Страница 28 из 96
Ситуация изменилась лишь после 1933 г., после прихода к власти нацистов, когда Германия постепенно становится наиболее вероятным потенциальным противником, сменив в этом качестве Францию и Польшу, Японию и Англию (об этом речь пойдет дальше).
Наряду с Германией, поразительно незначительное место в ожиданиях войны занимала в 20-е годы Франция. В советской пропаганде она периодически выдвигалась на первый план в качестве потенциального противника, организатора интервенции и т. п. Например, такая стихотворная подпись сопровождала карикатуру М. Черемных 1923 г. «Жирная Америка и тощая Европа»:
«Французские штыки» появились здесь не случайно — именно Франция являлась доминирующей в военном отношении державой Европы, именно Франция и ее восточноевропейские союзники, прежде всего Польша, воспринимались советской военно-политической элитой в качестве источника непосредственной угрозы для СССР. Считалось, что Англия, представлявшая особую опасность в политическом или экономическом отношении, в соответствии с традиционными российскими стереотипами, предпочитала воевать исключительно чужими руками. Опыт мировой войны, в ходе которой Англия мобилизовала массовую сухопутную армию и потеряла на фронтах свыше 700 тыс. человек, ничего не изменил: привычные стереотипы оказались сильнее исторической реальности. Кроме того, именно Франция являлась основным политическим центром белой эмиграции.
И тем не менее в массовом сознании упоминания о войне между Францией и СССР встречаются достаточно редко и, как правило, только в 1922–1924 гг.{346} Лишь однажды Франция упоминается в качестве главного организатора войны против СССР: в марте 1925 г. был отмечен слух, что «Францией создан блок против СССР, что решено поставить в русские цари Кирилла и что свержение Советской власти неизбежно»{347}. Конечно, Франция в качестве потенциального противника неоднократно упоминалась и позднее, но обычно — в перечне всех основных капиталистических стран, причем после Англии, Польши, а порой и Америки. Возможно, здесь проявились стереотипы восприятия Франции скорее как потенциального союзника, закрепившиеся еще с 1890-х гг. и получившие подтверждение в ходе мировой войны. Очевидная популярность французской культуры, симпатии к Франции и французам в целом были все же характерны прежде всего для так называемых «образованных классов» и вряд ли могут служить в данном случае объяснением.
Что касается соседних стран, то, помимо возможности их участия во всеобщей войне, развязанной Западом против СССР, слухи о войне с ними возникали постоянно из-за различных пограничных или иных инцидентов в двусторонних отношениях.
С большинством непосредственных соседей отношения СССР в 20-е годы были по меньшей мере напряженными. Существовали взаимные территориальные претензии (в отношениях с Польшей, Румынией, Эстонией). На польской, финляндской, румынской границах время от времени возникали так называемые «инциденты», а в сущности — вооруженные столкновения.
При этом соотношение сил в 1920-е гг. складывалось, в отличие от более поздних времен, далеко не в пользу СССР. В случае всеобщей мобилизации в конце 1920-х гг. западные соседи СССР (Польша, Румыния, Финляндия, Литва, Латвия, Эстония) могли в целом выставить 2,5 млн. человек, около 5700 орудий, более 1 тыс. самолетов, почти 500 танков. Полностью отмобилизованная Красная армия могла противопоставить этому лишь 1, 2 млн. человек, около 5600 орудий, 700 самолетов, 200 танков, бронеавтомобилей и бронепоездов{348}. А ведь за спиной потенциальных противников «первого эшелона» был еще и «западноевропейский тыл», прежде всего армии Англии и Франции.
Вместе с тем советская официальная пропаганда зачастую относилась к малым странам Европы без элементарного уважения. Достаточно полистать подшивки журналов тех лет, чтобы найти многочисленные карикатуры, где Польша изображалась в виде то собаки, то свиньи, Болгария в виде уголовника, Румыния в виде кокотки, и т. п. Например, в одном из январских номеров «Крокодила» за 1931 г. была опубликована целая серия откровенно оскорбительных шаржей на лидеров соседних стран — Польши, Чехословакии, Финляндии, Румынии. Финский президент, например, был изображен небритым, с ножом в зубах; польский сейм сравнивался с публичным домом, а маршал Пилсудский — с его хозяйкой, и т. д. В заключение делался вывод:
Вот вам соседи СССР, чудеснейшие, добрые соседи. За ними же мосье, милорды и миледи им помогают на любой манер. Там тяжесть денежных надбавок, здесь наводных орудий блеск и шик, и ясно, что от маленьких державок ждать надо гадостей больших{349}.
В апреле 1925 г. в Болгарии во время панихиды в Софийском кафедральном соборе взорвались две адские машины. Погибло свыше 150 человек, несколько сотен было ранено, пострадали в том числе и члены правительства. В стране было введено осадное положение, начались массовые аресты коммунистов. Болгарский премьер-министр А. Цанков объявил, что найдены документы Коминтерна о назначенном якобы на 15 апреля восстании, сигналом к которому должны были послужить поджоги и взрывы. Народный комиссар иностранных дел СССР Г.В. Чичерин резко отрицал подобные обвинения и охарактеризовал взрыв как «яркое проявление отчаяния народа»{350}.
Постепенно шум вокруг взрывов, по крайней мере за пределами Болгарии, утих, тем не менее несколько месяцев в СССР ходили упорные слухи о том, что война с Болгарией либо на пороге, либо уже идет. «Все иностранные державы по поводу взрыва Софийского собора пришли к соглашению во что бы то ни стало перебить всех большевиков», — считали многие. Причем перспективы Советской России в этой войне оценивались обычно пессимистически. «Болгары не то что наши русские, они сразу возьмут в работу СССР. Ведь Антанта им разрешила иметь до 10 000 войска», — говорили в июне 1925 г. на Северном Кавказе{351}.
Еще более распространенные и правдоподобные слухи о войне были вызваны малозначительными пограничными инцидентами. В январе, июне и июле 1925 г. на Ямпольском участке (город в Винницкой обл. нар. Днестр) советско-польской границы часто вспыхивали перестрелки. Наиболее серьезный инцидент произошел 29 июня, когда около 150 польских солдат вторглись на советскую территорию, советская застава была сожжена. 3 и 20 июля произошли новые столкновения, погибли начальник советской заставы и польский капрал. 25 августа был подписан советско-польский протокол о ликвидации инцидента. Поляки вернули имущество, захваченное на заставе, и выплатили около 5900 долларов (эквивалент ущерба в 11,5 тыс. руб.){352}.
Инцидент был таким образом исчерпан, однако уже в мае слухи о войне были зафиксированы в 18 губерниях, а в сентябре — в 35. «Чаще всего говорят о войне с Польшей, реже — об интервенции со стороны Англии, Франции, Америки», — подчеркивалось в материалах ОГПУ{353}. Изменения цен на хлеб, очередной призыв в армию, любое появление в небе самолетов ближайшей авиачасти — все списывалось на войну с Польшей.
Даже представители старой интеллигенции, совершенно не склонные верить советской пропаганде или сочувствовать власти, рассматривали «польскую угрозу» как нечто совершенно реальное. Так, И.И. Шитц весной и летом 1930 г. неоднократно отмечал в своем дневнике: «В Польше порою пахнет каким-то авантюрным стремлением к захвату Украины (она им нужна как рынок для польской промышленности)… опять глухие слухи о войне, опровергаемые официально и на Западе, и даже в ближней Польше. А между тем военные расходы Польши до того выросли, что надо либо разоружаться на две трети, либо — losschlagen [все распродать], совсем как это было с Германией в 1914 г… Польские вожделения вертятся вокруг Украины. Поляки сманивают ее освобождением от Москвы{354}.