Пробуждение

…Обвиняется лейтенант Алексей Евдокимов в том, что, командуя миноносцем «Безупречный»… — зашелестели в ушах слова, а мне почему-то захотелось пить, — когда мимо этого миноносца проходили под красным флагом «Тревожный» и «Скорый», явно занятые нижними чинами, восставшими с оружием и производившими обстреливание правительственных зданий, он, видя это и имея по состоянию вверенного ему миноносца полную возможность прибегнуть к действию оружием против мятежников, не принял никаких мер…

Миллер вздохнул, быстро и нерешительно посмотрел на сидящих в зале и уткнулся в бумагу.

— Матрос первой статьи Шаповал (он же Товарищ Андрей) обвиняется в том, что взбунтовал на явное восстание миноносцы «Бодрый» и «Сердитый». Он же командовал ружейным обстрелом миноносца номер «шестьдесят семь», а также призывал к восстанию «Властный» и «Беспощадный», стоявшие у стенки Угольной гавани.

Ему же было поручено руководством «Владивостокской военной организации» осуществить на деле план восстания.

Матрос первой статьи Дормидонт Нашиванкин обвиняется в том, что поднял на миноносце «Скорый» мятежный флаг, — ровным, без ударений, голосом читал коллежский регистратор Миллер, — стоял на рулевой вахте до конца восстания и по приказаниям убитого подстрекателя по кличке Товарищ Костя и умершей от ран неизвестной женщины по кличке Товарищ Надя управлял маневрами миноносца.

Обвиняется Алексей Золотухин в том, что стрелял в заведующего отрядом миноносцев капитана второго ранга Балка и ранил его.

Иван Чарошников состоял в руководстве и во время восстания находился на мостике. При аресте оказывал отчаянное сопротивление.

…Иван Пушкин, состоя по списку в команде миноносца «Бравый», пришел во время беспорядков на «Скорый» с явным намерением принять в них участие. Во время восстания добровольно исполнял обязанности на подаче снарядов к носовому орудию.

…Дмитрий Сивовал обвиняется в том же.

…Василий Боханов обвиняется…

Внимательно выслушав обвинительное заключение, я понял, что Раден произвел следствие добросовестно. Суду известно было почти все о происходивших событиях. Но нити руководства где-то обрывались. А в том, что вооруженное восстание готовилось, не сомневался никто.

На вопросы председательствующего и членов суда подсудимые отвечали коротко, нехотя. От предъявленных обвинений некоторые отказывались наотрез. И лишь Антон Шаповал говорил много. Он усиленно выгораживал товарищей, старался взвалить на себя как можно большую долю вины.

— Только я один из всех сидящих здесь виноват как руководитель и организатор восстания, — говорил Шаповал. — Со дня прихода на «Скорый» я вел агитационную работу на миноносцах. Мне помогали Решетников и Пойлов. Они погибли… Втроем мы готовили восстание.

Судьи слушали его с неохотой, с видимым безразличием.

— Я же накануне восстания агитировал в учебных ротах Сибирского флотского экипажа, чтобы поддержали. Стрелял и, кажется, ранил ротного, — взмахивая смятой в кулаке бескозыркой, говорил Шаповал. — Я проник в казармы Тридцать четвертого полка, чтобы поднять солдат, но мне не повезло. Предусмотрительные командиры вывели роты на плац и гоняли их маршем до ночи, — усмехнулся Шаповал. — Я был в Диомиде, в минном батальоне, когда началось там. Я знаю наперед свой приговор, но и меньшей вины бы хватило, чтобы расстрелять меня…

— А мы повесим тебя, — густым, сочным басом произнес генерал Шинкаренко.

— Вы можете повесить меня, — твердо продолжал Шаповал, — но вина сидящих на скамье подсудимых невелика, и строго карать их вы не имеете права. Они исполняли мою волю и волю двоих погибших товарищей.

— Военный суд полномочен решать по своему усмотрению, — вяло перебил его генерал и лишил слова.

Вторично вызвал Шаповала на разговор капитан первого ранга Раден, выступавший в роли свидетеля.

— Скажите, подсудимый Шаповал, вы знали, для чего поднимали корабли на восстание против власти? — спросил он.

— Да. Я это делал сознательно.

— Чего вы хотели этим достигнуть?

— Захватить все суда, стоявшие в порту, поднять на восстание гарнизоны Приморья и силою оружия ломать государственный строй. А потом на развалинах царизма строить государство рабочих и крестьян, без буржуев и помещиков, без эксплуатации.

— Ну, а те, что шли за вами, понимали это… э… знали, на что поднялись?

Шаповал замялся на секунду.

— Это вы их сами спросите, — ответил он, немного выждав.

— И спрашивать незачем. Понимали они! Напрасно их защищали. Я видел сам, как они действовали. Если бы с японцами так воевали.

— И воевали! — раздалось несколько голосов.

— Когда я увидел приближавшиеся под красным флагом миноносцы, мне сделалось жутко, — Раден зябко пожал плечами. — На «Скором» прислуга целиком находилась у орудий, действовала так, что будь это учения — приз получила бы. А у меня на лодке некому снаряды было подносить. Мичманы да кондукторы таскали. Сам я наводчиком стоял…

— От таких, как вы, одна лишь пакость на земле, — с ненавистью глядя на капитана первого ранга, негромко произнес Шаповал.

Приглашенный в суд мичман Нирод поливал обвиняемых грязью, клеветал. Широкобородый, похожий на адмирала Макарова, капитан второго ранга, с ясными, как у детей, голубыми глазами, свидетель с транспорта «Ксения», долго морщил и кривил лицо. Не выдержал, встал и хотел выйти. Но, передумав, повернулся к графу Нироду и громко, на весь зал, произнес:

— Постыдились бы вы, мичман, ведь воевали вместо…

Нирод избегал встречаться со мной взглядом. И только раз я заметил, как остановились на мне холодные, без блеска, глаза графа. «Дослужился, либерал, сиди теперь с ними», — прочитал я в них. Ничего, кроме гадливости, не питал я больше к своему бывшему сослуживцу.

Суд шел третий день. Устали и подсудимые и судьи. Матросы, привыкнув к новым условиям, шумели, переговаривались.

Когда стали читать приговор, наступила мертвая тишина.

— «По указу его императорского величества тысяча девятьсот седьмого года ноября двадцать второго дня, — густым, не стариковским голосом начал генерал Шинкаренко, — Приамурский военно-окружной суд под председательством военного судьи генерал-майора Шинкаренко, в котором присутствовали члены суда полковник Врублевский и подполковник Пипко, при секретаре коллежском регистраторе Миллере, слушал дело о лейтенантах Алексее Петровиче Евдокимове и Николае Николаевиче Оводове и нижних чинах: Антоне Шаповале, Дормидонте Нашиванкине, Алексее Золотухине, Иване Чарошникове, Николае Филиппове, Николае Данилове, Иване Пушкине, Дмитрии Сивовале… — Перечислив десятка три фамилий, генерал стал читать мой послужной список:

— Лейтенант Евдокимов, из унтер-офицерских детей, уроженец Кронштадта, гардемарином с 6 октября 1899 года, мичманом с 25 сентября 1902 года, лейтенантом с 4 апреля 1904 года, имеет ордена: святой Анны третьей степени с мечами и бантом, святого Станислава второй степени с мечами и бантом и третьей степени с мечами и бантом, серебряную медаль в память войны 1904—1905 годов. Под судом не был… — Последовала формулировка моего преступления. Генерал скорчил кислую мину, продолжил:

— Выслушав настоящее дело, суд признал виновными вышеперечисленных нижних чинов миноносца «Скорый» в том, что, совместно с убитыми и умершими от ран минно-артиллерийским содержателем Пойловым, баталером Решетниковым, неизвестной женщиной (Товарищ Надя) и другими мужчинами, личности коих не установлены… — при этих словах подсудимые встали, обнажили головы. Стало тихо. Голос генерала звучал сухо и жестко, как жесть:

— …по предварительному между собой соглашению в достижении целей тайного сообщества, они поставили своей задачей истребить командный состав судов и войсковых частей, захватить в свои руки управление войсками с целью силою оружия насильственно изменить установленный в России законный образ правления.

Около восьми часов утра семнадцатого октября, после того как Пойлов и Решетников выстрелами из револьвера убили лейтенанта Штера и капитана второго ранга Куроша, они совместными силами захватили миноносец и вступили в бой с миноносцами «Смелый», «Статный», «Грозовой» и канонерской лодкой «Маньчжур». Миноносец «Скорый» вел орудийный огонь по кораблям и правительственным зданиям до тех пор, пока верные долгу суда не привели его в негодность для боя.