Соленый берег

— Как здорово! — ложась на теплые доски нырялки, сказала Аня. — Кто бы мог подумать… Ты знаешь, мне даже показалось — мы с тобой никуда не уезжали. Мы в море купаемся… дома… Прелесть, а не озеро. Как жалко, что раньше мы про него ничего не знали.

— Еще бы не жалко!

— Было бы оно немного поближе.

— Да ничего. Километров пять-шесть не больше.

— Лучше, если бы оно было поближе.

— Лучшая купальня — это ванная.

— Ну, ты скажешь тоже.

— Как хорошо, что мы нашли такое место, теперь будет повеселее. Стоило отойти от точки подальше — и находка, и какая удачная… Мы с тобой, Аня, мало ходим. Помнишь вчерашнюю вершину? Мало ходим…

— Тяжело, Сереженька, было.

Высоко в небе пролетали маленькие белые облака, временами закрывая солнце, и тогда по траве, по озеру пробегали легкие тени. Становилось прохладнее, осинки шумно шелестели. Открывалось солнце — и все замирало. Было слышно, как совсем рядом шуршит в лозняке река.

— Как спокойно. Так бы и остался здесь совсем.

— На работу надо, — вздохнула Аня.

— Да, скоро контрольный замер…

Аня положила голову на его колени и, глядя снизу на него, сказала:

— Сережа, это ничего, если я на несколько дней съезжу домой?

— Куда — домой? — не понял Сергей.

— В город. Домой зайду, с Веркой повидаюсь. А потом, ты не забывай, зима на носу, а у нас никаких теплых вещей. Надо подкупить что-нибудь.

— Да ты что, Аня? — Сергей встал, растерянно глядя на Аню. — Ни с того ни с сего в город…

— Ну как ни с того ни с сего… Я же тебе объяснила. Пока погода держится, надо съездить. Сам подумай, снова пойдут дожди, вертолета не дождаться, а там и заметет. Что тогда делать будем?

— У нас же есть спецодежда.

— Ну и что? А белье, для дома чего-нибудь… да мало ли чего нужно.

Аня осторожно прошла по сильно прогибающимся доскам в конец нырялки. Нагнулась помыть ноги. Нырялка заскрипела. Аня пошатнулась.

— Помоги, — попросила она, протянув руку.

Она присела, сильно выгнув спину, так, что кожа на бугорках позвоночника побелела, плечи заострились. Аня показалась ему такой маленькой, слабой. Почти ребенок. Теплая волна нежности подкатила, и сладко сжалось в груди. Сергей подумал: «Господи, ну конечно ей надо отдохнуть. Какие могут быть разговоры о покупках? Какое белье? Ей надо просто отдохнуть от этой глуши, от этой реки, от этих немых, страшных своей кажущейся безмятежностью великанов: елей, кедрачей, что исподволь давят на душу. Конечно, к этому нелегко привыкнуть, особенно ей, принимавшей море и лес во время воскресных выездов на природу только как красивую картинку, которая усиливает ощущение праздника. Как я сам не мог догадаться, что ей нужно, когда видел ее взгрустнувшей, молчаливой… Разве так трудно было мне понять раньше, что к новому образу жизни ей надо еще привыкнуть, а мне — к тому, что путь этот не будет безоблачным. Она же совсем ребенок, а тут на нее сразу столько всего обрушилось. Да и работа у нас не самая приятная и легкая».

Сергей мягко взял ее за локоть. Никакой тяжести в руке он не чувствовал. Только тепло.

Аня улетела на следующий день, прихватив с собой таежных гостинцев: банку сушеной дикой малины и пару вяленых ленков. В последнюю минуту к ней подошел Пашка и, вытащив из-за пазухи письмо, глядя в бороду, сунул Ане.

— Жене? — спросил Сергей, когда вертолет взвинтил свои лопасти и они отошли в сторону.

— Жене, — ответил Пашка, жмурясь от горячего ветра, которым обдал, поднимаясь, вертолет. — Думаю в следующем месяце отпуск взять. Съездим куда-нибудь. Отдохнуть надо.

— Правильно. Поезжайте в город, на море.

— Посмотрим. С женой надо посоветоваться.

— С бородой не жалко будет расставаться?

— Добра-то.

Сергей ждал Аню, как договорились, через неделю. Но уже в тот же день, под вечер, затосковал. Ворочаясь в ставшей вдруг такой неуютной, чужой постели, представлял, где сейчас Аня, что делает, о чем думает. Мир, в котором они жили, раскололся, рассыпался, и показалось странным, что здесь, где остался он, ничего, по существу, нет. Только бесконечный унылый шум листьев за окном, тугие хлопки ветра по крыше, потрескиванье угасающих углей в печке, лениво ворочающаяся в берегах река. Все там, где Аня. Невидимое, неслышимое. Страшное своей неосязаемостью и в то же время существованием, в которое не верить еще страшнее.

На следующий день он пошел на озеро. Вода, отражая затянутое тучами небо, потемнела, но была чиста и прозрачна.

Он прошел к нырялке. Ее конец уже стоял вровень с водой, но еще не высох. Трава, что они в прошлый раз примяли, уже поднялась и туго гнулась под ветром. Сергей прилег и, закинув руки за голову, стал смотреть на лохматую, тяжелую ель, одиноко вставшую среди осинника. Сверху чуть слышно крошились хвоинки, их сметало в озеро и тихонько гнало к противоположному берегу.

Купаться не хотелось. Почему-то не хотелось сегодня тревожить покой озера, его тишину. Хотелось, чтобы оно осталось таким, каким они оставили его с Аней. Он начал думать о том, как они снова придут сюда. Они придут сразу же, как только вернется Аня. Аня по дороге на озеро расскажет ему все городские новости, о ребятах, с кем удалось повидаться… И надо будет обязательно прихватить с собой удочки-закидушки. Река рядом, пока будем купаться, что-нибудь возьмется на крючок, и можно будет приготовить уху. Я ее сразу же угощу ухой, она, наверно, соскучится по ней. Глупый, сказал он себе, она соскучится по тебе, какая может быть уха. Но, если она все же захочет, отчего бы и не сварить? Для нее я сварю всю рыбу, какую мне только удастся поймать в этой реке. И если она захочет, я только этим и буду заниматься.

Хорошо бы к ее приезду поймать настоящего тайменя. Вот будет восторгов! Она с какими-нибудь конфетками, а у меня таймень с нее ростом. Вот будет здорово! Надо будет с Пашкой поговорить, как и где его брать… А когда мы устанем говорить, купаться, читать и есть уху, мы просто ляжем и будем о чем-нибудь думать, а если устанем и от этого, мы будем молча глядеть на эту ель, слушать, как падает хвоя, как поднимается все выше и выше наше счастье…

К вечеру появились все признаки того, что река проснулась. Вода замутилась. Мелкий лесной мусор на ее поверхности стал совершенно незаметен. Показались грязные клочья пены, ее прижимало к берегу наступавшей водой. Скорость потока заметно нарастала, заросли лозняка все больше клонило, и все шумливей становилась вода на поворотах и перекате.

Сергей снял вечерние данные, Пашка отстучал их на ключе. Легли поздно, с беспокойством прислушиваясь к грозному шипению реки.

За окнами было еще серо, когда Пашка разбудил Сергея. Он был уже одет, высокие болотные сапоги блестели. Был он хмур, и пока Сергей одевался, несколько раз глянул в окно.

Сергей ни разу не видел реку такой. Вздувшись, она бешено неслась вровень с притонувшими берегами. Чуть ниже, где берег был положе, она, подмяв кустарник, уходила в тайгу, подняв на себя все, что могло плавать. Деревья, между которыми еще таял утренний туман, обреченно стояли в воде, изредка шевеля ветками. В этом месте река была шире, огромней, чем тогда в половодье у Соколовки. Рыжие круги пены беспрерывно вспухали и лопались, словно в огромной кипящей кастрюле, сбивались, образуя пухлый вал, затем разваливались в чмокающих, посапывающих подворотнях, исчезали, и на смену им в новых водоворотах, ниже, рождались новые рыжие кучи.

Лоза, обсыпавшая берег, уже лежала под водой. Только кое-где высовывались на вершок обсосанные, обшлепанные, без единого листика, прутья. Едва выдерживая напор, они сыпали по воде дрожь. Река волочила на себе целые горы лесного мусора. Глухо трещал, попадая на водоворот, хворост. Река взяла все, что плохо лежало по меньшей мере на километр от нее. Все неслось в какой-то удивительной очередности. Вот пролетели ушедшие в воду до шапок копны сена. Вода подняла их настолько аккуратно, что они, пролетев несколько десятков километров от ближайшего покоса, до сих пор не рассыпались. Потом замелькали яркие, свежие щепки и беспорядочно рассыпанные, блестящие под солнцем, бревна. Значит, где-то она вышла на лесоповал.