Страница 58 из 65
- Я... я посадил немного... Совсем, совсем немного у себя на делянке... На солнечной стороне холма. Я... хотел только попробовать! Вот... - сбивчиво бормотал Кривоногий, в уголках губ у него возникали и лопались мелкие пузырьки слюны. - Ходят слухи... мол, она такая... дурман-трава... Вот я и вырастил немного...
- Ну и как - попробовал? - вдруг без всякой насмешки в голосе, незаметно покосившись на Сына, спросил Отец-Судья. - Что же скажешь? Кривоногий растерялся от серьезности вопроса. Его губы шевельнулись было, как два червяка, вылезшие на полуденное солнце, но он снова стиснул их, не зная, что отвечать.
- Я имею в виду твои ощущения... Там, внутри тебя... - по-прежнему спокойно, без малейшего раздражения разъяснил Судья. - Это горько или сладко по вкусу? Насыщает ли это? Или, быть может, утоляет жажду, как чистая вода из наших Источников Жизни? Ну отвечай же!
Кривоног с трудом разлепил внезапно пересохшие губы, так похожие на двух бледных земляных червей, и облизал их кончиком языка.
- Нет... - признался он, - дурман-трава не дает сытости... И не заменяет воду...
- Зачем же ты тогда дышал дымом? - неожиданно улыбнулся Судья, как бы приглашая всех членов Общины - и своего Сына тоже - посмеяться вместе с ним. - Зачем же ты занимался таким пустым и глупым делом?
- Дурман-трава дает... дает успокоение! - заторопился вдруг Кривоног, мотая тяжелой головой на тонкой шее. - Когда вдыхаешь дым... сначала устает язык... Но когда этот дым глотаешь... - кадык у него дернулся, - когда... это самое... глотаешь долго... наступает успокоение...
- Успокоение дает только окончательный уход из этого мира, - прервал его Судья. - Я хотел помочь тебе преодолеть заблуждение! Впрочем, продолжай... если можешь, - добавил он после едва заметной паузы. - Члены Общины слушают тебя.
- И возникает... возникает легкость! - вдруг закричал Кривоног. - Вам этого не понять! Вы все такие... такие... правильные! Легкость, как будто у тебя вырастают крылья и хочется взлететь... - Он невольно приподнялся на цыпочках, вытянувшись вверх насколько мог на своих искривленных ногах. - И лететь над землей! И становится хорошо... Вам этого не понять!
- Почему же не понять? - возразил Судья. - Здесь собрались разумные взрослые люди. Все они обрабатывают землю, и производят еду, и воспитывают детей. И все они прекрасно знают, Кривоногий... - тут голос его вдруг сразу достиг небывалой звучности и мощи: - И все они, взрослые и разумные люди, прекрасно знают, что человек не должен летать! Он должен твердо стоять и ходить по земле, которую он обрабатывает! И нам не нужна твоя... твоя легкость, Кривовог! Это - опасная легкость, ибо труд на нашей земле - дело тяжелое!
- А если ему это дело... это занятие... просто нравится?! - вдруг пронзительно заверещала низенькая, приземистая, сильно перекошенная на один бок женщина с абсолютно безволосой шишковатой головой. Из-за этой лысой головы ее в селении звали Голышихой.
- Что значит: нравится? - переспросил Судья, почти не повышая голоса, пристально глядя при этом вопросе в пустые, круглые, как речные камешки-голыши, глаза женщины. Та повела зрачками в разные стороны, но из ее рта, как из раструба, продолжали вылетать слова:
- А так! Нравится - и все! Толпа затихла: всех интересовало, что же ответит Судья на такой неожиданный аргумент в публичном споре. Судья-Отец покачал головой:
- Кривоногий - не одинокий волк, выгнанный из стаи. Он - член нашей Общины и владеет частью нашей земли. Члену Общины должно нравиться только то, что полезно Общине. Иначе... - твердо и почти без нажима в голосе подвел итог Судья, - иначе нам не выжить! Ты понимаешь это, женщина?
Голышиха в растерянности промолчала...
- Итак, мы выслушали тебя, Кривоногий! Теперь слушай, что скажет суд Общины! Голос Отца легко перекрыл шум толпы и все другие звуки. Казалось, даже ветер, шумящий в густой листве, притих, чтобы выслушать приговор.
- Землевладельцы, члены Общины! Вы знаете: Закон есть Закон. И он гласит: любой член Общины, по свободному праву владеющий наделом плодородной земли и использующий ее не для производства продуктов питания, а для дурманящих или вредящих Общине растений подвергается смертной казни. Ты ведь знал об этом Законе, Кривоногий?
- Да, я знал... - измученно простонал подсудимый, опустив тяжелые руки вдоль туловища и бессильно подрагивая кистями. - Я знал... но я... я - забыл... Я хотел... только попробовать! Тяжелая жизнь... Хотел легкости... Глотнуть... вдохнуть хоть немного легкости...
- Лишите его жизни, привязав за горло к ветке Священного Дуба! - выкрикнул Отец?Судья. - Таково решение суда, ибо Закон есть Закон!
- Пошли, Кривоног! - сказали разом двое Стражей Порядка и ткнули осужденного в бока, но на этот раз не рукоятками, а остриями своих ножей. Кривоног сделал неловкий шаг, споткнулся и повалился наземь. Раздался протяжный, заунывный вой. Приговоренный к смерти, извиваясь по земле, как большая придавленная сапогом гусеница, вопил на одной безостановочной жуткой ноте. Это было страшнее даже, чем волчий вой в пустынных заснеженных полях под гулким лунным небом в долгую морозную ночь. Крепкие руки исполнявщих приговор поставили его на ноги и подвели к Дубу Совета. Дуб, особенно если он могуч и испытан многими веками, почти всегда одинок. Деревья в садах стоят шумной толпой и радуются, полные цветов и плодов. Этот дуб был суров, и на его ветвях созревали поистине страшные плоды...
- Большинство - за смерть! - Судья внимательно смотрел на поднятые вверх руки. Кривоног не имеет собственного Источника Жизни, поэтому раздела имущества не будет... Его хижину сможет занять любой нуждающийся в отдельном жилье. Приступайте! приказал он своим помощникам. - Воля селения да будет исполнена! И уже выходя из круга, обратился к женщине:
- Ты оказалась не права, Голышиха, - спокойно сказал Отец. - Ты не права... На шею Кривонога накинули крепкую петлю из пеньковой веревки. И когда исполнители приговора ушли, на крепкой ветви старого дуба, горизонтально простертой над землей, остался висеть тяжелый сморщенный плод из смрадной человеческой плоти. Вдобавок, Кривоног обильно обмочился, и от него остро и противно пахло... Десятка полтора тощих собак с клочкастой шерстью и выпирающими ребрами, подняв кверху узкие морды с ощеренными клыками, выли, собравшись в кружок под висящим телом. Тело слегка раскачивалось от слабого ветра. Собаки выли...
ДЕТИ
- И-ли-я-а-а! - позвали Мальчики за дверями хижины. - И-ли-я-а-а!! Он узнал голоса своих друзей и выглянул наружу, с лицом, розовым от огня очага.
- Что случилось?
- Бежим! - закричал Иван.
- Только скорее! - позвала и Марья.
- Да в чем дело? Сегодня я все равно не смогу играть...
- Короткоручка... - начал было Иван своим грубым, или, как говорили ребята, "толстым" голосом, но Марья его перебила:
- Она... она плачет. Марья пропищала свое сообщение встревоженным голоском, тоненьким, как писк болотного комарика.
- А мы к ней боимся, - проговорил Иван.
- Ее фазер швыряет в нас камнями, - тоненько пропела Марья. - Всякий раз, как увидит...
- Да... - подтвердил Иван. - И еще грозится убить Короткоручку.
- А где он сейчас? - озабоченно спросил Мальчик. - Я бы тоже не хотел сталкиваться с ним...
- Он ушел... - буркнул Иван.
- Еще вчера... - пояснила Марья. - Или даже позавчера. Может быть, у Короткоручки нет еды?
- Уж очень она скулит... - добавил Иван.
- Я взяла лепешку... - сообщила Марья. - Сегодня - мой день! - И она весело улыбнулась...
- Хорошо. Я сейчас... Илья подбросил хвороста в топку, аккуратно прикрыл огонь заслонкой и только после этого двинулся вслед за Иваном да Марьей.
Мальчик, конечно, и без того заметил, что нынче у близнецов - день Марьи: на них была юбка из пестрой, в полоску, ткани. Ничего не поделаешь, сегодня Ивану приходилось терпеть. Но он был, в общем, покладистым парнишкой, хоть и обладал грубым и хриплым голосом взрослого мужчины. А Марья - та вообще была добрая и славная герла... Поэтому Иван снисходительно позволял сестре частенько руководить их действиями, и тогда она заставляла его надевать юбку. Вот как сегодня... А так они обычно бегали в штанах, почти таких же, как у Мальчика, - домотканных и крашеных вручную их матерями. Добежали они быстро: хижина Короткоручки находилась за перегибом, на другой стороне холма, ближе к его вершине.