Пробуждение

Доковый подрядчик грек Георгопулос перевел на русский язык заметку о перевороте, опубликованную в английской газете, и отдал матросам на «Печенгу».

В большом кормовом кубрике собралась почти вся команда.

«Царь всероссийский Николай Второй, отягченный трудами и заботами о благе своего отечества, отрекся от престола за себя и наследного принца Алексея и посчитал нужным уйти в частную жизнь от треволнений власти и суеты государственной. Власть в стране перешла вновь избранному Временному правительству», —

писала британская газета. Далее перечислялись фамилии министров и их сословие.

— Тот, кому мы присягали, уже не у власти, — первым заговорил Крылов. — Значит, мы вправе не выйти в плавание!

— Нужно интернироваться, — подхватил минно-артиллерийский содержатель Авилов.

— Я считаю, в море не нужно выходить! — сказал минер Шумилин. — И пусть судовой комитет решает все дела!

Шифровальщик Синюхин, затерявшись среди нижних чинов, прислушивался, кто что говорит, схватывал все на ходу, запоминал. Он отбирал главарей для доклада Остен-Сакену. «Ужо вы попляшете у него! — злорадствовал кондуктор. — Он вам покажет, какая вышла свобода и как интернироваться».

Не дождавшись, когда кончат говорить, Синюхин отправился в командирский салон.

— Обнаружил самых главных смутьянов, ваше благородие! — переведя дыхание, выпалил шифровальщик. Лицо его залил пятнистый румянец.

— Кого именно? — поднял клочкастые брови Остен-Сакен.

— Машинный унтер-офицер Крылов, артиллерийский содержатель Авилов да Шумилин — минер.

— И что же ты узнал?

— Они не желают выходить в море и интернироваться собираются. А распоряжаться на крейсере, по-ихнему выходит, станет какой-то комитет.

— Час от часу не легче, — схватился за голову капитан первого ранга. — Значит, свою власть на корабле установить собираются! Ну я им покажу, как интернироваться! Идите, Синюхин. Я приму нужные меры.

Остен-Сакен не торопился арестовать случайно обнаруженных смутьянов, но не собирался и щадить их. Он хотел выявить всех злоумышленников, чтобы разом искоренить крамолу на флагманском корабле.

Командир пригласил к себе старшего офицера и, помедлив, объявил:

— На крейсере зреет заговор, Алексей Поликарпович. И узнал об этом я не от вас, к сожалению…

— Не от меня…

С пристани донеслись гортанные выкрики:

— Банана! Банана!

Торговля фруктами и овощами на пирсе не прекращалась весь день.

— С заговорщиками и смутьянами, как только их выявим всех, я поступлю сурово! Набьем ими канатные ящики, карцер, а после суда — в британские колониальные рудники с клеймом каторжных! Главарей расстреляем перед строем команды крейсера!

— Здесь? В Гонконге? — удивился Корнев.

— Да. Такой груз тащить дальше — опасно! А здесь мы находимся под надежной защитой английских военных властей. А в случае беспорядков можно будет вызвать на корабль полицию и морскую пехоту.

— Каким образом вы предполагаете осуществить все это? — осведомился старший офицер.

— Назначу заседание военного суда, который, надеюсь, и вынесет смертный приговор осужденным и каторжные сроки, — ответил Остен-Сакен. — Выведем «Печенгу» в безлюдную бухту где-нибудь поблизости от Гонконга. На юте боцман закроет приговоренных к казни брезентом…

В условиях военного времени командир отдельного отряда кораблей имел право в исключительных случаях конфирмовать любое решение военного суда. Поэтому не было необходимости посылать приговор военной комиссии в адмиралтейство.

— Но приведет ли эта крайняя мера к более тяжким последствиям? — заколебался Корнев.

— Только страх жестокого наказания способен привести разнузданных нижних чинов в состояние безоговорочного повиновения начальникам, — пояснил капитан первого ранга.

— Кого из господ офицеров, вы полагаете, можно назначить начальствовать над командой, исполняющей смертный приговор? — нерешительно произнес старший офицер.

— Мичмана Эразмуса Евгения Оттовича, — не задумываясь, ответил Остен-Сакен. — Он выполнит свой служебный долг не колеблясь. А караул следует выставить на тот день, из самых стойких и надежных учеников-кочегаров. Необходимо подготовить накануне судового врача и священника.

— Вряд ли отец Иннокентий способен исполнить обряд смертной казни, — усомнился Корнев. — Батюшка впал снова в беспробудное пьянство.

— Протрезвеет, коли нужда заставит, — усмехнулся капитан первого ранга. — А пока держите все в строгой тайне.

— Слушаюсь, Андрей Вилимович.

Невесело стало в кают-компании. Ни прежнего смеха в углу мичманов, ни оживленной беседы в конце стола, где сидели лейтенанты.

— Эти паршивые узкобрючники — студенты мутят воду в Петрограде! — процедил сквозь зубы Эразмус. — Отсюда все волнения и неудачи на фронте!

— Союзники никакой революции не допустят в России, — произнес Соловьев. — Они не допустят у нас никакой анархии! Мы связаны с ними по рукам и ногам военными договорами. Пошумят малость в столице, глотки на митингах подерут, да тем все и кончится.

Лейтенант скомкал в руке газету и брезгливо бросил ее в урну. Нет, он не был уверен в том, что говорил: скорее, хотелось ему, чтобы желаемое стало действительностью.

Яхонтов никогда еще не видел такими своих сослуживцев-офицеров. Само слово «революция» было для них оскорбительным. Прапорщик заметил тревогу и беспокойство на их самоуверенных лицах. «Прав оказался Павел Модестович, — вспомнил он недавнюю беседу с младшим механиком. — Всего лишь несколько дней прошло, и — случилось то, о чем он говорил. А коли так повернулись дела в стране, то и не к чему бунтовать на крейсере, — рассуждал наедине с собой Яхонтов. — Новая власть сама распорядится. И не станут же теперь восставать нижние чины против революционных установлений. Все пойдет так, как и нужно…»

В отличие от других офицеров Яхонтов дал клятву верности служить новому правительству безо всякого смущения и недовольства. «Что изменилось от того, что у государственного руля встали другие люди? Что особенного произошло, если не стало в России царя? Я по-прежнему буду служить родине…»

— А если кочегары, канальи, опять что-нибудь наломают? — послышался голос Эразмуса. — Надо выходить в море, и как можно скорее! А чтобы порядок на корабле соблюдался и все в пути было исправно, надо расстрелять дюжину мерзавцев перед строем. Без этого толку не будет!

«Ого! Как он жаждет крови!» — удивился Яхонтов.

— Кого вы собираетесь расстреливать, Евгений Оттович? — спросил Соловьев. Он сидел в кресле отсутствующего в кают-компании Корнева на правах старшего офицера.

— Тех, кто мутит воду, — ответил мичман без тени смущения.

— Вы можете назвать имена смутьянов? — продолжал Соловьев. — У вас имеются против них улики?

— Нет, улик не имею, — ответил Эразмус. — Но для примера можно выбрать дюжину самых разбойничьих харь.

— Предлагаете начать рубить без разбора?

— Не совсем так, — замялся мичман. — Расстрелять несколько негодяев можно на вполне законном основании, подведя их под Свод морских установлений.

— Вы полагаете, без этого не обойтись?

— Да, Арсений Антонович.

— А если такая мера приведет к противоположному результату?

— Чтобы взбесившихся животных загнать в стойло, нужны хороший кнут и твердая рука, — уверенно проговорил Эразмус. — Колебания и проволочки нас к добру не приведут.

— К сожалению, вы кое в чем правы… — не закончил начатую фразу Соловьев. — Но во всяком деле нужно иметь чувство меры и здравого смысла.

Остен-Сакен понимал: пока не наведен порядок на флагманском корабле, начинать плавание из Гонконга в Коломбо опасно.

Капитан первого ранга мучительно вынашивал мысль о том, как вытравить революционную заразу на «Печенге» одним, точно рассчитанным ударом. Приведя экипаж к присяге, он вернулся к необходимости начать заседание военного суда над смутьянами, которых выявил Синюхин. Приговор же он заранее согласовал с Этингеном. «Смертная казнь через расстреляние».