Пробуждение

Генералу Пепеляеву казалось вначале, что восставшие местные жители и отряды старателей хлынут к нему целыми сотнями, чтобы сделать дружину многочисленной, полнокровной и способной опрокинуть заслоны красных войск, которые встретятся на пути к Нелькану и Якутску. Но приходили единицы оглупленных тойонами тунгусов да перекупщики пушнины. Под началом генерала оказалось чуть больше тысячи человек. Окидывая взглядом растянувшийся обоз, Пепеляев охватывал разом все свое воинство, и невеселые мысли вновь и вновь приходили к нему. Утешало его лишь сознание, что в дружине находилось несколько сот бывших офицеров, числившихся рядовыми в ротах и взводах у седоусых полковников. «Они у меня станут драться каждый за пятерых: ни в огневом бою, ни в штыковой схватке не уступят любым красным», — с гордостью думал, о своих сподвижниках генерал Пепеляев.

В оленьем обозе двигался в Нелькан и Куликовский. Он намеревался оттуда добраться до своей губернаторской резиденции. На одной из стоянок, когда до Нелькана остался всего лишь дневной переход, временный губернатор Якутии и генерал Пепеляев сошлись под пологом из оленьих шкур. При свете коптилки с горящим тюленьим жиром Куликовский набросал на листе чистой бумаги текст обращения к красным бойцам.

«Братья-красноармейцы! — говорилось в воззвании. — Мы и вы — русские люди, нам одинаково дороги интересы родины, мы гордимся ее величием, а те, кто посылает вас расстреливать народ, убегут в первую трудную минуту… Перешедшим к нам до боя и во время боя предоставляется право вступать в наши ряды под бело-зеленое знамя свободы…»

Пепеляев несколько раз подряд прочитал короткое воззвание, нахмурил брови и поставил внизу свою подпись.

Тунгусский тойон отобрал проворного и расторопного охотника, чтобы тот провел дружинника в красноармейский лагерь для вручения письма.

Это был двадцатый день похода дружины Пепеляева. Головной офицерский дозор опрокинул небольшой отряд красных, преградивший дорогу, и первым вступил в захолустный Нелькан. Следом за ним приволокли полуопустевшие нарты терпеливые таежные олени. В пути дружинники съели все продовольствие, которое погрузили на нарты в Аяне.

Генерал Пепеляев и Вишневский рассчитывали захватить в порту Нелькан пароходы, нагруженные продовольствием для экспедиционного отряда красных. Но пустынными оказались деревянные нельканские причалы. Ни одного транспорта, ни единой рыбачьей лайбы не оказалось на воде. Красное командование заблаговременно вывело из порта все, что только могло держаться на плаву. Поселок тоже оказался пустым. Жители, напуганные приближением белого воинства, покидали свои дома и убегали либо в тайгу, либо под защиту Советской власти туда, где не удалось ее свергнуть мятежникам.

В опустевшем Нелькане не оказалось никаких съестных припасов. И тунгусы быстро увели своих оленей в тайгу. Сразу же начался голод. В поисках пищи дружинники, словно шакалы, бродили по обезлюдевшему поселку, стреляя оставшихся без надзора собак и садившихся на рыбные отходы ворон.

В штабе дружины все чаще слышались голоса о возвращении в Аян. Но наступила непредвиденная оттепель. Дороги раскисли. Назад пути не было. «Священная» дружина, сформированная в Харбине, очутилась в ловушке.

— Что будем делать, брат-генерал? — обратился Пепеляев к Вишневскому. Такого положения вещей в походе на Якутск начальник дружины никак не ожидал. Командуя одной из армий у Колчака, он почти в течение всей кампании имел растянутые коммуникации в глубину и по всему фронту. Но там было совсем иное. Ось продвижения войск проходила по железнодорожной магистрали, где на каждой станции имелись продовольственные склады и пакгаузы с вещевым имуществом. Кончались запасы продуктов на складах — к услугам интендантства зажиточные мужики в прифронтовых и тыловых селах…

— Надо еще раз обследовать дома местных жителей в этом богом забытом Нелькане, — дуя на замерзшие пальцы, прохрипел простуженным горлом генерал Вишневский.

— Только что вернулись посланные мной офицеры: никого, кроме нескольких дряхлых стариков, не обнаружили, — упавшим голосом проговорил Пепеляев. — Нашли несколько связок соленой рыбы да пару ящиков прочервивевших сухарей.

— Давайте подумаем вместе, Анатолий Николаевич, как выпутаться из этого скверного положения и продолжить выполнение возложенной на нас священной миссии, — ответил генерал Вишневский, повернув к Пепеляеву свое почерневшее на морозе лицо.

— А я уже пришел к решению! — воспрянул духом приунывший было Пепеляев. — Сейчас мы направим в ближайшие тунгусские стойбища команды солдат с расторопными унтер-офицерами, чтобы забирали всю оленину, какую заготовили местные жители на зиму. Да, надо запретить стрелять ворон, не то и до заразы недалеко. Как только установится немного нартовый путь, я поеду обратно в Аян. Вытрясу там столько мяса, муки и рыбы из толстобрюхих тойонов, сколько потребуется моей дружине. Пора развертывать войну с красными по всем правилам военного искусства — с тыловым обеспечением, фронтовыми резервами. Легкой победы нам не видать, брат-генерал.

— Да уж что верно, то верно, Анатолий Николаевич, — согласился Вишневский. — Дружина еще не побывала в серьезном сражении, а боевой дух в строю уже не тот, что был в самом начале похода.

— Первый же выигранный бой воодушевит братьев-дружинников! — Пепеляев старался приободрить генерала Вишневского.

Очень скоро на смену оттепели пришли ранние таежные морозы.

Генерал Пепеляев с частью штаба дружины укатил обратно в Аян.

Вишневский и самозваный губернатор Якутской провинции Куликовский повели белое воинство дальше, на поселок Амгу, откуда лежал прямой нартовый путь на Якутск.

В слабой морозной дымке тонула таежная глухомань. Негромко, будто жалуясь на свою судьбу, потрескивали могучие сосны. Впереди едва лишь угадывался путь для ездовых оленей.

Сводный отряд красных экспедиционных войск под командованием Яна Строда продвигался по таежной глухомани, чтобы освободить захваченный мятежниками порт Нелькан. Дорога для нарт, нагруженных боеприпасами и продовольствием, становилась все непролазней. Рослый, ширококостный латыш Строд соскакивал с нарт, брал в руки топор и первым принимался прорубать просеку. Следуя примеру командира, красные бойцы становились цепочкой и принимались рубить коренья и кусты, преграждавшие путь нартовому обозу.

Впереди отряда на расстоянии полуверсты двигалась головная походная застава. В один из дней двое бойцов из заставы привели к Строду захваченного с воззванием Куликовского рядового дружинника и проводника-тунгуса.

— Отвечай по правде: кто таков? — в упор глядя на пленного, сурово произнес Строд.

— Посланец генерала Пепеляева я, — отвечал бородач, весь закуржавевший от инея. — Послал меня к вам брат-генерал, чтобы без пролития крови все обошлось: ведь вы и мы — русские люди, единокровные братья.

— Значит, Пепеляев со своей дружиной выступил из Нелькана? — с притворным удивлением проговорил Строд. — И сколько дружинников находится под знаменем вашего генерала?

— Мне это в точности неизвестно, но, полагаю, больше тыщи нас, — промолвил пленный.

Это была новость, от которой любой на месте краскома Строда пришел бы в замешательство. Его сводный отряд насчитывал всего лишь пятьсот штыков. Якутский ревком направил его в тайгу для борьбы с отдельными шайками мятежников и мелкими отрядами местных белогвардейцев, выступавших с оружием против власти Советов. Встретить в тайге регулярные войска противника не входило в расчеты Якутского ревкома. Таежные охотники, повстречавшиеся на пути отряда, сообщили о занятии дружиной Пепеляева поселка Нелькан. Точно численности отряда белых Строд не знал.

— Сколько людей в вашей дружине? — продолжал Строд допрашивать пленного.

— Это — военная тайна, и брат-генерал строго взыщет с любого, кто ее разгласит, — потупился бородач. — Но я скажу, чтобы вы поняли: сопротивление не имеет смысла. В дружине нашей намного больше тысячи воинов, и половина из них — господа офицеры, — повторил пленный.