая скамья, сиденье которой тоже было выпачкано кровью, точно на ней недавно свежевали овцу…
На столе в комнате сотника были зажжены две свечи. В голландке, потрескивая, пылали дрова. Сотник сидел у печки.
Казак втащил Никодима и поставил у стола. Офицер поднял голову. За окном подступали грустные сумерки. Серые глаза сотника были устремлены в пространство.