Алхимики

Госпожа Мина едва доставала макушкой до носа низкорослого брата, за которым следовала повсюду тенью. Она была блеклой, словно трава, выросшая под камнем, с плоским круглым лицом и бесцветными глазами навыкате.

В церкви Зварты занимали полагающиеся им места на передней скамье, но держались так отчужденно, что никому в голову не приходило с ними заговорить. При встрече им кланялись, а за глаза называли «Dwerg en Midget» — «Гном и Карлица». Но в том их вины не было: известно, людям только дай почесать языки. Про господина же Хендрика и госпожу Мину никто не мог сказать ничего дурного. Хорошего, впрочем, тоже.

Зато опять пошли слухи о Черном доме. Теперь говорили, что дьявол подает знак деревянной колотушкой и так дает понять, что скоро явится за своим добром. Люди, живущие на улице Суконщиков, не раз слышали этот глухой, равномерный стук, словно доносящийся из-под земли. Иногда без всякой причины вокруг дома расползался запах гнилого болота, а на крыше заводили пляс бесовские огни, приводя в трепет прохожих.

Ян Рапек, общинный стражник, как-то остановился поболтать с птицеловом Вихте; оба так увлеклись, что не заметили, как обоих накрыла тень проклятого дома. Вечером того же дня, сидя в трактире, они почувствовали слабость и боль в горле, потом рты у них наполнились кислой слюной, а выпитое пиво фонтаном изверглось обратно. Прошло не меньше недели, прежде чем Рапек смог выйти из дома, а птицелов так до конца и не оправился, и с тех пор руки и ноги у него тряслись сильнее, чем при пляске святого Витта.

Правда, находились умники, утверждавшие, будто дьявол здесь не причем: мол, дома на улице Суконщиков проседают из-за того, что вода подмывает землю — отсюда и треск, и тяжелый запах, а огни над крышей — всего лишь искры, вылетающие из дымохода; Ян Рапек с приятелем отравились прокисшим пивом, что неудивительно, ибо другого не подают в той жалкой корчме, где они пьянствовали. А Хендрик Зварт и его сестра, конечно, малоприятные особы, живут уединенно и ни с кем не поддерживают дружбы, но все же люди почтенные и уважаемые.

Кроме хозяев в Черном доме жили две служанки — старая и молодая. Первая провела здесь большую часть жизни: убирала, стирала, стряпала, присматривала за хозяйскими детьми и не желала для себя ничего иного. Но в последний год ее сильнее обычного мучил ревматизм — бывало, она несколько дней кряду корчилась на своем тюфяке, от боли ухая, точно сова. Тогда в помощь старой Грит решили взять молодую здоровую девушку. Нашлась такая, что всех устроила — сирота, зарабатывавшая на жизнь шитьем и стиркой белья. Звали ее Сесса Барок, нрав у нее был кроткий, поведение скромное, лицо пригожее, как у истинной брабантки; болтать попусту она не любила и работы, даже самой тяжелой, не чуралась. Родственники девушки, бедные сукноделы, остались довольны тем, что она нашла себе место, но на всякий случай посоветовали ей сходить на богомолье в монастырь святой Гертруды. Сесса так и сделала, после чего, собрав пожитки, перебралась в Черный дом.

II

Был теплый солнечный весенний день, но старая служанка места себе не находила и, держась за поясницу, ковыляла из угла в угол.

— Будет дождь, — говорила она Сессе. — Вот увидишь, непременно будет дождь. Ох, святая дева, пожалей мои бедные кости!

И вправду, к вечеру небо затянуло тучами, ветер погнал по улице клубы пыли, в домах стали зажигать свечи раньше обычного. Грит совсем расхворалась, под конец она и вовсе не могла разогнуться. Сесса уложила старуху в постель, принесла ей теплого молока и грелку, со всех сторон подоткнула одеяло и уже хотела уходить, но вдруг Грит схватила ее за руку:

— Вот что, — прошептала она хрипло, — нужно было мне сходить в погреб, который за домом — пойди ты вместо меня. Вот тебе ключ. Когда войдешь, увидишь справа большую бочку, в ней земля. Вырой оттуда медный горшок, да смотри, аккуратней. Крышку с него не снимай, поняла? Заверни его в полотенце и принеси сюда, я скажу, что с ним делать.

Сесса сделала все, как велела старуха. Когда она достала горшок, то увидела, что он весь издырявлен, а из дырок сочится вязкая зелено-бурая слизь с тошнотворным запахом. Пока девушка шла от погреба, ей все время приходилось задерживать дыхание, но Грит осталась довольна и велела отнести горшок наверх и оставить у двери хозяйской половины.

— Постучи трижды, потом еще четырежды, потом дважды и снова трижды. Не перепутай — три, четыре, два и опять три. И сразу уходи, не жди, пока откроют.

— Зачем господам такое?

— Не твоя забота, и не моя тоже. Делай, как велят, и держи язык за зубами. А станешь им трепать, так я сама его вырву.

Сесса смолчала и постаралась как можно быстрее выполнить то, что ей было сказано. Господина Хендрика она, вправду сказать, побаивалась, а его сестра при каждой встрече глядела на нее своими рыбьими глазами так, словно хотела поглядеть насквозь. Этот холодный взгляд совсем не вязался с мягким, безвольным личиком госпожи Мины, с ее робкой улыбкой и тихим лепечущим голоском, и, даже думая о нем, Сесса начинала тревожиться. Уже спускаясь вниз по лестнице, девушка ощутила за спиной еле слышное движение. Так ходила хозяйка — выходит, ей вправду зачем-то понадобился грязный вонючий горшок…

«Не мое это дело», — решила Сесса и, вернувшись в кухню, села с шитьем у очага.

Было слышно, как ветер гуляет по улице, хлопая неплотно прикрытыми ставнями и раскачивая скрипучие флюгеры. Стены дома негромко потрескивали, в темноте мыши затеяли привычную возню. В углу за плетеной ширмой храпела Грит.

Угли в очаге стали остывать. Сесса проворно накладывала стежок за стежком, торопясь закончить работу, но ее мысли были далеко. Внезапно ей почудилось, будто откуда-то потянуло холодом, и она подняла голову, вглядываясь в темноту. Кухонная дверь была приоткрыта и сейчас — девушка видела это очень хорошо — продолжала медленно открываться. Сердце служанки забилось сильнее. Ее охватило предчувствие чего-то неясного, тревожного и очень близкого. Чувство было таким сильным, что она не могла усидеть на месте. Поднялась — и в тот же миг дом замер, и все звуки в нем стихли…

Потом тишину наполнил шорох дождя.

Внезапно с улицы раздался громкий стук, и чей-то голос, заглушая раскатистую дробь капель по черепице, потребовал, чтобы ему открыли. От испуга Сесса воткнула иголку себе в палец.

Между тем незваный гость не унимался, к нему присоединился еще один, и оба наперебой требовали впустить их. Проснулась Грит и, помогая себе руками, наполовину высунулась из-за ширмы.

— Господи, спаси и помилуй! Что за шум? Неужто опять французы идут нас грабить? — спросила она. Девушка, дрожа, отвечала, что не знает.

— Боже, помоги нам! — перекрестилась старуха. — Нет, речь-то у них не французская. Но это наверняка грабители! Кто еще станет ломиться в дом в такой час?

Держась друг за друга, обе вышли из кухни, подняли головы и увидели госпожу Мину, стоявшую на верхней ступеньке. Но господин Хендрик не соизволил даже носа высунуть из комнат, и три перепуганные женщины не знали, как им быть.

Собравшись с духом, Сесса сказала:

— Я выйду через заднюю дверь и позову на помощь.

— Лучше дай мне кочергу — я выбью всенощную на головах этих разбойников! — сердито воскликнула старая служанка.

А госпожу Мину трясло от страха так, что ее зубы стучали друг о друга, и она не могла вымолвить не слова.

На улице перестали стучать, и мужской голос отчетливо произнес:

— Грит, я тебя узнал. Не бойся, это я, Андреас Хеверле. Открой дверь!

Старуха посмотрела на хозяйку, а Сесса — на них обеих. Госпожа Мина вдруг отмерла и сбежала вниз.

— Откуда здесь взяться моему племяннику? — прошептала она на ухо Грит. — Андреас в Лёвене. Что ему делать в Ланде?

Второй голос, звучный как боевая труба, сердито проревел:

— Во имя Господа и всех святых, поумирали, что ли, все в этом доме?! Откройте, наконец! Из меня вода сочится, как из губки!