Рассказы о героях

— А вот на том, — указал Олейник в сторону новенького «ила» с номером 22 на фюзеляже. — Пойдемте, с экипажем познакомлю.

У самолета трудились моторист Теплухин и механик по вооружению Староконь. Здесь же был сержант Гарагуля, лучший в полку стрелок-радист, имевший на боевом счету четыре сбитых в воздухе самолета противника.

Машину опробовали и облетали в тот же день. А наутро Николай в составе восьмерки, возглавляемой старшим лейтенантом Олейником, был над переправой. После он узнал от товарищей подробности штурмовки. В его же памяти остались лишь огненные трассы от снарядов, черные султаны взрывов на земле да бешеная пляска самолетов. Удалось ли ему что уничтожить, чей самолет был рядом во время атаки — Николай точно сказать не мог.

То же повторилось и во втором, и в третьем бою. Не успевал Николай замечать того, что происходило вокруг него. «Неужто не выйдет из меня настоящий летчик-штурмовик?» — сокрушался он. Будто подслушав эти мысли, старший лейтенант Олейник успокаивал:

— Не отчаивайтесь, сержант. Со временем все на свое место встанет. Каждый с этого начинал. А зенитку вы здорово сегодня раскромсали. Помните?..

И Олейник с увлечением начинал рассказывать о том, как Николай удачно спикировал и прямым попаданием бомбы уничтожил пушку.

Самообладание, уверенность приходили постепенно. Молодой летчик научился сознательно выбирать цели, замечать подробности боя, анализировать их. Руки уже сами, автоматически выполняли необходимые в данных условиях движения, а глаза внимательно следили за полем боя, расположением противника, за действиями своих товарищей. Сержант Гарагуля перестал с укоризной посматривать на своего нового командира. Напротив, сержант не мог нарадоваться успехам Мыколы, как по-украински называл он Самарокова в кругу друзей.

— Мий Мыкола, — рассказывал Гарагуля после одного из вылетов, — найкращий летчик. Сегодня на озере вин барку запросто ухлопав. От фашистов тилькы бульбы на води осталысь.

Когда в полк приехали шефы, сибирские лесорубы, майор Савченко, представляя им отличившихся летчиков, одним из первых назвал фамилию Николая.

— Это наш самый молодой, но удачливый штурмовик, — тепло сказал командир.

Руководитель делегации лесорубов, высокий кряжистый старик с орденом Ленина на груди, долго пожимал Николаю руку.

— Так их, сынок, бей проклятую нечисть, — приговаривал он, вручая летчику черные пушистые варежки — подарок безвестной искусницы-сибирячки.

Потом все собрались в столовой. Авиаторы радушно угощали гостей. Сибиряки тоже не остались в долгу, разложили на столах издалека привезенную снедь. Но дружеский завтрак был прерван сигналами тревоги.

На стоянке старший лейтенант Олейник отдал приказ:

— На станцию Н. прибыли эшелоны, и гитлеровцы начали разгрузку… Зайдем с юго-востока… Замыкающей будет пара лейтенанта Самарокова.

Штурмовики успешно выполнил и свою задачу.

Выводя самолет из последней атаки, Николай вдруг ощутил резкую боль в лице. Кровь залила глаза. Ледяной ветер ворвался в кабину. «Разбило фонарь», — подумал летчик.

Сажал машину Самароков на одну «ногу». Правая не вышла: пробило воздушную систему.

Первой к накренившемуся самолету подъехала «санитарка». Молоденький фельдшер тут же стал вынимать застрявшие в коже лица раненого осколки стекла, делать перевязку. Глаза Николая были целы. Летчик видел, как командир полка вместе с руководителем делегации сибиряков направился к его машине.

Старый лесоруб обошел вокруг самолета, в котором зияло несколько десятков пробоин (68, как потом уточнил моторист), и недоуменно развел руками.

— Сынок, — обратился он к Самарокову, — как же ты летел? Ведь если я расскажу дома о том, что сейчас вижу, надо мной посмеются, скажут: брешет старый. Как им объяснить?

— Запас прочности, — ответил за Николая старший лейтенант Олейник.

— Запас прочности… — с расстановкой повторил делегат. — Чья же это прочность, самолета или летчика?

Теперь глаза лесоруба ожидающе смотрели на командира полка.

— Он-то имеет в виду машину, — заговорил майор Савченко, — а я вот думаю о летчике: раненый Самароков нашел силы, чтобы на подбитой машине долететь до своего аэродрома. Припоминаю один случай. Было это в первую военную осень. На наш аэродром сел вражеский самолет. Вначале мы думали, что летчик решил добровольно сдаться в плен. Но ошиблись. Оказалось, наши истребители повредили мотор фашистского самолета и прострелили пилоту руку. Гитлеровец испугался, что потеряет сознание и грохнется на землю, и, увидев наш аэродром, сел. Первое, что он сделал, стал звать на помощь доктора… Словом, запас прочности у фашиста слаб…

Раны на лице Николая зажили быстро. Вскоре он возвратился в строй боевых друзей.

Однажды февральским утром старший лейтенант Олейник повел свою эскадрилью на штурмовку моторизованной колонны фашистов, расположившейся на отдых в лесу. Фашисты имели сильное зенитное прикрытие. С воздуха их охраняли истребители.

Когда подходили к цели, из-за облаков вывалилась стая «мессершмиттов», и наши истребители, прикрывавшие штурмовиков, завязали с ними бой. Зенитки открыли заградительный огонь. Но штурмовики уже заняли боевой порядок, перешли в атаку. Вслед за танком, подожженным Олейником, запылали десятки других. После первого захода лес, где разместились гитлеровцы, представлял сплошное море огня.

Вторая атака… Самолет Олейника устремился к шоссе, по которому мчались уцелевшие вражеские машины. Летчики поняли замысел командира: надо отрезать пути противнику. Каждый выбрал себе объект для атаки.

Вдруг сердце Николая сжалось от боли. Он увидел, как трасса снаряда, словно гигантская раскаленная игла, вонзилась в самолет командира. За машиной потянулся шлейф густого дыма. Тотчас в шлемофоне раздался голос Олейника:

— Самароков, принимайте команду боем, — а затем яростно, уже в адрес фашистов: — Ну, гады, держитесь, дешево не дамся!

Советский сокол обрушил свою машину на скопление фашистских танков…

Летчики были свидетелями славной гибели командира эскадрильи. Последующие атаки явились суровой местью за его смерть.

…Горько терять друга, с которым вместе воевал, коротал считанные часы фронтового досуга. Но еще тяжелее навсегда лишиться своего учителя, заботливого наставника.

Николай не находил себе места, не мог привыкнуть к осиротевшему топчану в углу землянки, где когда-то отдыхал Олейник. А тут, как назло, установилась нелетная погода. И только чуть приподнялись облака, Самароков попросил у командира разрешения вылететь на свободную охоту.

По сведениям разведки, на шоссе, над которым разыгрался недавно трагический бой, гитлеровцы вновь восстановили движение. Туда и устремился Николай. Вот и знакомый лес, характерный изгиб дороги. Вдоль нее, как и в тот раз, двигалась техника. Но что это? Над колонной два «фокке-вульфа». Не отогнав их, нельзя было приниматься за работу. А драться тяжелому штурмовику с юрким истребителем крайне невыгодно. «Что, запаса прочности не хватило?» — почудился насмешливый голос Олейника. И Николай бросает машину навстречу головному истребителю. Фашист заметил опасность слишком поздно. Кувыркаясь, обволакиваясь дымом, «фокке-вульф» пошел вниз. Другой трусливо скрылся в облаках. А на земле начался переполох. Одни машины прятались под развесистыми деревьями, другие спешили удрать по шоссе. Но везде их настигали меткие очереди пушек краснозвездного штурмовика.

Спустя месяц Николая вызвал майор Савченко:

— Как запас командирской прочности накапливается? — спросил он с улыбкой.

— Практики маловато, — в тон майору шутливо ответил Самароков.

— Что ж, представляется возможность лишний раз потренироваться. Для того и вызвал. Смотрите, — майор развернул карту, — вот здесь, на станции, скопилось много эшелонов противника. Надо их уничтожить, разрушить железнодорожную линию. Станция сильно охраняется с земли и с воздуха. На штурмовку поведете три восьмерки. Вас прикроют истребители. Справитесь?