О, Путник!

Девушка глубоко вздохнула и внезапно открыла так любимые мною, милые, слегка раскосые зелёные глаза, обхватила меня своими волшебными тонкими и нежными ручками, неожиданно сильно прижала к себе и заплакала навзрыд. Я вдруг ощутил во всём теле внезапно вернувшуюся в него боль, застонал и тоже заплакал, сотрясаясь от облегчающих, опустошающих, очищающих и сладостных рыданий. Да, вот это сцена! Сюда бы ПОЭТА…

— Неужели передо мною славная воительница, бесстрашная укротительница Горных Жеребцов, Мастер Кинжала!? — насмешливо воскликнул я, нарочно путаясь в волосах моей возлюбленной с одной только прагматичной целью, — стереть ими свои неожиданные слёзы.

— Неужели я имею честь лицезреть непобедимого, мужественного, бесстрашного, овеянного легендами, бессмертного Императора!? — вторила мне девушка, вытирая свои слёзы о мою рубашку, куда она уткнулась с той же самой целью.

Мы оба счастливо и весело засмеялись, сели, скрепили свои уста долгим и сладким поцелуем.

— Как ты? — спросила ГРАФИНЯ.

— Как всегда. Очередная битва выиграна. Всех я победил, поразил и даже, очевидно, утопил. Мне не привыкать, знаешь ли…

— Неужели ты справился с эти чудищем? Невероятно!!!

— Мы справились, мы, дорогая. Я и ЗВЕРЬ… Помнишь, я говорил тебе как-то, что мне нипочём чудовища морские?

— Помню, помню! Ах, ты, мой герой, — девушка снова поцеловала меня в губы, я с готовностью ответил ей тем же.

— Дорогая, — с тревожной нерешительностью произнёс я. — Ты случайно не видела моего ПОСОХА? — и замер в ожидании ответа.

— Твоего ПОСОХА? — нахмурилась и помрачнела ГРАФИНЯ.

У меня ёкнуло сердце, на душе стало нехорошо, муторно, тревожно.

— Твоя волшебная палка под этой кроватью, — внезапно беззаботно рассмеялась девушка.

— Что!? — я резво опустился на пол, заглянул под кровать и достал из-под неё ПОСОХ.

— Фу, как просто! Обошлось! Слава Богу!

— Всё простое просто…

ПОСОХ был холоден и отстранён. Но он был! Я крепко сжал его в руке, счастливо засмеялся. У каждого свой характер…

— Мы с тобой упали в воду почти одновременно, — сказала ГРАФИНЯ. — Я от толчка, который получила яхта, а ты от удара щупальца. Ах, какое потрясающее было зрелище! ПОЭТ, конечно же, опишет этот момент в Летописи в своём стиле, как надо. Ну, например, так: «Император некоторое время после удара Спрута величественно парил над суровым морем, словно большая хищная птица, высматривая своим гипнотическим и пронзающим морскую бездну оком пока очень опасную, зловещую, но уже неминуемо обречённую на страшную смерть, жертву!».

— Боже мой! — искренне восхитился я. — Зачем мне Придворный Летописец!? Зачем лишняя трата средств!? Всё, — отныне ты будешь заниматься Летописью! ПОЭТА увольняю! Деньги, выделенные на его содержание, пойдут тебе на бриллианты. Всё, решено!

— Дорогой мой! Какие бриллианты!? — сначала возмутилась, а потом рассмеялась ГРАФИНЯ. — Зарплаты нашего витии едва-едва хватит на содержание одного Горного Жеребца!

— О, как!? Ишь ты! Однако!

— Ибо!

Мы счастливо рассмеялись, замерли в объятиях друг друга.

— Эх, милый! Орёл ты мой могучий! А на самом деле кувыркался ты, как большая удивлённая лягушка, подброшенная в воздух цаплей, намеревающейся её съесть. Комичное и одновременно трагичное было зрелище, скажу я тебе, — девушка отстранилась от меня. — Фу, какой же ты мокрый!

— Какое образное сравнение, сколько в нём суровой правды жизни с определённым поэтическим привкусом. «Большая удивлённая лягушка». Какая, однако, аллегория. Премного благодарен. А что касается мокроты, то, вообще-то, ты не на много суше меня.

— Но всё-таки суше!

— Но каким образом ПОСОХ оказался под этой кроватью? — нетерпеливо спросил я, а потом крикнул в пространство. — Люди!

— Да, Сир! — на пороге мгновенно появился статный Гвардеец.

— Можжевеловки нам!

— Есть, Сир!!! — рявкнул боец, в результате чего каюта содрогнулась, как от удара спрута.

ГРАФИНЯ от неожиданности и испуга подскочила, миндаль её прелестных глаз обратился в фундук.

— Боже мой, где ты находишь таких монстров!?

— Были бы Вождь, чёткие цели и справедливые идеи, а монстры всегда найдутся! — строго и довольно произнёс я.

— Погоди, я отражу эту мысль в анналах, — ГРАФИНЯ заметалась в поисках бумаги.

— Да сядь ты! Запомни, и всё! Что же было дальше? Ну, после нападения спрута?

— И так, мы упали в воду почти одновременно, — продолжила ГРАФИНЯ. — Но я раньше, потому что ты некоторое время парил над волнами, как большая хищная птица.

— Да хватит же издеваться, в конце концов!

— Хорошо, хорошо, — хохотнула девушка. — В полёте ты выронил ПОСОХ из руки, и он неминуемо бы упал в море. Но рядом в это время вдруг оказался ПОЭТ. Он проявил неплохую реакцию, умудрился в прыжке подхватить ПОСОХ и свалился с ним в воду вслед за мною. Потом туда же, но на некотором отдалении, бухнулся ты, а вслед за тобой в море бросился АНТР. Потом нас вытащили из воды и подняли на галеру. Вот, собственно, и вся история.

— Молодец, писака, молодец, — задумчиво пробормотал я. — Говоришь, у него хорошая реакция?

— Отменная.

— А где он, кстати, находится?

— Понятия не имею, — девушка осторожно приподнялась, встала на ноги, чуть покачнулась.

Я молниеносно вскочил, заботливо поддержал её, обнял, поцеловал в чудесную гладкую и стройную шейку.

— Ну, если сравнивать ПОЭТА с тобой, то у него реакция, так себе, — засмеялась ГРАФИНЯ, слегка отстраняясь от меня и снова присаживаясь на кровать. — Что-то я замёрзла, надо переодеться.

— Эй, люди! — громко крикнул я.

На пороге, как по мановению волшебной палочки, мгновенно возник ВТОРОЙ ШЕВАЛЬЕ. В руках он держал поднос с графином и рюмками. Гвардейский мундир на нём был тоже мокрым, но это его, по-видимому, совершенно не смущало.

— Рад видеть вас дружище в добром здравии!

— Служу Империи! — гаркнул вояка.

Мы с ГРАФИНЕЙ весело засмеялись. Я подошёл к Гвардейцу, хлопнул его по плечу, отчего он сильно покачнулся, но устоял.

— Немедленно принесите какую-нибудь сухую, чистую и приличную одежду небольшого размера для Её Сиятельства.

— Будет исполнено, Сир! — ВТОРОЙ ШЕВАЛЬЕ исчез также быстро, как и появился.

Я разлил по рюмкам Можжевеловку. ГРАФИНЯ поморщилась.

— Надо, милая, надо… Для расширения сосудов и согревания организма. На дворе, если ты заметила, отнюдь не лето.

— Без тоста не могу.

— Как говорил Данте Алигьери: «Следуй своей дорогой, и пусть люди говорят что угодно!». Так давай и дальше следовать своей дорогой!

— Прекрасно сказано. Но кто такой, этот Данте?

— Гениальный итальянский поэт. Ввязался, идиот, в политику, и потому был часто и нещадно бит. Носился со своей Беатриче, ну, с любимой дамой, как с писаной торбой. Но сонеты у него были замечательные! Энгельс назвал его последним поэтом Средневековья.

— Кто такой Энгельс? — жадно и живо спросила ГРАФИНЯ.

— Да лучше бы его вместе с Марксом и не было бы! — раздражённо ответил я и поморщился.

— А кто такой Маркс?

— Ненормальный один немец, как и Энгельс…

— Понятно…

Я помог ГРАФИНЕ снять платье, обернул её в найденную в сундуке белоснежную простыню. Вскоре раздался вежливый стук в дверь.

— Держу пари, это ПОЭТ, — сказала девушка.

— Спорить не буду, я также думаю.

— Фи, как с тобой скучно… Мог бы поспорить ради приличия или интереса, — поджала ГРАФИНЯ чудесные губки..

— На что спорить? На твой полуразрушенный замок? — произнёс я с лёгкой иронией.

— Ах, ты, ехидна болотная! — подскочила девушка. — А мои Горные Жеребцы!? Они стоят больше, чем весь твой мифический Третий Остров!

— Почему мифический? — мгновенно насторожился я.

— Ой, извини, сорвалось, — девушка нервно повернула свою прекрасную головку к маленькому окошку, за которым тихо, мирно и мерно плескалось ультрамариновое море.

Я напрягся. «Так, так, так… У ПОЭТА, у борзописца нашего, у сибарита утончённого и томного воздыхателя, вдруг обнаруживается отменная реакция! ГРАФИНЯ, ненаглядная пава моя, вдруг проговаривается о своём истинном отношении к Третьему Острову, а значит и ко мне! Что уж тут говорить о БАРОНЕ, о библиотекаре нашем доморощенном! Так, так, так… Подозрительно это всё! Очень подозрительно!».