Страница 59 из 122
Дело «Хайкина — Капустин» очень скоро отступает на второй план. На заседании комиссии в ЦК об отделе писем быстро забывают уже после первого «допроса» Капустина. На последнем заседании происходит следующий, довольно удивительный и в то же время симптоматичный диалог:
«ЖДАНОВ: Есть такое предложение — кончить на этом.
ГОЛОС: Из отдела писем никто не выступал.
ЖДАНОВ: У меня записаны 34 оратора, высказалось человек 20 с гаком. Мнение комиссии такое, что можно было бы на этом актив закончить.
ГОЛОСА: Правильно…»
Комиссия хочет работать в основном с разоблачительными письмами. Диалог заканчивается следующими словами:
«ЖДАНОВ: <…> Каждый имеет право свое мнение высказать. Если не удалось выступить в прениях, пусть изложат письменно, что важно для улучшения работы “Правды”. Я бы таким образом предложил.
ГОЛОСА: Правильно.
ЖДАНОВ: А поэтому актив прервем. Об'является перерыв»{643}.
Жданова поняли правильно. В документах комиссии лежат сорок два доноса{644}.[202] Чуть меньше четверти касаются дела Хайкиной (восемь плюс письма самой пострадавшей), но в огромном большинстве сотрудники «Правды» не ошиблись, темы их посланий далеко выходят за рамки отдела писем и трех человек, упомянутых в письме комсомолки и касаются множества других предметов и лиц (более ста двадцати).
Письма, пришедшие в комиссию Жданова, очень сильно отличаются от тех, что приходили в «Правду» и от того, который послала Хайкина, как по содержанию, так, часто, и по форме. Эти письма написаны профессионалами жанра: их авторы — люди, постоянно работающие с разоблачениями и доносами и, естественно, они понимают лучше других значение и границы подобного рода упражнений. Им также ведомы «приемы и ухищрения» жанра, и они умеют избегать неудачных выражений, которые часто встречаются в обычных письмах. Они знают нужные слова, полезные и действенные выражения. Каково же содержание писем, поступивших в комиссию? Что говорят они нам о своих авторах? Какой смысл мы можем в них увидеть?
Среди всей совокупности полученных комиссией бумаг, мы находим 10 заявлений, авторы которых — семеро сотрудников (или бывших сотрудников) отдела писем, и протоколы заседаний парткома этого отдела. Конечно, этих документов недостаточно, чтобы нарисовать полную и точную картину (в отделе все же работают 28 человек, авторы этих писем составляют, таким образом, только четверть штата), но все же они позволяют воссоздать атмосферу работы в отделе в том тревожном 1937 году. Можно также получить представление о месте писем и разоблачений в повседневной жизни этих немного особенных советских людей.
Отдел писем и доносительство
Когда 1 января 1937 года Капустин, который сменил на этом посту некоего М. Кантора, стал начальником отдела, его назначение немедленно вызвало напряженность. Перед ним, по его словам, была поставлена задача: «Когда меня посылали в отдел писем, т. Никитин дал мне задание “очисти отдел от работников, которым нельзя доверять и от плохих работников”»{645}
Тем самым он вызвал ненависть друзей бывшего начальника и всех, кто предполагал ему наследовать. Кроме того, как и всякий вновь прибывший, он начинает реорганизовывать отдел, который, по его мнению, застал в «хаотическом» состоянии: из писем, полученных в 1936 году, 4500 оставались непрочитанными и необработанными. Сроки написания ответов были очень долгими{646}. Капустин подумывал также о том, чтобы слить корбюро и отдел писем, попытался ввести новые правила учета сигналов. Эти попытки сразу же вызвали отрицательное отношение части сотрудников сектора, один из которых все еще вспоминал об этих обстоятельствах спустя довольно длительное время, в письме от 31 декабря 1938 года: он называет их «новые эксперименты, новые потрясения в отделе»{647}. Капустина упрекают в том, что он превратил руководителей группы в «канцеляристов»{648}. Эти традиционные проблемы во взаимоотношениях между руководителями и подчиненными приобретут необычайный размах на пленуме ЦК в феврале — марте 1937 года, после которого, как подчеркивает в тщательно подобранных выражениях одна из сотрудниц, в отделе «развернулась самокритика»{649}. Результат не заставил себя ждать:
«Словом, создали жуткую атмосферу недоверия друг к другу. О неблагополучии в отделе писем мы неоднократно сигнализировали <…>. Не проходило почти ни одного партийного собрания, чтобы кто нибудь из нас не выступал о своих отдельских болячках и язвах. Ко всему этому в отделе разыгралась страшная склока и подсиживание»{650}.
Эта атмосфера подозрительности была, по-видимому, особенно давящей, сам Капустин возвращается к этой теме, используя доводы в свою защиту:
«Мы писем не клали под сукно, да и сделать этого было, при нашем контроле друг за другом невозможно, если бы кто и хотел»{651}.
Недоверие усугубляются завистью: в обществе дефицита, каким был сталинский СССР, премии в натуральном или денежном виде были скорее насущной потребностью, чем роскошью. Зависть тех, «у кого нет» по отношению к тем «у кого есть» проходит, таким образом, лейтмотивом:
«Говорили, что <…> сразу дали зарплату большую, чем другим секретарям, что Капустин дал им[203] пособие от месткома, дал им ордера на пошивку пальто»{652}.
Или, например:
«Капустиным поощряются рваческие тенденции отдельных работников, например, секретарь бригады А., кстати сказать, недавно приглашенная в “Правду” Капустиным, получает со сверхурочными по 450–802 р. в месяц, а остальные секретари и машинистки получают 250–300 руб., что создает нехорошие взаимоотношения и антагонизм между секретарями, нагрузка которых почти одинаковая»{653}.
Других, «хотя их уволили в связи с арестом связанных с ними шпионов, все же обеспечили хорошей рекоммендацей на работу и бесплатным путевками на курорты»{654}.
Капустин, как начальник отдела, являлся «крупным авторитетом»[204]. Он располагал значительными возможностями влиять на условия жизни и работы своих подчиненных, тем более что он был еще и председателем местного профсоюзного комитета. Помимо упоминавшихся выше зарплат и премий, он мог принимать решения об увольнении некоторых сотрудников: так было с Хайкиной, но также, как мы узнаем из писем, со многими другими (в том числе с Борисовой и Давидюк), которые впоследствии не забыли об этом.
Все попытки его критиковать до того, как по воле начальства его положение поколебалось, были обречены на провал. Но при этом критические замечания высказывались прежде всего именно в его адрес. По поводу Капустина были направлены многочисленные сигналы, как подчеркивает в письме в комиссию ЦК одна из авторов, несомненная мастерица в области художественного слова:
«Рассказывают, что некоторые товарищи заявили об этой черте Капустина, подавали заявления, но результатов не добились»{655}.[205]
202
Если учесть двадцать три человека, выступивших в прениях, и не забыть, что кто-то послал по нескольку писем, всего активность проявили около шестидесяти человек (т. е. больше пятой части сотрудников газеты).
203
Автор письма называет здесь двух женщин, которых обвиняет в том, что они — «любимчики» Капустина.
204
Это выражение использовал секретарь комитета комсомола Маляр, говоря в присутствии Хайкиной о Капустине. См.: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 120. Д. 319. Л. 209.
205
Это даже было широко известно: «Партком получал письма и устные жалобы на Капустина, но не давал им хода» (Там же. Л. 135).