Страница 58 из 82
— Справлюсь, — уверенно заявил старший лейтенант.
— Как будете решать задачу?
Самароков наклонился над картой, немного подумал и стал докладывать.
А к вечеру с аэродрома поднялись двадцать четыре самолета-штурмовика. В воздухе к ним присоединилась большая группа истребителей. Обычно штурмовики на задание уходили на высоте полторы тысячи метров. Самароков приказал удвоить высоту полета. Маршрут выбрал значительно левее города в направлении строго на запад. На линии фронта гитлеровцы, не подозревая об истинных намерениях советских самолетов, пропустили их, даже не открыв зенитного огня. А Самароков, скрывшись из виду противника, развернул свою группу на цель. Когда штурмовики вынырнули из лучей заходившего солнца, предпринять что-либо фашисты, находившиеся на станции, уже не имели возможности. Станция была надолго выведена из строя.
Осенью 1944 года Николаю приказали съездить за новым пополнением. Отсутствовал он почти три недели и догнал сослуживцев уже на польской земле. И конечно же — сразу к своему самолету. Взглянул на него и недовольно поморщился: на фюзеляже красовался большой орел. Не любил Николай всяких украшений.
— Это все работа лейтенанта Кудряшова, — поторопился разъяснить моторист Теплухин.
В кругу друзей Николай увидел и Кудряшова. Тот как ни в чем не бывало улыбался.
— К чему все эти художества? — строго сказал Самароков.
— Ребята, да он еще ничего не знает, — закричал Кудряшов. — Ты же, Николай Николаевич, у нас настоящий орел. Вот на, почитай…
Лейтенант протянул газету. С первой страницы смотрел он, Николай, а чуть ниже стояла подпись: «Герой Советского Союза капитан Самароков Николай Николаевич».
…Свой последний, 120-й боевой вылет Николай Самароков совершил над Берлином.
Вскоре, демобилизовавшись из армии, Николай Николаевич приступил к мирному труду.
1960 г.
В. Ложкин
ЗВЕЗДА ЗАЖГЛАСЬ ПОД ВАРШАВОЙ…
Герой Советского Союза
Тимофей Петрович Сафронов
Хозяйство Тимофея Петровича — что заводская лаборатория. Вдоль стен выстроились огромные стального цвета шкафы-инкубаторы. Приглушенно урчат электромоторы, подмигивают сигнальные лампочки. Всюду рубильники, кнопки, циферблаты, распределительные щитки.
— Хотите взглянуть на нашу продукцию? — спрашивает Тимофей Петрович и направляется к одному из инкубаторов.
Через распахнувшиеся дверцы видна стопка плоских деревянных ящиков. Тимофей Петрович выдвигает один из них. Ровными рядами лежат в нем куриные яйца. Но что это? Словно близко где-то сидит невидимый дятел и самозабвенно долбит по дереву: тук, тук, тук. Крайнее яйцо покачнулось, что-то слабо треснуло, и в образовавшейся в скорлупе трещинке появился… кончик желтенького клюва. А немного подальше, совсем освободившись от скорлупы, неуклюже покачиваясь на еще неокрепших лапках, захлебывается в пронзительном писке «всамделишный» цыпленок.
— Сто тысяч вывели нынче таких красавчиков, — с гордостью говорит Тимофей Петрович. — И все равно мало. Колхозам подавай ранний молодняк, а мы не успеваем.
Он выдвигает из инкубатора очередной ящик. В глазах рябит от пушистых желтых комочков. Они смешно покачиваются на расползающихся ножках, трепещут крылышками, воинственно клюют остатки мертвой скорлупы, из плена которой только что освободились, и пищат, пищат.
Тимофей Петрович осторожно берет одного из них и усаживает на широкую, крепкую ладонь. Цыпленок сразу же присмирел, прижался к теплой ладони, уставившись черными бусинками на своего хозяина.
Гляжу я на сильную, мужественную руку Тимофея Петровича Сафронова, и в памяти всплывают другие, суровые и грозные, дни, когда эта же самая рука защищала Родину, беспощадно карая закордонных «гостей» с паучьей свастикой на знамени.
Помню слова одного солдата-фронтовика, который очень просто и, по-моему, весьма метко определил суть воинского подвига:
— Это когда смерть уже хватает тебя за глотку, а ты продолжаешь делать свое дело…
Но трудно, очень трудно «делать свое дело», когда косая уже занесла над тобой костлявую руку, а ты, жаждущий жизни и во имя жизни, бросаешься со связкой гранат под танк, истекая кровью, продолжаешь вести огонь из пушки, в неравном бою с фашистскими стервятниками смело идешь на таран…
Много было пройдено военных дорог. Всякое бывало. Иной раз приходилось попадать в такие переделки, что казалось: все, конец. Ан нет, вновь становился в строй командир взвода разведки лейтенант Сафронов, вновь шагал вместе со всеми вперед, навстречу зловещим зорям войны, навстречу желанной победе.
…Варшава! Истерзанная, изуродованная гитлеровскими палачами, вся в руинах, дымящихся развалинах, она протягивала обожженные, кровоточащие руки навстречу русским братьям-освободителям.
Наши войска спешили на помощь. Уже можно было различить сквозь мутную пелену осенней непогоды суровые очертания польской столицы. Передовые отряды подошли к предместью Варшавы — Праге, раскинувшейся вдоль правого берега красавицы Вислы. Немцы упорно сопротивлялись. Трижды наши штурмовые батальоны бросались вперед, но каждый раз откатывались на исходные рубежи. У врага была мощная, хорошо продуманная система огневых средств, к тому же тщательно замаскированных. Где они расположены?
Вечером Сафронова вызвал командир полка:
— Есть боевое задание, лейтенант. Нужно пробраться в Прагу, в тыл к немцам, засечь огневые точки и передать их координаты по радио. Ясно?
Полковник пристально взглянул на Сафронова. Встал из-за стола, заходил по землянке.
— Посоветовались мы и решили: идти нужно вам, Тимофей Петрович. Требуется опытная рука. Подбирайте себе помощника с рацией и, как говорится, ни пуха ни пера!
— Прошу отпустить со мной вашего личного радиста Юрия Самойлова.
Полковник улыбнулся.
— Да, у вас, как я вижу, губа не дура. Ну, да ладно. Только берегите его…
…Стемнело. Сильный ветер гнал по небу низкие, тяжелые тучи. Моросил нудный осенний дождь. Двое в плащ-палатках упорно пробирались навстречу неизвестности. Ненастье им было только на руку — надежно укрывало от посторонних глаз. Долго ползли разведчики по залитой водой траве, через брошенные окопы, по липкой глинистой жиже.
В небе вспыхивали ракеты. В их свете становились видными расплывающиеся силуэты небольших домиков, спускающихся по откосу к реке, парк и совсем недалеко массивный двухэтажный каменный особняк.
— Видел? — в самое ухо радиста сказал Сафронов. — В нем и расположимся.
Через полчаса они были у чугунной решетки, за которой серой громадой высился дом. Очевидно, все обитателя спали, так как ни одно окно не светилось. Наверх, к чердачному фонарю, вела наружная деревянная лестница. «Это уже хорошо», — отметил про себя Сафронов.
Бесшумно пошли вдоль ограды, лейтенант впереди, радист чуть сзади. Вдруг Сафронов замер на месте. Что-то глухо звякнуло. Лейтенант чуть подался назад. И сержант увидел: дверь парадного входа широко распахнута, за ней — тускло освещенный электрической лампочкой коридор и… немецкий часовой. Укрывшись от дождя, он стоял в коридоре у самой двери, опершись спиной о стену. Воротник шинели поднят, руки глубоко засунуты в карманы, автомат висит на груди.
Что же делать? Искать другой наблюдательный пункт? Но ведь скоро рассвет, на поиски нового места не остается времени. Нет, нужно обосновываться именно здесь. Да это, пожалуй, и безопаснее. Вряд ли кому из фашистов придет в голову, что советские разведчики расположились у них в доме.
Сафронов снимает с себя перископ, автомат и все это отдает Самойлову.
— Оставайся здесь и следи за мной. Я постараюсь снять часового. Когда все будет готово, проходи вон через ту калитку к лестнице. Там встретимся.