Страница 32 из 190
Глава XXXVIII
Красиво мертв лес. В серебряную броню закован: сквозной, прозрачный, в коралловых арках согнутых берез, в узорном сплетении обындевевших сосен и елей. Мятежный бег туч свинцовых. Горизонт низкий, густо-синий.
Поляны, испещренные хитрой прошивью стежек. Умолкшие ручьи, засыпанные кочи: широкое раздолье зверю…
Охотничий промысел опьянил увлекающегося Алешу. Стремительный бег на лыжах по глубоким хрустким снегам за уходящим зверем, азарт преследования и радость удачи, короткие отдыхи у разведенного на снегу костра, величавое безмолвие зимней тайги, крепкий сон без сновидений заслонили от него мир с его борьбой, страданиями и горем.
Мускулы Алеши наливались и крепли. За время болезни он вытянулся, повзрослел, плечи раздались. Бледное, худое лицо его, как и у Никодима, покрылось полудою морозного темно-вишневого загара, а над верхнею губой загустел пух.
Охота сдружила мальчиков.
Хмурый, замкнутый, с виду суровый, Никодим на самом деле был необыкновенно весел, открыт, прост и доверчив. Доверчив во всем, кроме одного: десятки раз заводил с ним разговор Алеша о колчаковщине, о партизанах — Никодим отмалчивался или заговаривал о другом.
Как-то, гоняясь за подраненной лисицей, они пересекли свежий лыжный след, а вскоре увидели двух человек, вооруженных трехлинейными винтовками. За плечами необычных лыжников были тяжелые сумки.
— Кто это? — догнав Никодима, спросил Алеша.
Мальчик помолчал немного и не располагающим к разговору тоном ответил:
— Мало ли по тайге народу шляется…
След лыжников шел от корневской заимки, и Алешу еще больше удивило, что вечером ни Настасья Фетисовна, ни дед Мирон не сказали о людях, побывавших у них. Посещения заимки неизвестными людьми, после того как сковало болота, ручьи и реки, стали часты. Ночи напролет Настасья Фетисовна кроила из грубого крестьянского холста мужские рубахи и шила. Из овечьей шерсти вязала варежки с указательным пальцем на правой.
Однажды ночью Алеша услышал топот множества лошадей на дворе. Проснулся и испуганно затаился.
В окно тихонько стукнули. Настасья Фетисовна, накинув зипун на плечи, вышла и открыла сени. Мороз за ночь усилился. Снег скрипел и взвизгивал под ногами.
В избу, вслед за хозяйкой, с белым клубом мороза вошел человек. Был он приземист и широкоплеч. На усах и бороде густо осел иней. Казалось, в зубах он держал зайца. Военная шинель ловко сидела на нем. Настасья Фетисовна звала его «Гордюша».
Гость был в избе не более пяти минут.
Широко раскрытыми глазами смотрел Алеша на незнакомца. «Где-то видел я этого человека… Где-то видел…» — мучительно вспоминал он.
Настасья Фетисовна шепнула что-то Гордею, очевидно об Алеше. Военный вскинул небольшие, но острые, как у Никодима, черные глаза, встретился с Алешей взглядом и улыбнулся из-под смелых бровей.
— Сынке скажи, чтоб больше налегал на косачей и глухарей: начинается настоящее — мяса много требуется…
Обрадованный Алеша решил выпрыгнуть из-под зипуна, но гость повернулся и скрылся за дверью, а Настасья Фетисовна истово перекрестила его вслед.
«Да ведь это же партизан!»
Открытие обрадовало Алешу. Наутро, как всегда, отправились на охоту.
— Никодим, я все знаю. Твой отец партизан… — сказал Алеша, как только они перешли реку и вошли в тайгу.
Мальчик остановился и спокойно спросил:
— Ну, а дальше что?
— Дальше? Дальше начинается настоящее, а мы с тобой белок бьем, когда нужно бить не белок, а белых!..
— А если нам с тобой на заимке нужно жить, тогда что?
— Да что ты все вопросами да загадками? Давай поговорим, наконец, серьезно!.. — Алеша рывком сбросил с ног лыжи и, смахнув с верхушки пня снег, сел на него.
Никодим пошел от Алеши.
— Никодим! — обозленно закричал Алеша.
Мальчик остановился:
— Надевай лыжи и пойдем. Пойдем, пожалуйста, не серди ты меня…
— Не пойду! — уперся Алеша.
Никодим подошел вплотную к Алеше, наклонился к самому уху и, несмотря на то что в тайге они были одни, тихонько зашептал:
— Приказ нам с тобой косачишек, глухарей бить — мясо требуется. Деньги нужны, а пушнина — те же деньги. Да что мы с тобой — митингу открывать будем?.. Пойдем!
Но Алеша упрямо покачал головой.
Никодим опасливо посмотрел по сторонам. Еще ближе склонился к уху Алеши и закончил решительно:
— Когда потребуется — нам скажут. Я и сам не хуже бы твоего в отряд. «А нет, говорят, Никодим Гордеич, хорош ты пока и на заимке…»
— Так скажут, позовут, говоришь? — обрадовался Алеша.
— А то? — все так же вопросом ответил Никодим и тронул лыжи.
Глава XXXIX
Никодим и Алеша убили уже более сотни тетеревов да десятка два тяжелых глухарей.
— Как глухарь, так пятеро до отвала сыты. Пятерых мужиков одним молодецким выстрелом мы накормили с тобой, — радовался Никодим всякой удаче.
Партизанский отряд находился, очевидно, не так далеко от заимки Корневых: люди из отряда покрывали расстояние за дневной переход на лыжах.
Настасья Фетисовна не раз для гостей топила баньку. Относилась она ко всем партизанам одинаково тепло и заботливо. Несмотря на молодой ее возраст, бородатые мужики звали ее «мать».
— Ты, мать, поглядывай тут, пока мы с веничком пожаримся на полке. Не ровен час… расшевелили мы гнездо… — улыбались партизаны.
— Мойтесь, мужики, без думушки, в случае чего, я стрел дам.
Настасья Фетисовна брала первую попавшуюся винтовку, надевала лыжи и уходила на «гляден» — гору вблизи заимки. Сколько таких заимок было разбросано по тайге в близком расположении к отряду, Алеша не знал, но корневская заимка для партизан была надежным местом.
Дважды Никодим бегал на лыжах в родное свое село Маральи Рожки с секретным поручением и оба раза благополучно возвращался.
Несмотря на большую усталость, возбужденный мальчик подробно рассказывал матери и деду все новости села, из которого они, бросив родной свой дом, вместе с отцом бежали от колчаковцев.
Ночами он сообщал Алеше, как «пощипали» партизаны белых, какое настроение у маральерожцев и смежных с ними деревень и кто в ближайшее время из крестьян «обязательно подастся в отряд».
— Дело наше ясное, как солнце, вот и тянутся к нему люди, — повторял мальчик услышанную от агитатора фразу.
Алеша завидовал Никодиму, участвовавшему по-настоящему в серьезном деле. И не скрывал зависти.
— Ну, а меня, меня-то когда же позовут? — спрашивал он.
— Поправляйся как следует, признакамливайся к тайге, к лыжному ходу — позовут и тебя. Успеешь еще ноженьки намять…
На заимку Корневых нагрянула беда.
Никодим и Алеша затемно ушли в дальние березняки бить тетеревов на утренней и вечерней заре. Настасья Фетисовна после обеда проводила «гостей» с заплечницами, туго набитыми дичью, привела в порядок избу и села за вязку варежки, как вернувшийся со двора дед Мирон сказал:
— Дочка, кого-то опять бог дает к нам, да много вершны…
У Настасьи Фетисовны дрогнуло сердце: она знала, что своим днем на заимку на лошадях незачем. Привычным движением женщина оправила платок на глянцево-черных волосах и быстро оглядела избу.
К сеням, бряцая оружием, уже подходили. В окно избушки заглянул широколицый, бородатый человек со шрамом через всю левую щеку.
Настасья Фетисовна, склонившаяся над варежкой, невольно повернула голову к окну: человек пытливо оглядывал внутренность избы. Потом бородач сорвал с головы барашковую папаху и махнул ею. И тотчас же дверь в сенях загремела под ударами сильных ног.
— Отворяй!..
Настасья Фетисовна положила недовязанную варежку на стол, воткнула стальную спицу в клубок с шерстью и пошла в сени мимо деда Мирона.
— …на дорогу выставить часового… — услышала она, открыв дверь.
— Что вы тут на семи запорах!.. — визгливым тенорком закричал и замахнулся на женщину обнаженным клинком маленький казачишка в необыкновенно высокой чернобарашковой папахе.