Страница 176 из 190
— Кожанчиков.
Василий Николаевич указал на стул и продолжал разговор с председателем райпотребсоюза. Кожанчиков не сел. Швырнув шляпу на стол секретаря райкома, он в вызывающей позе остановился рядом с креслом Леонтьева. Взгляд его говорил: «Я не намерен ждать, пока вы кончите разговор с этим замухрышкой. Я из краевого центра!»
Леонтьеву доводилось слышать фамилию Кожанчикова. Отпустив председателя райпотребсоюза, он взглянул на массивную фигуру франта. «Нахальный тип», — подумал Леонтьев и вслух сказал:
— Прошу садиться, товарищ Кожанчиков, — и вновь указал на стул.
Но тот не сел. Устремив голубые, с синеватым, стальным отливом глаза на секретаря райкома, он сразу же заговорил раздраженно:
— Что значат эти ваши настойчивые домогательства о свертывании посевных площадей? У нас, в краевом центре, эти домогательства расцениваются как беспрецедентные, как дикий курьез!
— Кто расценивает? — секретарь встал.
Кожанчиков был утомлен ездой в машине в жаркий августовский день, кроме того, из-за этой дурацкой командировки у него срывалась воскресная дружеская поездка на рыбную ловлю. «Теперь уж наверняка опоздаю…»
— Краевое управление сельского хозяйства, товарищ Леонтьев, расценивает! — В голосе Кожанчикова послышались грозные нотки.
Леонтьев отвернулся к окну. Перед его глазами встали и подслеповатый старик из колхоза имени Жданова, умолявший «унизить ржаные планы», и Анна Михайловна Заплаткина с ее шалью, и меднобородый Наглядный Факт, и богатырь Боголепов с неопровержимыми цифрами.
— Простите, — натянуто улыбаясь, Кожанчиков наклонил голову, — но я вынужден говорить резко. Может быть, слишком резко. Что делать, когда некоторые товарищи забывают, что государственный план — закон. Некоторые местные работники требуют снижения плана! Подумайте, можно ли говорить об этом спокойно?
— Товарищ Кожанчиков, — прервал плановика секретарь, — о серьезных вопросах прошу говорить серьезно.
— По-вашему, я говорю несерьезно? — Побагровевший Кожанчиков бросил на стол портфель, трясущимися пальцами расстегнул его и вытащил ворох бумаг. — Вот данные, положенные в основу планирования посевных площадей в вашем районе…
Леонтьев, полистав бумаги, отодвинул их и, сдерживаясь, спокойно сказал:
— Во-первых, у вас количество трудоспособных взято по устаревшим показателям, а сейчас картина иная.
— Позвольте, — перебил Кожанчиков, — но наша техника шагает не назад, а вперед! Вам, как секретарю райкома, должно быть известно, что задания государственного плана строятся на прогрессивных технико-экономических нормах…
— Во-вторых, — не слушая Кожанчикова, продолжал Леонтьев, — в горных колхозах неразумно, невыгодно сеять хлеб, а современную технику применять там нельзя…
— Позвольте…
— В-третьих, там чудесные пастбища и сенокосы, поэтому разумно и выгодно превратить горные колхозы в животноводческие… Ведь вы экономист, товарищ Кожанчиков? Как же вы планируете без учета местных условий?
Кожанчиков сощурился в иронической улыбке.
— Я надеюсь, — сказал он, — вы не собираетесь учить вышестоящие директивные органы?
— Собираюсь, — возразил Леонтьев, а про себя поду мал: «Какой смысл имеет этот разговор?»
За окном сверкал безветренный, знойный день. Тополи были недвижны. На полях решалась судьба заготовки кормов. «Сорвется моя поездка на покос…»
— Планы сева в горах, товарищ Леонтьев, помимо всего прочего, составлены с учетом страховки степных районов на случай засухи. Мы обязаны мыслить широко, по-государственному, а не с вашей маральерожской колокольни…
Но секретарь, казалось, не заметил этого укола.
— И все-таки, товарищ Кожанчиков, мы не перестанем доказывать, что планирование посевов товарного хлеба в горах, без учета экономики колхозов, бессмысленно и даже вредно. И вообще это не планирование, а разверстка. Да, да, казенная, грубая раз-вер-стка!
— Это, наконец, толчение воды в ступе! — закричал Кожанчиков. — Я заверяю: наши планы научно обоснованы в масштабе края… И вы, как партийный работник, не имеете права не понимать этого. «Да он же непроходимо туп… И такие руководят районами! Ну, погоди, мы тебе мозги вправим», — раскалялся Кожанчиков.
Леонтьев взял в руки тяжелое мраморное пресс-папье, нервно повертел его и положил. Попытался заглянуть в глаза Кожанчикову, но ничего, кроме раздражения, не нашел там. «Нет, этого не переубедишь. На таких чинуш действуют только приказы…»
— Я уже дважды просил создать авторитетную комиссию и не отступлю от этого, товарищ Кожанчиков.
— Хоть в третий, хоть в четвертый раз просите, но план подъема целины и вспашки зяби, в том числе и в высокогорных колхозах, потрудитесь выполнить. Повторяю: государственный план — закон!
Продолжать разговор не имело смысла. Леонтьев устало прошел к двери — к вешалке — снял фуражку и сказал:
— До свидания. Спешу на сенокос.
Глава IX
В горячку заготовки кормов, перед самой уборкой ржи, Андрея послали на Всесоюзное агротехническое совещание в село Мальцево, Курганской области.
Андрей вызвал к телефону Веру и закричал в трубку:
— Вера, порадуйся вместе со мной!
— Чему? Чему радоваться, Андрюша? — услышал он дорогой голос.
— Радуйся, тебе говорю, слышишь? — нарочито грозно сказал он и даже топнул ногой. Ему хотелось дурачиться, и он оттягивал сообщение новости.
— Да ну же?! — нетерпеливо спрашивала Вера.
— А что сделаешь со мной, если не скажу?
— А то: брошу силосование и, невзирая на опасность нахлобучки от главного агронома, прискачу в эмтээс и оттреплю тебя, противного, за волосы.
— Скачи, скачи, Вера! Будет очень кстати: на время моей поездки дирекция оставляет тебя за главного агронома. Скачи же, буду ждать тебя с нетерпением у развилки трех дорог.
Девушки бригады Маши Филяновой после ужина обычно занимались кто чем хотел. Вспоминали о Москве, о заводских ребятах и девчатах, вслух мечтали о будущем. Начинала обычно Груня Воронина.
И сегодня завела разговор она:
— Через каких-нибудь пять-шесть лет не узнаем мы наш Алтай, девчонки! Я чем дольше живу здесь, чем больше узнаю его, тем больше мне он нравится! Да он уже и сейчас в тысячу раз богаче и красивей хваленой Швейцарии! — хотя, разумеется, о Швейцарии она не имела никакого представления.
«Раз это наше, советское, значит, лучше», — искренне думала она.
— Вы только подумайте, — продолжала Груня, — в какой краткий миг, если прикинуть на исторические масштабы, подняли мы этакие неоглядные просторы целины!..
Подруги заметили, что с некоторых пор Груня Воронина стала выражаться как-то особенно «книжно». «Это она от любви к Сашке Фарутину, ведь он же для нее стихи пишет», — решили они. Но Груня и сама не скрывала своей любви к трактористу и вспоминала о нем довольно часто.
И сегодня она не преминула вспомнить о нем.
— А вы не улыбайтесь. Конечно, на исторический масштаб мерить, наша нынешняя весна — это какая-нибудь секундочка. А прикиньте, как культурно выражается Сашка, какими новыми диковинными машинами в атомный век обернется нам этот добавочный хлеб! Я так думаю, что скоро мы на атомных вертолетах на любой праздник в Москву летать будем.
— Смотри не вывались из новой-то машины, — иронически заметила Фрося Совкина, всегда охлаждавшая пыл Груни, но больше других любившая ее слушать.
— Не бойся, Фросенька, не вывалюсь… Ты думаешь, наши миллионы пудов хлеба на что пойдут? На новые сверхскоростные тракторы, комбайны, вертолеты. Да, да, на такие машины, о которых мы еще и понятия не имеем. Вот увидите!
Груню окружили подруги. Только Маша Филянова осталась на своей койке с учебником химии в руках.
— Ну до чего же, до чего же неисправима ты, Грунька! До завлекательной такой жизни на целине, как говорится, «семь верст до небес, и всё лесом…» А между прочим, — хитровато улыбнувшись, продолжала Фрося, — вы какой себе вертолет с Сашкой Фарутиным облюбовали: двухместный или семейный?