Воспоминания

За уходом Эмке последовал еще один, столь же нецелесообразный: представитель федерального правительства по связи с прессой Конрад Алерс был избран в бундестаг. Оба они, Эмке и Алерс, обладали способностью умело сочетать знания с необычным подходом к делу. Заместитель Алерса, ставший руководителем ведомства печати, обладал хорошими данными, но так как Рюдигер фон Вехмар представлял партнера по коалиции, то друзья по партии обвиняли меня в том, что я уступил ключевую позицию.

С другой стороны, из-за соглашений, заключенных во время моей болезни, поправить которые при таком состоянии здоровья я был не в силах, нарушилось равновесие внутри правительства. Перед выборами я обещал Вальтеру Шеелю, что в будущем свободные демократы смогут также влиять на экономическую политику. Это обещание после победы на выборах было необходимо выполнить. Но я никогда не думал о том, чтобы предоставить свободным демократам в дополнение к классическим ведомствам иностранных и внутренних дел, а также сельского хозяйства еще и министерство экономики или финансов. На продолжительный срок персональная уния в руководстве экономикой и финансами была неразумна. Какими бы способностями ни обладал такой суперминистр, ему это было не под силу. Когда Гельмут Шмидт вел со свободными демократами предварительные переговоры о распределении портфелей, он исходил из того, что министерство экономики будет поручено Гансу-Дитриху Геншеру. С этим я бы согласился при условии, что во главе министерства внутренних дел будет стоять социал-демократ, а претензия СвДП будет удовлетворена путем предоставления ей четвертого министерства.

Оказалось, что СвДП хочет получить не только министерство экономики, но и, как нечто само собой разумеющееся, оставить за собой министерство внутренних дел. В середине декабря я сказал на заседании нашей фракции, что обещал коллегам из другой партии еще одно министерство, однако оно не должно быть «классическим». В действительности наш партнер по коалиции представил кабинету еще одного, пятого члена, но это была особая статья, и, как оказалось, весьма разумная. В дальнейшем оба партнера по коалиции были представлены в кабинете одним министром без портфеля. Это были реформатор из СвДП Вернер Майхофер и Эгон Бар. Помимо конкретного события, в котором я усмотрел падение своего авторитета, опыт показал, что в коалиционном правительстве, действующем в течение нескольких сроков полномочий, нельзя допускать возникновения «наследственных хозяйств».

При моем вторичном избрании на пост федерального канцлера в середине декабря 72-го года не возникло никаких проблем. Я получил 269 голосов при 233 против, один бюллетень был признан недействительным. Мы исходили из того, что два депутата коалиции голосовали против меня. А может быть, их было больше, если тот или иной депутат из рядов оппозиции отдал свой голос за меня. Этого нельзя было исключать. Но ввиду явного соотношения сил в бундестаге не стоило ломать над этим голову.

В моем правительственном заявлении от января 1973 года были расставлены некоторые новые акценты, но это не смогло подавить ставшее еще в декабре очевидным неприятное ощущение. Вместо этого мне пришлось принять к сведению, что наше с Вальтером Шеелем необычно гармоничное сотрудничество идет к концу. Первый признак этого появился в январе 73-го, когда мы вместе летели самолетом из Фуэртевентуры в Бонн. На этом почти еще не охваченном массовым туризмом Канарском острове я провел конец года, а Шеель с женой прилетели ко мне в гости в последние дни. Мы непринужденно обсуждали основные задачи, которым следовало подчинить работу правительства на новый срок полномочий. В самолете «сэр Вальтер», как я его называл, дал мне понять, что он подумывает о том, чтобы выставить свою кандидатуру на пост федерального президента, хотя, вероятно, еще не в 1974 году; пока не было ясно, будет ли Густав Хайнеманн баллотироваться на второй срок.

Летом 1973 года от председателя СвДП и министра иностранных дел можно было услышать нескрываемые рассуждения о том, не «истощила» ли коалиция свои собственные силы и как это могло произойти. Осенью он сообщил обоим председателям фракций (Венеру и Мишнику), что пришел к выводу, что мне следует предложить президентство, а если я откажусь, то он предложит свои услуги. К тому времени уже было ясно, что Хайнеманн уйдет в отставку. Никто, в том числе и я, не мог его переубедить. К сожалению, оказалось, что он трезво оценивал состояние своего здоровья. Вальтер Шеель в середине декабря объявил о давно уже не являвшемся тайной намерении выставить свою кандидатуру. Когда мы 13 декабря возвращались после подписания договора из Праги, он сказал мне в самолете, что друзья предложат его кандидатуру. Министру иностранных дел удалось установить со многими партнерами хорошие контакты. Советской стороне дали понять, что в предстоящие годы СвДП в любом правительстве будет отвечать за внешнюю политику, и было бы целесообразно ориентироваться именно на это.

Другими словами, я мог бы стать федеральным президентом. Но мне казалось, что в свои шестьдесят лет я для этого не так уж стар, чтобы занять такой высокий представительный пост, а в руководстве партии без меня трудно будет обойтись. Советы другого толка я воспринимал не только как дружеские. Герберт Венер сказал в начале 1974 года: «Да ведь он не хотел стать федеральным президентом».

Отношения с Венером не стали проще. Для него как человека, добивавшегося признания, принадлежность к федеральному правительству в качестве министра по общегерманским вопросам означала многое. Возможно, он воспринимал то, в чем я видел воздаяние по заслугам и знак доверия, как понижение в государственном и политическом ранге. Для меня пост председателя фракции наряду с должностью канцлера всегда являлся наиболее важной политической обязанностью. Я представлял себе эту роль как коллегиально-критическое участие в общем деле, а не как усугубленную болезнью неприязнь со стороны товарища по партии. Во мне он не нашел ту фигуру, которую он мог бы передвигать, следуя своему настроению и интуиции. Весной 1973 года он заявил мне и Шмидту во время совещания, состоявшегося в выходные дни в Мюнстерэйфеле, без всякого предупреждения и со свойственной ему немногословностью, что на предстоящем ганноверском партсъезде не будет больше баллотироваться на пост заместителя председателя партии, который он занимал в течение пятнадцати лет. Переубедить его не удалось, а намерение умышленно держать нас на дистанции было очевидно. Во всяком случае, следовало ждать осложнений.

Его критика темпов и достижений нашей «восточной политики» была не столько конкретной, сколько резкой. Он ее высказал почти с возмущением, когда в конце мая нанес визит Эриху Хонеккеру на озере Вандлитцзее. Общественностью этот визит был воспринят как сенсация. Но заседавшему в это время правлению партии он представил странным образом драматизированный отчет. О том, что он намерен совершить такую поездку, в которой отчасти участвовал руководитель фракции СвДП Мишник, он сообщил мне лишь накануне. Мне было известно, что они знакомы с тех пор, когда в Сааре, на родине Хонеккера, шли споры вокруг присоединения к «Третьему рейху». Здесь я не видел особых причин для беспокойства. Но меня обеспокоило поведение Венера осенью того же года, когда делегация бундестага совершила поездку в Советский Союз. Он начал с брани по поводу того, что правительство ничего не делает для того, чтобы наполнить договоры жизнью, — нет умной головы. За этим последовали грубые выпады. Один из участвовавших в поездке депутатов почувствовал себя неловко из-за этого «ужасно непристойного языка». Однако тот, к кому это относилось, несколько лет спустя заявил в одном интервью: «Ведь я никогда не допускал подобных высказываний». Наряду с председателем фракции СДПГ и президентом бундестага госпожой Ренгер в состав делегации входили: Мишник от СвДП, Штюклен и Вайцзеккер от ХДС/ХСС.

Приступы ярости, которые сопровождавшие делегацию журналисты соответствующим образом комментировали, вызывали прогрессирующий диабет и тяжелое душевное состояние, которое он испытывал, оказавшись в Москве после всего того, что он там пережил во время эмиграции. Венер снова встретился с заведующим международным отделом ЦК КПСС Борисом Пономаревым, человеком, вместе с которым (как и с Тито) он когда-то работал в аппарате Коминтерна. Не исключено, что при этом была передана «информация», которую посланец соответствующих органов ГДР доставил в Москву. В Берлине посол Абрасимов отзывался о Венере довольно неприязненно. Ведущие немецкие коммунисты, как и следовало ожидать, выступили с резкими нападками на него. Все это внезапно изменилось, когда Ульбрихт ушел, а главой стал Хонеккер.