Страница 23 из 41
Вернемся, однако, к судьбам индоевропейских языков. Как мы уже сказали, Ренфрью выдвигает много более «спокойную» теорию их происхождения. В его схеме ПИЕ поначалу был языком мирных анатолийцев, которые первыми создали основы оседлой сельскохозяйственной культуры, и лишь постепенно, в ходе проникно вения этой культуры в Древнюю Грецию, Юго-Восточную Европу и Месопотамию, ПИЕ распространился и в этих ареалах. Исходной точкой этого распространения Ренфрью считает район Чатал1уюка в Юго-Восточной Турции (Анатолии), где его раскопки обнаружили многочисленные остатки высокоразвитой оседлой культуры, зародившейся уже около десяти тысяч лет назад. Как лингвистические, так и археологические данные последних лет не позволяют однозначно подтвердить или опровергнуть эту теорию. Впрочем, то же следует сказать и о теории Джимбутас. Показано, например, что слова, означающие «шерсть» и «колесо», появляются в индоевропейских языках не ранее шести тысяч лет назад, и это значит, что их не могли принести с собой анатолийцы (проникшие в Грецию, если верить Ренфрью, уже 8 тысяч лет назад). С другой стороны, более поздние раскопки в Дереевке на Днепре (которую Джимбутас считала центром «курганной» культуры) не дали однозначных доказательств того, что жившие там 6 тысяч лет назад люди уже сумели приручить лошадь. А без лошади как вторгнешься в Европу?!
Спорящие стороны возлагали большие надежды на генетиков, но и генетические исследования не помогли решить затянувшийся спор. Поначалу, правда, исследования Луиджи Кавалли-Сфорца как будто показали, что примерно 8 тысяч лет назад из Анатолии на запад действительно мигрировали большие группы населения, но в последние годы другие генетики доказали, что гены нынешних европейцев в значительной мере восходят к коренному населению этого материка. В результате сам Ренфрью сегодня признает, что было бы преждевременно искать прямую корреляцию между генетическими свидетельствами о миграции населения и распространением индоевропейских языков.
Тем не менее такие попытки не прекращаются, и в минувшем году две из них привлекли особенно большое внимание специалистов. Сначала американский генетик Форстер и швейцарский лингвист Тот предприняли попытку применить методы математической генетики для решения вопроса о зарождении кельтских языков. По теории Джимбутас, эти языки, зародившиеся на западной окраине Европы, в тысячах километров от Днепра и Дона, могли ответвиться от ПИЕ лишь самыми последними, то есть как минимум через пару тысяч лет после «вторжения курганцев». Но результаты Форстера и Тота лают куда более давнюю дату — 5200 лет назад.
Второе особенно нашумевшее исследование опубликовали в самом конце минувшего года новозеландские биологи-эволюционисты Аткинсон и Грей.
В своей работе они пользовались методами лексикостатистики, или глоттохронологии, разработанными в середине прошлого века лингвистом Свадешом. Свадеш выбрал по 100 — 200 слов, отражающих важнейшие концепции любого языка, полагая, что это «языковое ядро» особенно упорно сопротивляется языковым изменениям. Затем он сравнивал, сколько таких слов различается в двух исследуемых языках. Чем больше процент таких различий, тем раньше, по Свадешу, разошлись эти два языка. Метод Сваяеша напоминает рассуждения, лежащие в основе генетического анализа двух биологических видов: генетики тоже сравнивают одни и те же гены в обоих видах и считают, что чем больше в них накопилось различных мутаций, тем давнее эти вилы разошлись. Приняв определенную скорость таких изменений, можно даже попытаться найти абсолютную разницу в возрасте различных языков.
Грей и Аткинсон дополнили рассуждения Свадеша компьютерным анализом слов «языкового ядра» различных индоевропейских языков и пришли к выводу, что самые ранние из них — вымершие среднеазиатские тохарские и анатолийские хетские — появились примерно 8700 лет тому назад. Для гипотезы Джимбутас это, разумеется, слишком рано, для теории Ренфрью — почти в самый раз. Но вы бы глубоко ошиблись, полагая, что это кладет конец спору. Скептики тотчас заявили, что эти результаты отражают всего лишь «глубокую ошибочность» методов глоттохронологии. В самом деле, говорят скептики, какие есть основания думать, будто слова в языке меняются с постоянной во времени скоростью, и какие есть основания думать, что «языковые ядра» Свадеша правильно отражают эволюцию языка в целом, и какие есть основания пренебрегать возможностью различных перекрестных влияний языков друг на друга?
На все эти разумные вопросы лингвисты не могут пока дать столь же разумных, однозначных и убедительных ответов, и потому проблема происхождения индоевропейских языков, равно как и других языковых семейств, и языка в целом, по-прежнему остается нерешенной. Острой, важной, увлекательной, но — нерешенной.
Р. S. Нелишне было бы заметить, что в свое время наш журнал рассказывал о гипотезе происхождения индоевропейских языков, разработанных двумя выдающимися лингвистами, — Вячеславом Ивановым и Тамазом Гамкрелидзе. Многолетние исследования привели их к выводу, что индоевропейские языки возникли на территории к югу от Каспийского моря. А дальше их носители двинулись на север и по берегам Каспийского моря вышли в причерноморские степи, откуда распространились по всей Европе. Вместе с тем отдельные группы ушли на восток, в Среднюю Азию и даже еще дальше, и там сохранялись несколько тысячелетий. Другие группы через Анатолию проникли на Балканы и внесли свой вклад в завоевание Европы индоевропейскими языками. Третьи группы остались на месте и осваивали обширные пространства между Анатолией и Индостаном, а часть их — под названием ариев — еще позже вторглась на территорию Индостана. Именно от них до нас дошел санскрит — очень древняя ветвь индоевропейских языков.
Рассказывал журнал и о находках археологов. которые подтвердили прохождение в глубокой древности каких- то индоевропейских групп вдоль Каспия.
Кроме того, известны соображения ряда исследователей, доказывающих, что колесо и часть лошадиной сбруи впервые появляются именно в причерноморских степях. Так что без них ни в одной гипотезе как будто бы не обойтись.
Таким образом, районы к югу от Каспия, Анатолия и причерноморские степи тесно связаны в цепь, хоть и не единую (во времени), но объединенную глубокими внутренними зависимостями.
Искусство памяти: личная версия
Эдгар Энде. «Беспокойный сон». 1958 г.
Мы из всего делаем себе прошлое.
Из частного разговора
Исследователям, в сущности, совсем недавно пришло в голову, что самого себя человек помнит принципиально иначе, чем все остальное. На бытовом уровне это могли предполагать и знать сколько угодно, но факт есть факт: автобиографическую память «открыли» только в 1976 году. Во всяком случае, именно тогда американский психолог Джон Робинсон предложил для памяти этого рода особый термин, и, соответственно, начались исследования.
Правда, психологи до сих пор не пришли к согласию даже относительно того, а существует ли такой вид памяти вообще, как особый тип организации смыслов? И это притом, что европейский человек собой озабочен едва ли не от начала своей культурной истории, а автобиографические повествования разных жанров — весьма популярный предмет чтения, изучения и рассуждений.
Автобиографическая память отличается от всех известных типов автобиографических текстов — от мемуаров и дневников до анкеты, заполняемой при приеме на службу, хотя бы уже тем простым, зато решающим обстоятельством, что она — не текст. Она слишком неочевидна. Она — условие возможности всех мыслимых текстов «про себя» и по большому счету основа очень многих, коли не всех, действий человека — скрыта не только от прямого наблюдения, но, по существу, даже и от самого своего «владельца». Человеку обыкновенно и в голову не приходит, что помнит он не столько то, что было, сколько то, что он ПОМНИТ. Она, основа нашей внутренней стабильности, на самом деле изменчива, как, может быть, ничто другое: ее содержания меняются буквально всякий раз, как воспроизводятся, но не замечается, как правило, и это. Автобиографическая память — это в буквальном смысле слова та самая действительность, в которой все было (и более того, остается) не так, как на «самом деле».