Страница 29 из 96
Поражение китайской революции 1927 г. вызвало слухи о скорой войне еще с одним соседом. В письмах, направленных в «Крестьянскую газету», в марте 1928 г. появились следующие вопросы: «Скоро ли придет в СССР уважаемый Чан Кайши уничтожить наших коммунистов? Куда будут скрываться коммунисты, когда придет Чемберлен или Чан Кайши в СССР, если их за границей не примут?..» Впрочем, эти слухи оказались не слишком устойчивыми; составители следующей, апрельской сводки, отмечали, что «фабрикация слухов перешла в новую стадию. Вместо расчетов на иностранную буржуазию, даже на китайскую, как отмечалось в предыдущей сводке, определенно выступают надежды на сибирское и, видимо, на уральское крестьянство многоземельных округов. Сильно затронутое хлебозаготовками, это крестьянство, по слухам, уже готово к восстанию»{355}. Другими словами, теперь основной противник находился не вне, а внутри СССР.
Перечень возможных причин войны и потенциальных противников, которым оперировало массовое сознание, был достаточно широк. Какой же ход и исход войны представлялся наиболее вероятным?
Прежде всего, почти никто не сомневался в поражении Советской России[35]. Это кажется удивительным, учитывая исход недавней гражданской войны и интервенции, но, тем не менее, в 20-е годы это было именно так. Эйфория 30-х годов — «малой кровью, могучим ударом, на чужой территории» — в 20-е была совершенно не свойственна большинству населения. Лишь в единичных случаях можно встретить высказывания о том, что «теперь мы отдохнули и не только Польше, а и всей Антанте набьем» (1925) или «довольно, мы теперь отдохнули и можем воевать — или нас побьют, или мы возьмем всемирную революцию» (1927){356}. Характерен повторяющийся мотив «отдыха» — очевидно, после гражданской войны — отражавший состояние страны в целом.
Обычным же был вывод (по-своему соответствовавший духу советской пропаганды): «Война кончится крахом Советской власти, коммунисты будут все перевешаны, и Россия будет представлять из себя западноевропейские колонии»{357}. Причем это мнение разделяли люди, которых трудно было заподозрить в малограмотности, полной неосведомленности или непонимании происходящего; так, М.М. Пришвин в июле 1928 г., комментируя очередные слухи о войне, писал в дневнике: «…если война, то Россия станет колонией Европы, если свергнут правительство, то всеобщая резня и в конце опять колония»{358}.
Даже среди школьников, особенно 1-й ступени, встречались подобные настроения: «Если будет война, то Советской власти будет капут, так как против Советов весь мир»; «Советский Союз очень бедный и не имеет вооружения»{359}.
Единственным спасением представлялись переговоры и фактическая капитуляция СССР: «Советская власть наполовину упала, из Польши идет Николай Николаевич со своей армией и забрал несколько городов. За границей в скором времени будут переговоры, где решится судьба Советской власти, так как царь за границей признан, и если на переговорах будет признан царь, то Советской власти не будет, и будут служить в церквах по-старому, будут поминать царя и бывшего патриарха Тихона»{360}.
Чаще война представлялась как всемирная, «ибо все капиталистические страны вооружились против большевиков»{361}, но иногда в качестве ее инициаторов и основных участников выступали русские белогвардейцы, вооруженные и поддержанные Западом, а порой даже перенесенные на территорию СССР с помощью воздушного флота, например, Америки.
Что касается начала войны, то оно представлялось либо в виде наступления поляков на западной границе (или, соответственно, японцев на восточной), либо в виде англо-французского десанта на Черном или Балтийском море. Все эти сценарии были хороши известны, опробованы в ходе гражданской войны, да и вообще представляются самыми логичными. Но наряду с ними существовали и весьма оригинальные представления, связанные прежде всего с развитием военной техники (о чем, кстати, охотно и подробно писала советская пресса). Так, начало войны описывалось «в виде налета аэропланов на Москву, Ленинград и другие крупные города, которые [аэропланы — авт.] разгонят правительство, так что никакой мобилизации Советская власть сделать не успеет»{362}.
Иногда грядущая война виделась во всех подробностях, как, например, в Сталинградской губернии в сентябре 1925 г.: «Поляки повели наступление на нашу границу с танками, из которых выбрасывали усыпляющий белый газ, от которого красноармейцы засыпали, поляки у спящих красноармейцев проверяли есть ли у них кресты, и у кого есть, того оставляли живыми, а у кого нет — убивали»{363}.
Вообще химическое оружие, в частности газы, в массовых «сценариях» будущей войны занимало особое место. Это объяснялось как воспоминаниями о газовых атаках времен Первой мировой войны, так и стараниями прессы, которая постоянно писала об ужасах химической войны.
Даже Политуправление РККА, проанализировав материалы прессы (преимущественно гражданской), специально отметило «запугивание читателей «ужасами химической войны» в результате преувеличения роли и значения отравляющих веществ в будущих войнах и недооценки других средств поражения». По мнению политработников, это «создает благоприятные условия для панического настроения во время войны, т. е. уже заранее определяет успех применения отравляющих веществ нашими будущими противниками, учитывающими психологию масс и не без задней мысли пускающими сейчас в свою печать всяких “химических уток”» и одновременно «отвлекает внимание от некоторых вопросов обороны, не менее важных, чем вопросы противохимической защиты… основным вопросом, подлежащим освещению на страницах гражданской периодической печати должен являться вопрос о трезвой оценке химической опасности без перегиба палки в ту или иную сторону»{364}.
Причем (тут уже элемент чисто фантастический, ни в какой реальности или пропаганде не встречавшийся) газы рассматривались как особое, гуманное по сути оружие: «Скоро Англия и Франция пойдут войной на Россию, но народ убивать не будут, а лишь будут усыплять и за это время обезоруживать и убивать коммунистов… Пускают вперед аэропланы, которые выпускают усыпляющие зелья, после чего наши войска обезоруживаются и отпускаются домой… С польской границы Николай Николаевич ведет наступление на пограничные отряды с помощью газа, который на людей не действует, а только оружие приводит в негодность… Уже осаждают Москву, пускают усыпительные газы, и Москва трое суток якобы из-за этих газов уже спала, и у всех коммунистов во время сна отобрали оружие»{365}.
Более того, народная фантазия заходила так далеко, что предсказала и биологическое оружие, которое в предвоенный период, кажется, всерьез не предполагалось использовать ни в одной армии (секретные японские разработки в этой области, например, относятся уже ко второй половине 1930-х — первой половине 1940-х гг.). Но в СССР уже в мае 1930 г. в одном из районов Омского округа рассказывали о чудесном ребенке, который сразу после рождения потребовал себя окрестить, и в процессе крещения предсказывал, что «в этом году будет самая сильная война, такая война, которая уничтожит весь народ в Советском Союзе (аэропланами, газами, орудьями и ружьями). Кроме того с аэропланов и вообще будут разбрасываться всякие дурные заразные болезни, от которых умрут все мужчины, женщины и дети, но дети пожалуй не все умрут»{366}.
35
Столь же пессимистических взглядов придерживалось и военно-политическое руководство СССР; так, в конце 1926 г. зам. наркома по военным и морским делам М. Н. Тухачевский представил в Совет труда и обороны доклад «Оборона Союза Советских Социалистических республик», который заканчивался выводом: «Ни Красная армия, ни страна к войне не готовы». См.: Симонов Н. С. Военно-промышленный комплекс СССР… С. 65.