Последний штурм

Минут через сорок Стрейтон уже был в квартире Смита. Выпив привезенные им таблетки, от которых стало лучше, чем от тех, что дал врач, Юджин начал рассказывать о своих сомнениях и терзаниях. Это продолжалось долго, но Ричард лишь несколько раз перебил его, чтобы уточнить какие-то детали.

— Понимаешь, Дик, мне кажется, что я скоро сойду с ума. Полный внутренний разлад. Я чувствую, что, когда я иду по улице, правда, ходить приходится не так часто, прохожие осуждающе смотрят на меня. Потом одергиваю себя: почему они должны смотреть на меня таким образом? В чем я виноват перед людьми?

— Знаешь, Юджин, это не прохожие, а сам на себя ты смотришь осуждающе. Так долго ты не выдержишь.

— Я боюсь позвонить одному человеку, — сказал Смит, — он один из видных журналистов. Но я не хочу ни сенсаций, ни предательства.

— Ты все еще в шорах своего представления о порядочности, — сказал Дик. — Почему свое желание открыть глаза народу на тех, кто им правит, ты называешь предательством?

— Как ты не понимаешь, Дик! Я же — военный человек и считаю, что любое, даже невинное разглашение известной мне секретной информации может рассматриваться как предательство.

— Ладно, не будем спорить на эту тему. Позвонив приятелю, опытному в делах политики, ты ничем не нарушаешь этики. Ты же ничего ему не обещаешь. Посоветуйся, может быть, он отнесется к этому не так, как ты думаешь. Опубликовать то, о чем ты рассказал мне, — это взорвать бомбу огромной разрушительной силы. И может быть — спасти тысячи парней, которые еще находятся во Вьетнаме.

— Но ты понимаешь, Дик, что будет, если мое начальство докопается до этого? Конец моей военной службе, может быть, даже военный трибунал.

— Да, тут надо все хорошенько взвесить, Юджин. Ты прав, дело слишком серьезное и даже опасное. Решай сам.

— Ты не думай, что я боюсь из-за карьеры. Нет. Меня тревожит, что на меня будут смотреть как на предателя.

— А разве не предательство было бросить нас в пламя вьетнамской войны, обмануть весь народ?

— Все равно, Дик, только когда топор висит над головой, с опаской начинаешь думать: не обрушится ли сейчас он на тебя? Ну, ладно, я буду думать. И как только приму решение, позвоню тебе.

13 июня 1971 года Юджин входил в здание Пентагона, чувствуя, что жизнь его отныне пойдет по другой колее. Пентагон гудел. Никто не работал. В кафе, коридорах и холлах министерства обороны группы офицеров и генералов перекатывались, как шарики ртути, обсуждая самую потрясающую сенсацию: «Нью-Йорк таймс» начала публикацию секретных документов Пентагона под крупным заголовком «История принятия американских решений в отношении политики во Вьетнаме».

Уже на следующий день компетентные правительственные органы признали полную подлинность документов, теряясь, однако, в догадках, как они попали в редакцию. На вопросы правительства редакция отвечать отказалась. Правительство обратилось в Верховный суд с просьбой запретить публикацию документов, наносящих непоправимый ущерб государственным интересам и престижу страны.

Нью-йоркский суд решил предъявить обвинение газете по статье уголовного кодекса о шпионаже. Судебное решение в первой инстанции нью-йоркского суда не удовлетворило редакцию, и она подала жалобу в Верховный суд, который шестью голосами против трех отклонил любые меры преследования газеты, но запретил публикацию секретных документов.

Однако дело было сделано.

Конгрессмен Макклоски внес резолюцию, предлагающую объявить перерыв в работе палаты представителей до тех пор, пока правительство не представит законодателям копию секретных документов Пентагона. «Даже частичная публикация пентагоновских материалов, — сказал он, — свидетельствует о том, что правительство обманывало конгресс и народ страны относительно причин эскалации войны во Вьетнаме».

«Общая картина потрясающая, — писала в связи с публикацией документов «Чикаго сан энд таймс». — Двуличие и ложь были обычным, если не всеобщим явлением. Это была кампания, направленная на то, чтобы обмануть и побудить Америку и весь мир поддержать курс, разработанный небольшой группой людей. Можно не сомневаться в том, что подобные манипуляции продолжаются и сегодня».

Французская газета «Монд» беспощадно называла вещи своими именами: «Фальшивая игра вокруг инцидента в Тонкинском заливе в августе 1964 года, который стал официальным поводом для расширения войны, особенно ярко освещает интервенцию США в Индокитае. Опубликованные документы разоблачают прежде всего политику Джонсона, но нынешняя администрация США пошла дальше, распространив войну на Лаос и Камбоджу».

«Ставший достоянием гласности секретный доклад Пентагона о возникновении войны во Вьетнаме, — делала вывод датская газета «Актуэль», — настоящий обвинительный акт против дальнейшего продолжения войны и ее политических организаторов. Этот доклад разоблачает не только истинные причины войны, но и всю правительственную систему США».

Пока в Соединенных Штатах и во всем мире шла шумная кампания обвинений и разоблачений политики Вашингтона, в пятиугольном здании министерства обороны США работала следственная комиссия, стремившаяся найти виновных, передавших документы в печать. Юджин Смит чувствовал, что он попал в круг подозреваемых лиц. Ни одна комиссия не смогла бы доказать, что это сделал именно он, но и он не смог бы доказать свою непричастность: слишком узок был круг людей, который имел доступ к секретам.

Настал день, когда шеф военной разведки пригласил его к себе на беседу.

— Полковник, — сказал он, — вы находитесь под серьезным подозрением в связи с похищением тайн государственной важности. Я предлагаю вам, если вы чувствуете за собой вину, признаться. Потом будет поздно.

— Я не совершал преступления, сэр. Больше мне сказать нечего. В связи с оскорблением, которое мне нанесено, я прошу вас уволить меня из рядов армии и из этого ведомства. Вот мое заявление.

— Мы рассмотрим его, полковник. Только если вы не виновны, то нет необходимости торопиться с отставкой. Но предупреждаю: если ваша вина будет доказана, отставка не спасет вас от суда военного трибунала. Я высоко ценил ваши способности, Смит, но вы, кажется, влипли в скверную историю. Хочу верить тому, что вы сказали, но факты, которые уже собраны следственной комиссией, говорят не в вашу пользу.

— Я просил бы вас, сэр, ускорить решение о моей отставке. При сложившейся вокруг меня атмосфере я вряд ли смогу выполнять возложенные на меня обязанности.

— Пока идет следствие, я не могу подписать вашей просьбы, Смит. А после следствия и изучения всех обстоятельств вопрос будет решаться в зависимости от выводов и рекомендаций следственной комиссии.

— В этих условиях мне, видимо, нет необходимости ежедневно приходить на работу, поскольку ситуация не позволяет мне касаться секретных документов, а сидеть просто так, для формы — не в моей привычке, сэр.

— Я разрешаю вам быть дома, но никуда надолго не уезжать, вы можете понадобиться. Вы всегда были образцовым офицером, Юджин, — шеф неожиданно для Смита заговорил несколько сентиментально, — я верил вам как самому себе. Вы всегда с блеском выполняли любые поручения. Неужели вы действительно попались кому-то на крючок? — с сожалением и надеждой на опровержение спросил он.

— Благодарю, сэр, за ваши слова, — ответил Смит. — Я никогда и ничего не делал против своей совести.

— Ну, будем надеяться, что подозрение, павшее на вас, отскочит, как сухая грязь от ботинок.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Атмосфера в Вашингтоне накалялась. Публикация разоблачительных документов Пентагона, ничем не прикрытое стремление администрации затянуть, загнать в тупик бесплодных дискуссий переговоры в Париже и по-прежнему неутешительные вести из Вьетнама подняли новую волну антивоенных выступлений. Национальный комитет «Америка за мир во Вьетнаме» готовил на июль самую крупную за последние годы демонстрацию перед Белым домом. Ее участники собирались сказать президенту, что он нарушает данное перед выборами обещание вернуть американских солдат домой, добиться решения самой трудной для страны проблемы.