Страница 65 из 71
На столе стоит включенный транзисторный приемник.
Г-жа Пикассо рассказывает, что в прошлое воскресенье слышала меня по радио. Я спрашиваю, видели ли они телепередачу, где мы были с Канвейлером.
ПАУЛО. У нас нет телевизора. Но Пикассо вас наверняка видел. Он сейчас очень увлечен телевидением. В «Калифорнии» у него уже полтора года как есть телевизор. Поначалу он отнесся к нему с презрением: «Все эти лица мне неинтересны». А потом увидел свою выставку в Лондоне и свадьбу принцессы Маргарет… После этой передачи ему приснился какой-то сон… «Если бы я увидел такое во сне в царствование Елизаветы I, мне отрубили бы голову», – рассказывал он, смеясь. Представьте себе Пикассо в Букингемском дворце!
Мы уже собирались уезжать, когда в коляске проснулся полуторагодовалый сын хозяев, Бернар, – единственный внук Пикассо. Я спрашиваю, видел ли его дед.
ПАУЛО. Да. А когда сын был поменьше, отец даже сделал с него серию рисунков.
Семейство Пикассо провожает нас до машины. Вдруг непонятно откуда набегает целая толпа детей. На них необычные маски, длинные цветастые юбки, яркие рубашки, оригинальные соломенные шляпы с лентами. Впечатление такое, словно мы внезапно оказались в Мексике или в Перу. Окружив нас, дети протягивают со всех сторон копилки для мелочи, сделанные из пустых консервных банок. Мы совсем забыли, что сегодня праздник Марди Гра.[81]
6 июня 1962
У Луизы Лейрис на улице Монсо – толпа народу: она выставила для просмотра новый урожай: последние творения восьмидесятилетнего мастера. После «Менин» Веласкеса Пикассо переключился на «Завтрак на траве» Мане – сделал множество совершенно потрясающих вариантов картины. Необычная – а во времена Мане шокирующая – нагота женщины среди одетых мужчин поразила Пикассо, сделав полотно еще более привлекательным в его глазах. Он снова и снова воспроизводил эту обнаженную натуру, заставляя даму прогуливаться вокруг завтракающих и изображая ее в разных, иногда весьма забавных позах…
Среди посетителей замечаю со спины человека с лишенным растительности черепом, прильнувшего к одному из полотен вплотную, словно желая попробовать на вкус его краски. Да это же Сабартес! Ему удалось оправиться от последствий инсульта. Он чуть-чуть приволакивает ногу и не владеет одной рукой, но это почти незаметно. Сабартес смотрит на меня, узнает.
САБАРТЕС. Надо же, это вы! Есть хорошая новость! В Барселоне открывается Музей Пикассо… А человек, который стоит перед вами, назначен его почетным хранителем… Так решили городские власти! Как вам это нравится? В музее тридцать пять залов: на первом этаже – керамика и скульптура; на втором – полотна и пастели; на третьем – графическое искусство Пикассо… Там будет также хранилище документов, библиотека и даже фототека…
БРАССАЙ. Великолепно! Я вас поздравляю! А произведения, что хранились в городском музее Барселоны?
САБАРТЕС. Они тоже переедут во дворец: двадцать полотен, пятьдесят гравюр и тридцать литографий – все, что Пикассо передал в дар городу с 1917 года… И потом еще «Менины», которые тоже предназначались для нового музея. А когда-нибудь, возможно, и «Герника»…
Несмотря на подкосившую его болезнь, я вижу перед собой совсем нового, счастливого Сабартеса… Музей Пикассо в Барселоне – итог его многолетнего самопожертвования, венец усилий всей жизни, апофеоз, если угодно. Я никогда не видел его таким радостно возбужденным…
САБАРТЕС. Однажды Пикассо спросил меня: «Старик! Хочу поинтересоваться, что ты намерен сделать с моими полотнами и книгами, которые принадлежат тебе?» И я ответил, что надеюсь создать музей Пикассо в Малаге… «В Малаге? – переспросил он. – Ну, разумеется, это мой родной город, но теперь меня с ним мало что связывает… А что, если сделать такой музей в Барселоне?» Переговоры продолжались три года… Все это время я хранил тайну… А теперь могу вам сказать: все успешно разрешилось благодаря помощи Жана Айно, директора городских музеев. Он сумел, одну за другой, снять все препоны. Жузеп де Порсиолес, мэр Барселоны, предложил на выбор два прекрасных дворца XIV века, принадлежащих городу… Их макеты были отосланы в Мужен… В конце концов Пикассо выбрал дворец Агилар… Он великолепен. Я скоро туда поеду.
БРАССАЙ. А Пикассо? Он поедет в Испанию по такому случаю?
САБАРТЕС. Желание-то у него есть… Ему бы хотелось снова увидеть Барселону… Но вы же знаете, что в 1939-м, в день подписания договора в Бургосе,[82] он поклялся, что, пока у власти остается Франко, нога его не ступит на землю Испании… Поэтому он сопротивляется желанию туда поехать… Но идея создания музея ему нравится. Его очень интересует все, что мы делаем… Он одобрил концепцию и внимательно следил за тем, как воплощаются в жизнь наши планы…
Сабартес замолкает. А потом вдруг спрашивает:
– Как могло случиться, что мыши в мастерской на Гранд-Огюстен погрызли ваши рисунки и не тронули рисунков Пикассо?
Этот вопрос поверг меня в глубокую задумчивость. Никогда мыши Пикассо не грызли моих рисунков. Этот человек не меняется. Он выдумывает невероятные истории и рассказывает их с самым серьезным видом.
Я уже собирался уходить, когда он мне сказал:
– А вы знаете, что мы с вами опять соседи? Я не могу подниматься по лестнице, и мне пришлось переехать: теперь я живу недалеко от вас, в доме № 124 по бульвару Огюста Бланки – это станция метро «Гласьер». Приходите ко мне в гости…
Среда 17 октября 1962
Даниэль-Анри Канвейлер владеет домом № 47 по улице Монсо. Я знаю хозяина очень давно. На удивление свежий и подвижный, он принимает меня в своем просторном кабинете. Какой контраст между его крошечной галереей на улице Виньон и здешними хоромами, пожалуй, даже слишком роскошными. Пикассо говорил мне: «Без него я никогда бы не преуспел.» Именно Канвейлер, пораженный новизной и смелостью «Авиньонских девиц», принял в 1907 году решение покупать все его произведения, кроме тех пяти картин в год, которые художник решил оставлять себе. В тот момент Пикассо было двадцать семь лет, а Канвейлеру – двадцать три. Они тесно связаны друг с другом уже пятьдесят пять лет! От заключенного договора им пришлось отступить лишь дважды: в 1914-м Канвейлер, как гражданин Германии, был вынужден покинуть Францию; а в 1940-м, уже имея в кармане французский паспорт, он, будучи евреем, снова почел за благо уехать из Парижа. Два раза за свою жизнь он терял Пикассо из виду, а когда катаклизмы отступали, снова находил его. Этот человек, помогавший художнику в самые трудные времена, сегодня получает с продажи его картин процент, который, варьируясь в зависимости от полотна, может доходить до половины цены, что случается довольно часто.
Канвейлер рассматривает в лупу портрет кисти Хуана Гриса, который он только что купил; потом, не надевая очков, отвечает на несколько писем. За спиной у него – огромный Пикассо: женщина, лежащая под сосной. Ее граненое тело как бы высечено из камня. Перед тем как направиться в кабинет, я зашел в галерею, где увидел потрясающие картины Пикассо на линолеуме: женские лица, очень яркие натюрморты.
Д.-А. КАНВЕЙЛЕР. Великолепно, не правда ли? Пикассо не стоит на месте, все время ищет что-то новое… Пять лет назад он начал с того, что вырезал на линолеуме один из женских портретов Кранаха. Потом ему пришла идея: вместо того, чтобы делать шаблон под каждый цвет, заново вырезать этот единственный рисунок. Он смело экспериментирует в поисках нового способа выражения и доводит его до совершенства. Вначале он довольствовался тремя-четырьмя цветами, а теперь делает гравюры в двенадцать цветов, используя всего один шаблон! Просто дьявольщина какая-то! Ведь необходимо предусмотреть, как поведет себя каждый цвет, потому что обратного хода нет! Я не знаю даже, как назвать тот процесс, который происходит у него в мозгу…
БРАССАЙ. Ясновидение…
Д.-А. КАНВЕЙЛЕР. Да, пожалуй… Я бы назвал его «цветовым предчувствием»… Несколько дней назад я был у него и видел, как он работает. Подходя к линолеуму, он уже знает – угадывает или чувствует – конечный результат…
БРАССАЙ. Но как он начал работать с линолеумом?
Д.-А. КАНВЕЙЛЕР. Как всегда, случайно… Вы помните период, когда он увлекся литографией и стал посещать мастерскую Мурло – это было где-то году в сорок пятом? В ту пору у него дома было холодно и он предпочитал работать в теплой мастерской. То есть литографией он занялся именно по этой, сугубо прозаической причине… С линогравюрами получилось примерно так же… Он жил на юге, где невозможно получить пробный оттиск сразу, и дело кончилось тем, что офорты и литографии стали вызывать у него отвращение. На каждом этапе ему пришлось бы отсылать шаблон или камень в Париж. Это слишком сложно, и ему становится скучно. Он и в самом деле сделал там очень мало. А для работы с линолеумом в Валлори нашелся человек, который был ему нужен: молодой печатник, приносивший на следующий день оттиск рисунка, выгравированного накануне. Эта скорость его стимулирует к работе. Вот так и появились эти чудесные рисунки, сделанные им в последнее время…
81
«Жирный вторник» – день перед началом Великого поста у католиков. – Примеч. перев.
82
Речь идет о мирном договоре с фашистской Германией. – Примеч. перев.