Страница 78 из 344
— Валяйте, сударь. Спешить нам пока особенно некуда…
Я, не торопясь, налил в кубки вино, чокнулся со всеми, выпил. Да, для завершения такого чудесного вечера неплохо было бы принять стопочку Звизгуна и закусить его квашенной капусткой или солёными грибочками. Вино, конечно, бывает неплохим, но, всё равно, — вся эта слабая кислятина только портит желудок и вызывает изжогу!
— Позвольте начать? — спросил ПОЭТ.
— Ну, конечно же, мы ждём с нетерпением, — захлопала в ладошки ГРАФИНЯ.
Я одобрительно кивнул головой. ПОЭТ встал, нахмурил чело и, плавно жестикулируя, с выражением, продекламировал:
Воцарившееся печальное молчание прервал ветер, появившийся неизвестно откуда. Пламя свечей затрепетало под его порывом, хлопнула створка открытого окна, повеяло прохладой.
— Превосходно, великолепно! — закричала ГРАФИНЯ. — Ну же, Сир, как Вам этот шедевр!?
— Шедевр есть шедевр… Неплохо, очень неплохо, — задумчиво пробормотал я и пристально посмотрел на ПОЭТА. — Завидую я вам, искренне завидую. Талант, любовь и здоровье — это три вещи, которые не купишь ни за какие деньги! Увы, или к счастью? Кто его знает…
ПОЭТ как-то странно и горько усмехнулся, задумчиво и иронично посмотрел на меня, потом лихорадочно зашуршал бумагой и заскрипел пером. Все мы рассмеялись. Я встал, посмотрел в чёрное окно, с наслаждением вдохнул полной грудью струящийся из него свежий воздух. Он был насыщен тёплыми запахами степи и холодным дыханием гор. Этот удивительный коктейль кружил голову, завораживал и пьянил. Ах, как хорошо, как покойно…
— Сударь, — меланхолично произнёс я, обращаясь к ПОЭТУ. — Перед тем, как пожелать друг другу спокойной ночи, предлагаю отразить в Цитатнике одну историю, или ситуацию, не знаю, как её правильно назвать. Она почему-то пришла мне сейчас в голову. Хоть и случилась она на самом деле, но назовём её притчей. Она касается любого творчества.
— Внимательно Вас слушаю, Сир!
— Так вот… Как-то однажды один талантливый, но ещё не признанный художник, — звали его Гоген, показал свою картину другому талантливому и уже признанному художнику. Его фамилия была — Мане. Тот сказал, что работа Гогена очень хороша. «О! — возразил Гоген. — Я всего-навсего любитель!». Мане ему ответил: «Ну, нет! Любители — это те, кто пишут плохие картины».
ПОЭТ задумчиво и несколько растерянно посмотрел на меня.
— Хотите спросить, к чему я это сказал? Да ни к чему, просто так! Ловите умные мысли, пока они рождаются в моей голове. Это тот случай, когда из ничего, из пустоты, из мрака моего бедного сознания вдруг появляются жемчужины. Цитатник нуждается в постоянном пополнении! Запомните это главное требование, обращённое к вам! Спасибо за доставленное удовольствие. Спокойной ночи, Летописец вы наш, — мягко произнёс я. — Стихотворение мне очень понравилось и даже вызвало в мутных глубинах моего ущербного сознания какое-то странное волнение и пробудило определённые ассоциации, пока не понятные мне.
— Спокойной ночи, господа, — ПОЭТ потоптался в нерешительности, потом поспешно собрал бумаги и ретировался.
— ГРАФ, — тихо произнёс я, сделав знак часовым отойти. — Хочу поставить вас в известность о том, что между мною и вашей племянницей существуют определённые и очень близкие отношения и, более того, мы любим друг друга. В силу ряда известных вам обстоятельств мы пока не можем быть вместе официально, но скоро, я надеюсь, мы примем соответствующее решение.
— О, Сир, какая приятная и радостная новость, — оживился ГРАФ.
Лицо его порозовело, глаза заблестели. Он, как человек рассудительный и практичный, сразу же, очевидно, стал обдумывать все плюсы такой заманчивой перспективы. Породниться с самим Императором!
— О, для меня это тоже новость, — весело проворковала ГРАФИНЯ, нежно сжав мою руку. — Ну, я имею в виду известие о скором принятии соответствующего решения. Сир! А когда оно всё-таки будет принято, ну хотя бы, примерно!?
— После окончания войны. Начнём с покорения Первого и Второго Островов, затем разберёмся с Третьим, займёмся Океаном, оценим и проанализируем ситуацию в целом, ну а потом можно будет расслабиться, порадоваться окончательной Победе и сыграть свадьбу, — честно, сурово и довольно конкретно, но несколько неопределенно и расплывчато ответил я.
ГРАФИНЯ надула свои чудесные губки, потом с негодованием фыркнула, сморщила лобик. Мы с ГРАФОМ засмеялись.
— Моя дорогая племянница, строительство Империи не терпит суеты и лишнего расслабления. Ничего, ничего! Истинность чувств познается в борьбе со временем, трудностями и препятствиями, — назидательно произнёс ГРАФ.
— Какие мудрые слова, надо обязательно передать их ПОЭТУ, — сказал я. — Не волнуйся, милая. Думаю, что всё свершится даже раньше, чем мы это предполагаем. Терпение! Побольше терпения… И вообще, хватит строить из себя придворную дурочку. Эти надутые губки, сморщенный лобик, наивный взгляд… Уж, я-то тебя уже хорошо изучил. Дама ты умная, практичная и достаточно жёсткая, в случае необходимости. Как там говорят о тебе? «Автор «Трактата о Душе», наездница Горных Жеребцов, мастер кинжала, покровительница искусств». Кстати, что они собою представляют, — эти Горные Жеребцы? Трудно ли их объезжать?
— Один из них передо мною, — фыркнула посуровевшая ГРАФИНЯ. — При должном умении и желании объездить можно каждого. С Вашего позволения, Сир, я пойду спать!
ГРАФ захохотал, я несколько мгновений обдумывал слова девушки, а потом тоже затрясся в громком и безудержном смехе, который эхом отдавался в пустом зале. Мы с ГРАФОМ ещё некоторое время посидели в полном молчании, допивая вино из массивных серебряных с позолотой бокалов, потом вежливо поклонились друг другу и разошлись по спальням.
В эту ночь ГРАФИНЯ ко мне не пришла. Я долго не мог заснуть, смотрел в узкие окна, наполненные бледным лунным светом, и думал о будущих великих свершениях, а возможно, и о неудачах и поражениях. Пёс лежал около кровати, тихо посапывал и, вероятно, видел свои собачьи сны. А может быть и не сны, и вовсе не собачьи.
Я растворялся в магическом и неверном свете луны, размышлял о всём и ни о чём. Мысли мои сначала были стройны, подчинялись порядку и логике, а потом стали переплетаться, окунаться в косматый хаос, вечный спутник дремоты, — этого тонкого душевного состояния, сравнимого с сумерками. Грань света и тьмы, пламени и холода, сознания и отсутствия такового…. Медленное и плавное погружение в тёмную пучину небытия… Безнадёжная попытка зацепиться за что-то перед падением в пропасть… «Сон разума рождает чудовищ». К чему это я, о чём, зачем, откуда это?
Уснул я, наконец, только перед самым рассветом, с трудом и, применяя огромные усилия, отодрав от тяжёлого полу-сознания тревожные, тягучие и скользкие мысли-пиявки. В этот раз, как ни странно, я не видел никаких снов, а может быть, просто не помнил их, проснувшись на следующий день очень поздно.