Страница 109 из 190
— Рубаха-то, рубаха-то! Огня просеки! Эко отстрадовался! — всплеснула руками Пестимея.
— Наши к Наумычевым пошли, а я к тебе прямиком, дядя Мокей. Дедушка Наум богу душу отдал. Похоронили у избушки. Тузика зверь черный задрал. Один на одни с медведем дрался кобелек. Ей-богу, не вру, дяденька Мокей!
Амоска одновременно и дул на горячие щи, и жевал калач, и рассказывал о промысле:
— Видел бы ты меня, как я разделывал с Тузиком белок. А как я медведя урезал! Трое по нему стрельнули, а ему хоть бы что! И вот как я его дерну из своей винтовки, как он подскочит, да как сиганет на меня! Ну, тут-то уж его Зотик перенял. Убей бог, если я вру, дяденька Мокей!
Мокей, уже одевшийся, нетерпеливо ждал. Амоска через край выпил из чашки остатки щей и с шумом бросил деревянную ложку.
— Спасибо, тетка Пестимея, заморил червячка. Теперь могу терпеть… наравне с голодными.
Амоска бежал трусцой, едва поспевая за прихрамывавшим Мокеем, обгонял козлушан, стекавшихся к Наумычевым. От быстрого хода борода Мокея сбилась набок, зипун распахнулся.
— Где тут они? — расталкивая уже голосивших о дедушке Науме баб и девок, крикнул Мокей, ворвавшись в избу Феклисты.
Ребята сидели за столом. Мокей глянул на них и через стол каждому сжал руку.
— Заждался. Думал, завалило. Собирался уж было баб сбивать да дорогу топтать…
Ребята молча ели и только вскидывали бровями. Амоска тоже пристроился с ложкой. Феклиста с мокрыми, покрасневшими глазами добавила хлеба, разламывая его над столом руками:
— Питайтесь… Шутка ли, в дороге пять дней на медвежином сале, и то не досыта. Питайтеся, кормильцы вы наши…
Ребят, сидевших за столом, оглушал плач и визг баб, опьянял запах горячих жирных щей.
Тепло и участливо встретили козлушане осиротевших ребят.
«Какие они добрые все!» — думал Митя, принимаясь за политую маслом кашу.
Обедавшие изредка взглядывали друг на друга и снова набрасывались на еду.
— А вы напрасно там нюни-то распустили, бабы. Большевистский дух не любит нюней. На этом мы и дедушке Науму поклялись, — сказал Амоска, оторвавшись от каши. — Он, большевистский дух-то, сурьезный!
Митя удивленно посмотрел на Амоску, хотел было что-то сказать, но раздумал, поддел полную ложку каши и с неослабевшим аппетитом стал есть.
Козлушане разошлись только после того, как ребята подробно рассказали обо всем, а потом развернули и на глазах у всех пересчитали добытые меха. Ворох пушнины поразил козлушан.
— Вот это так зачерпнули!..
— Известно, счастье людям! Опять же и места не обловленные.
— Не места, а артель!
— Артель! Артель! — раздался пискливо-злобный голос Маерчика. — Если бог удачи не пошлет, никакая артель не поможет.
Однако ворох добытой пушнины без слов говорил о преимуществе артели.
Несмотря на усталость, ребята засиделись до полуночи. Мокей выспрашивал обо всем, что касалось промысла: где держался соболь, что у него было в желудке, на какую приманку шли в кулемки колонки и горностай.
Сам Мокей говорил мало, но сказал, что скот сытый, что корму будет с остатком. Коровы против прежнего повысили удой, и на будущий год, пожалуй, надо будет в скотнике настлать пол. Навоз в теплом дворе не стынет, а с земли чистить его вилами или лопатой неловко. Без сепаратора же половина сметаны идет в простоквашу.
Ребята слушали внимательно.
Глядя на могучие плечи Мокея, на широкое бородатое лицо, слушая спокойный и уверенный его бас, Митя неожиданно сказал:
— Вот нам, ребятушки, и новый председатель!
— А то кому же больше? И я это же говорю… — отозвался Вавилка.
— Кому же, как не дяденьке Мокею! — словно припечатал решение артельщиков Амоска.
Вернувшийся из района Анемподист Вонифатьич рано утром постучался к Наумычевым.
Зотик и Митя еще спали.
— Открой-ка, Феклистушка, дельце есть.
Анемподист Вонифатьич загадочно улыбался Феклисте и тихонько спросил:
— Никак спят еще артельщики-то?
Феклиста указала на Зотика и Митю:
— Сам видишь. Легли поздно. В дороге намаялись.
— Пусть поспят, благословленные. А я уж посижу да на тебя на молоду погляжу. Не прогонишь старичка, поди?
— Сиди, если дело да время есть, — сухо ответила Феклиста.
— А ты пригласи поласковее, вот я и сяду, — скорчив лицо в улыбке, хихикнул Анемподист.
— Не взыщи на ласке, Анемподист Вонифатьич, какая уж есть.
Митя поднял голову, протер заспанные глаза.
— Спи, спи, благословленненький! Анемподист и подождать может. Хоть и дело важное есть, но Анемподист понимает, что с устатку сон милей всего на свете… Спи-тка, сынок, спи, ангельчик… С дороги-то до обеда бы спал, а встал, богу бы помолился да опять бы повалился. Дело же у вас артельно — спи да спи. Кто кого переспит, тот и начальник.
Феклиста сердито посмотрела на старика и, громко хлопнув дверью, вышла на улицу. Митя уронил голову на подушку и вновь заснул.
Анемподист Вонифатьич протянул руку Мите и Зотику:
— Как-то успехи? Слышал, что бога гневить нечего. — Сизев прижал рукав зипуна к глазам и, всхлипывая, заговорил: — У всех смертонька за плечами ходит… Наум-то Сысоич… Мы это хватаем, грешим, козни друг другу чиним, а она рядом… Кто как соблюдает себя… Ох, кто как соблюдает себя…
Феклиста, вернувшись в избу, с удивлением слушала слезливые речи Анемподиста и недоумевала: «К чему это опять гнет он?»
Анемподист Вонифатьич замолчал и долго сидел задумавшись, потом быстро поднял голову и снова заговорил:
— Так-то и ты, сын мой, по молодости лет, по неразумению забываешь о будущей вечной жизни.
Митя резко спросил:
— Ну, а еще что?
— А ты не горячись…
— Только вы поскорее все-таки. Мы ведь артельщики, нам пустые разговоры вести некогда. — Митя нахмурился.
— А я вторительно говорю: не горячись… Может, я к тебе с радостью такой, что сразу и выговорить нельзя…
Старик опять замолк и хитровато сощурился: весь вид его говорил о том, что его так и распирает какая-то большая новость.
— Второе дело — два пакета государственных тебе, Митрий Денисович, из рику, а самое-то главное… — Анемподист снова замолк и выжидающе смотрел на нервничающего Митю. — Самое испреглавное-главное, — усилил голос старик, оттеняя значительность новости, — это нижающий поклон и письмецо от богоданного вашего батюшки Дениса Денисыча Белобородова.
Митя непонимающими глазами уставился на Анемподиста.
— Да в-вы что… т-там ер-рунду-то г-городите?.. — Он опустился на скамейку и бессознательным жестом оправил волосы.
— А ты брось такие шутки шутить, Анемподист Вонифатьич, — вмешалась Феклиста. — Какие у тебя шутки-то нехорошие сегодня. Первого мошенника, хапугу в отцы парню, сироте безродному, пристегнул.
— Правду истинную, вот с места не взняться, глаголоваю я вам. И надо, сдается мне, радоваться да господа благодарить, что отец сына блудного, а сын отца милосердного обрящил. А не сурьезничать и на благовестника псом не кидаться… Насчет же мошенства это ты напрасно, Феклистушка! Денис Денисыч первый человек и раньше был, и у советской власти в чести. А насчет безродности, это и вовсе напрасно. И сироты безродные от кого-нибудь да родятся.
Митя уже оправился от неожиданной новости и решительно шагнул к Сизеву:
— Вот что, Анемподист Вонифатьич, если письмо — давай, а сам уходи, пожалуйста. А то я, знаешь… — он сжал побелевший кулак.
— И пакеты государственные, и батюшкино письмецо — вот они. Получите в сохранности. Только ровно бы, кажись, не по-настоящему эдак-то. Суд с отцом, да и других-прочих заодно тянете. Ровно бы эдак-то от бога совестно, да и от людей стыдно, Митрий Денисыч.
— Уходи! — на всю избу выкрикнул Митя, чувствуя, как заливается краской его лицо.
Зотик, сидевший молча, тоже вскочил и, глядя на побагровевшего Митю, подошел к Анемподисту.
— Убирайся отсюдова! Делать тебе у нас нечего.