Страница 15 из 122
Недовольные систематически становятся объектом осуждения: на забастовщиков, или тех, кто угрожает ими стать, показывают пальцем, называют «осколками эсеровских, меньшевистско-троцкистских контрреволюционных элементов»{191}.[55] Эти «нормы» поведения, впрочем, полностью усваиваются и самими рабочими. Те, кто все же решается на выступление, утверждают, что подобный образ действий — это «последнее средство»:
«Мы знаем, что заводские зажималы, платные говоруны и писаки из райкома и губотдела будут нас обвинять в бузотерстве, демагогии и меньшевизме. В устах злостных бюрократов эти обвинения нам не страшны, мы не хотели и не хотим забастовки, мы прибегли к этому средству, предварительно испробовав все другие, мы жаловались в бюро жалоб ЦК, ходили в завком, обивали пороги губотдела»{192}.
Объясняя отсутствие забастовок, некоторые историки говорят также о размывании традиционного рабочего класса, о том, что он растворился в более обширном и менее политизированном сообществе, состоящем в основном из крестьян — как привлеченных на заводы политикой индустриализации, так и изгнанных из деревни коллективизацией{193}. Наиболее убедительным объяснением исследователи считают, помимо частого обращения к штрейкбрехерам{194},[56] репрессии[57]. Хотя требования рабочих часто бывают вполне законными, власти все же систематически подавляют забастовки и наказывают организаторов{195}.[58]
Так произошло, например, в 1929 году, во время широкомасштабных волнений на строительстве плотины в Узбекистане. Предлогом для начала забастовки послужили проблемы с зарплатой, но истинные причины коренились главным образом в чудовищных условиях жизни и труда рабочих (одна кровать на двоих или троих, никакой механизации). Конфликт привлек внимание Москвы: рабочие стройки направили срочную телеграмму Калинину с просьбой вмешаться{196}. Трагическая ли интонация текста («рабочих калечат и убивают») или значимость стройки тому причиной, но на место была послана комиссия НК РКИ.
Выводы комиссии показывают двойственное отношение властей к забастовке. На протяжении всего своего длинного доклада Б. Ройзенман, один из высокопоставленных ответственных работников РКИ, признает обоснованность требований бастующих. Он постоянно возвращается к условиям жизни рабочих («общее ухудшение»), к риску, которому они подвергаются, (отсутствие вентиляции при использовании взрывчатки) или тяжести самого труда (стройматериалы перевозятся на более чем 60 верст, на верблюдах). Весьма логично комиссия предлагает, пусть и формально, способы решения некоторых из этих проблем и вдобавок наказывает администрацию.
Но зачинщики забастовки не забыты. Так, самого главного из них, некоего Забродина, называют «сын попа, который особо показал себя в происшедших событиях, как антисоветский тип»{197}. Службами по «охране труда арестованы руководители движения рабочих»{198}. А первый пункт выводов комиссии касается вовсе не сути вопроса:
«При формировании строительства, вызвавшем приток значительного количества на постройку рабсилы помимо биржи труда и по преимуществу сезонников, произошло засорение рабочей массы строителей отдельными уголовными, кулацкими и антисоветскими элементами»{199}.
Эти обвинения повторяются на протяжении всего документа. Одной из причин конфликта комиссия называет отсутствие эффективного надзора со стороны ОГПУ, которое не имело на месте постоянного представителя. Этот пробел был быстро восполнен. Так, после «изъятия антисоветского и уголовного элемента», специальному представителю было поручено навести порядок и «продолжать работу по выявлению проникших в рабочую среду антисоветских элементов»{200}.
Репрессии касаются не только зачинщиков и забастовщиков. Они обрушиваются и на головы ответственных политических и профсоюзных работников тех организаций, где произошел инцидент. В докладах, имеющихся в нашем распоряжении, регулярно повторяется тезис об ответственности руководителей. Когда 75 рабочих со строительства трамвайной линии в Нижнем Новгороде прекратили работу из-за недовольства зарплатой, виноватого нашли быстро: это был председатель профсоюзного комитета стройки. Его обвинили «в том, что он не только не хотел предотвратить забастовку, но даже не сообщил о ней своевременно Союзу строителей». Доклад заканчивается следующими пугающими строками:
«В отношении МИТРОФАНОВА нами материал прорабатывается и устанавливается, что последний был избран в Рабочком благодаря подыгрыванию к рабочим; в прошлом дезертир и настроен явно антисоветски»{201}.
То же произошло и на упоминавшейся выше узбекской стройке, где сменилось все «партийное, профсоюзное и хозяйственное» руководство: его обвинили не только в том, что оно допустило столь плохие условия жизни и труда, но прежде всего в том, что оно не смогло предупредить стачку или взять ее под свой контроль:
«Что Постройком не сделал даже попыток, элементарно для него обязательных — в какой либо мере взять движение в свои руки и повести разрешение конфликта по профсоюзному пути, а, наоборот, под всякими предлогами от своей обязанности уклонился»{202}
В партийных и комсомольских ячейках были проведены чистки. Многие руководящие работники — как партийные, так и со строительства, предстали перед Центральной контрольной комиссией и возможно даже стали объектом уголовного преследования{203}.[59]
Способы выражения протеста: смешение форм
Итак, режим безжалостно борется с забастовками, когда не может сделать их своим орудием. В примерах, которые я перед этим исследовал, удивляет и поражает регулярное присутствие письменных проявлений возмущения. Эти две формы протеста — забастовка и обращение с письмами к властям — часто очень тесно переплетены{204}. Так происходило и в случае с узбекскими рабочими, которые направили Калинину телеграмму, и в случае с молодым комсомольцем, который хочет с помощью «Комсомольской правды» во всеуслышание рассказать о движении, в котором участвует, и во многих других случаях, когда при угрозе забастовки или во время забастовки ее участники обращаются с письмом в центр. Реакция на проблемы со снабжением продуктами питания{205}, которые возникают у рабочих судостроительного завода в Севастополе в июне 1928 года{206}, хорошо иллюстрирует это смешение.
В межсезонье (когда запасы предыдущего года уже иссякли, а урожай нового года еще не собран), в мае-июне 1928 года, в городе Севастополе[60] возникает серьезный продовольственный кризис. Чтобы получить положенную пайку хлеба, часто приходится простоять в очереди целую ночь (с 9 вечера до 9 утра). Заводские рабочие города и в том числе рабочие Севастопольского морского завода, вынужденные питаться одной только «вареной картошкой», начинают возмущаться. Чтобы заставить прислушаться к своим требованиям, он используют все доступные им способы протеста.
55
Речь идет о забастовке текстильщиков в Иваново в 1932 году.
56
Так, например, обстояло дело во время забастовки докеров в Ленинграде, Архангельске и Одессе в 1930 году. См. также: ГАНО.Ф. 2626. Оп. 4. Д. 7. Л. 25.
57
Тем не менее мы не располагаем систематическими данными о подавлении забастовочного движения. Ж.-П. Депретто приводит много других примеров: принудительное изгнание, аресты, необъяснимые исчезновения (Depretto J.-P. Op. cit. P. 295).
58
Главари забастовки арестованы и отданы под суд.
59
То же случилось и во время забастовок в Иваново в 1932 году. Советских и партийных руководителей обвинили в том, что они потеряли «большевистскую бдительность»: ГА РФ. Ф. 374. Оп.27.Д. 1988.Л. 118.
60
На приблизительно 74 000 жителей, город располагает 4 хлебозаводами, которые производят около 600 кг хлеба ежедневно. Существует система распределения; согласно которой рабочий имеет право на 1,5 кг хлеба, а другие лица — на 1 кг. Дети младше 5 лет получают 500 г.