Страница 166 из 190
Крепясь изо всех сил, маленькая Груня на негнущихся, закоченевших и онемевших ногах подошла к Маше и с деланным смешком в голосе сказала:
— Если каждую вышедшую из строя прицепщицу будет заменять бригадир, надолго ли такого бригадира хватит? А сев еще впереди.
Превозмогая слабость, Груня занялась протиркой мотора. Все ждали агронома и учетчицу: они должны объявить результаты выработки за смену.
«Кем же, кем подменить Груню?» — мучительно размышляла Маша. Подменить было некем. Только самой занять место прицепщицы.
Угадывая мысли бригадира, Груня сказала:
— Я выдержу вторую смену.
Поля и Маша с недоверием уставились на нее.
— Ты? В такую погоду?
— Подумаешь, погода! Что я, неженка? Николай Островский, слепой, разбитый параличом, романы писал, молодогвардейцы перед казнью пели, а тут — погода! Что я, принцесса?
— Да ведь ты же с сиденья свалишься!
— А я привяжусь, — сердито возразила Груня. — И хватит об этом. Подумаешь, геройство!
В серой сетке ливня показались две фигуры. Это шли Вера Стругова и учетчица.
— Не работа — загляденье! — похвалила учетчица Полю и Груню.
Груня обычно радовалась таким похвалам, а сегодня как будто и не слышала слов учетчицы. Необычно возбужденно она закричала на замешкавшуюся сменную трактористку:
— Запускай, нечего время терять!
Маша Филянова отозвала Веру в сторону и что-то сказала ей. Вера помолчала, подумала и утвердительно кивнула головой. Если бы Груня была меньше возбуждена, то могла бы расслышать слова Веры:
— Это подвиг. Пример другим. Сейчас же прислать ей горячий ужин, а я свой плащ на нее накину.
Так прицепщица Груня Воронина осталась в ночь на вторую смену.
…Утреннюю пересменку Маша Филянова провела на полтора часа раньше обычного. Груню Воронину сняли с сиденья, и подруги повели ее к дрожкам. Она растерянно улыбалась посиневшими, одеревеневшими губами и с трудом передвигала ноги.
— Ну как? — негромко спросила она учетчицу.
— Выполнили! Да иди же ты, иди, садись вот на дрожки, повезу тебя скорее в тепло!
Груня с помощью девушек взобралась на повозку и тотчас закрыла глаза. Дрожки куда-то поплыли…
Долго ли ехали? Кажется, очень долго, но она этого хорошенько не помнит. Помнит только, как вошла в полевой стан; тут было очень жарко, как в бане. Но эта жара почему-то не согревала Груню. Ее бил озноб.
Девушки раздели ее. Катя Половикова стояла с дымящейся миской в руках. Но Груня не могла есть — не было ни сил, ни охоты. Она попыталась взобраться на печь, но не хватило сил. Подруги хотели помочь ей.
— Не надо, я сама, сама… поеду в Крым[41]. — И, не договорив, не подобрав ног, уснула.
Глава VI
В больнице Андрей пролежал неделю. Он измучился за эти дни — не столько от болезни, сколько от сознания, что в такую пору вынужден бездельничать. Ему казалось, что работа на полях без него остановится, а когда он поднимется, то вместо работы начнется прокурорско-следовательская суетня.
«Невезучий я! — злился на себя Андрей. — Первая весна — и такая неудача! Лежу колодой по милости какого-то дурака».
И, хотя Вера взяла с него слово выдержать предписанный срок, чтобы, как говорили врачи, «окончательно ликвидировать последствия черепно-мозговой травмы», он добился выписки из больницы на два дня раньше срока.
— Андрей Никодимович, да вы с ума спятили? — закричал на него Боголепов, когда тот появился в конторе.
— Замнем, дорогой Константин Садокович. Подумаешь, событие! Еррунда! В тридцатых годах в деда из обреза стреляли, а тут — по загривку камушком шибанули!.. А может, еще и сам споткнулся об борону… И лежать!.. Не могу я больше… Я там окосел с тоски. Хватит!.. Рассказывайте, что тут у вас.
Похудевшего, с желто-багровыми полосами на носу и на лбу, с отросшей черной бородой, Андрея трудно было узнать.
— Эх, нет на вас Веры Александровны… — вздохнул Боголепов. Он был убежден, что Вера сумела бы заставить Андрея полежать в постели еще несколько дней.
При имени Веры лицо Андрея загорелось, а Боголепов, как назло, не сводил с него глаз.
— Так, значит, ливни не давали сеять? Говорят, тракторы на пахоте тонули? А ну-ка, Константин Садокович, покажите сводочку по бригадам. Уж так я по этим показателям соскучился!
Директор вынул из стола сводку.
Злые шутки весны не кончились ураганным ветром и проливными дождями: в ночь с девятого на десятое мая повалил снег. От необычной белизны за окном в комнате стало светло. Андрей проснулся раньше положенного времени, оделся и вышел из конторы. Крыльцо, двор, крыши мастерских, комбайны, нефтяные баки — все засыпало снегом.
На рассвете ветер расчистил небо, ударил мороз.
Андрей долго стоял на крыльце, потом, оставляя глубокие следы на искрящемся снегу, пошел в поле. Он давно ждал всходов на первых полосах и теперь волновался за них. Степь была белая, мертвая. Словно вымело с ней птиц и все живое. Как в декабре, крутилась поземка, слепила глаза, секла, обжигала лицо.
Андрей повернулся к горам. Еще вчера казавшиеся ожившими, темно-зеленые громады их снова выглядели по-зимнему бесприютно.
Не задерживаясь, агроном направился к первой полосе. Впереди что-то чернело. Это был брошенный в поле культиватор. Его занесло до половины колес. Наструганный сугроб курился под ветром. Андрей разрыл снег на выгоне. Прижавшись к самой земле, зябко стелилась травка. Не очень застылая, мягкая, она как-то робко еще жила, зеленела, надеялась.
Андрей огляделся. Скрючившись от холода, понуро опустив головы по ветру, в засыпанные снегом поля шел голодный, худой скот. Мелкие лужицы, забитые снегом, схватило морозом, и они похрустывали под ногами. Из кромки лесной полосы выскочил давно перерядившийся в серый летний пиджачок заяц и поскакал по пороше. В теклинке, у куста полыни, Андрей увидел двух синиц. Чтобы не спугнуть птиц, он свернул в сторону, но синицы уже заметили его, вспорхнули и сели тут же, поблизости, на бровку. Ветер заломил синицам хвосты и распушил перышки. Андрей наклонился над полынком и у его корня, в крохотном гнездышке, увидел три пестрых яичка: синицы, видно, согревали их своим теплом от внезапно вернувшейся зимы.
…На стогектарке пшеницы Андрей разрыл рядок. Он не тревожился за проросшие зерна, так как знал, что они лишь быстрее отъяровизируются. Агроном опасался за зерна не проросшие, но разбухшие от чрезмерной влажности почвы: в мороз они могли лопнуть и погибнуть.
И вот оно, проросшее, беспомощное, как спеленатый ребенок, зернышко пшеницы, на ладони агронома. Десятки раз видел его раньше Андрей на опытных полях академии, но никогда зерно не волновало его так, как сейчас. Он внимательно рассматривал это хилое зернышко, оценивал мощность корешков, только-только возникших из «пуповины». В сморщенной желтой фляжке было еще материнское молочко. Восково-белый стебелек с острой и прочной зеленой головкой упирался в тяжелый потолок, рвался к свету…
Агроном долго рылся в снегу, в земле, пока не убедился, что временное похолодание не только не погубит, но даже не повредит посевов.
Точно камень свалился с души Андрея: «С Верочкой бы вместе порадоваться!»
Андрей живо представил ее себе, озабоченно склонившуюся над заснеженным полем.
«Великое это счастье, что я поехал сюда и встретил ее! Сколько в ней гордости, благородства и какого-то полного, беззаветного самоотречения!» — с нежностью думал Андрей о Вере, возвращаясь в контору.
На другой день на рассвете Андрей снова тревожно поднял голову с постели и заглянул в окно: черно — ни снежинки! «Оттеплело!» — радостно подумал он и, успокоенный, заснул. Проснулся от громкого говора в коридоре:
— Ну, сегодня снова зашумит степь!
Одевшись, как и вчера, главный агроном пошел на поля. Дул теплый, южный ветер. За ночь двор совершенно просох. У нефтебазы его поразило необычное оживление. Там скопились подводы горючевозов: шла погрузка бочек, гудели автомашины, расходясь по разным направлениям.
41
На языке прицепщиков «поехать в Крым» — забраться на горячую печь.