Страница 105 из 119
— Ты думаешь это белые? Что-то не очень они на белых похожи.
— Дак естественно, генералов-то похожих, как две капли воды, перестреляли уж.
— Прекрати ерунду молоть: все живы. Почти.
Далее, Метрополь, потом Ритц, и подходит армия Колчака и Щепки по временному каналу. Но не успевают, и Колчака и Щепку расстреливают на берегу Волги. Правда, ее не насмерть, отпускают с условным сроком на всю оставшуюся жизнь:
— Стоять в театре бутафором в виде своего мужа Колчака, который, как Иначе — Ученый, никогда ничего не знал, даже самого элементарного:
— Где живут НеЗнаю, — а в сражениях всегда проигрывал. Как говорится должна была доказать свой бесполезной жизнью швеи, вязальщицы и дворничихи, что раньше вообще:
— Ничего не было. — Даже ее переводов Шекспира. И знаете почему?
Сам Шекспир — это выдумка специально для интеллигентов, чтобы они думали:
— Из бутафории когда-нибудь все-таки можно выбраться. — Если на самом деле жил:
— В Трубу Свивающийся, — Трубу Перехода За Город. Поэтому именно Шекспировскому Каналу и прибыли они сюда на помощь белой армии Врангеля, но опоздали почему-то. Кто-то, видимо, сломал время в этом знаменитом еще с египетских времен тоннеле. И даже раньше:
— Им воспользовался когда-то Иисус Навин, чтобы взять Иерихон.
— Куды претесь, умники?! — встретил их на увитом плющом и цветами в стиле Моне и Ван Гога усатый швейцар в фуражке с высокой тульей, как будущие городовые на въездах и выездах из городов.
— Нас пригласили на свадьбу, — сказала Жена Париса.
— Извольте пожаловать. Но.
— Что еще за Но-о! — не понял, сопровождавший ее Буди, — не запрягли ишшо.
— Но скажите сначала пароль. — ласково улыбнулся швейцар, которого изображал здесь Ленька Пантелеев.
— Только пароль?
— А что еще?
— Мей би, хотите еще и пароли-пе? — тоже язвительно-соблазнительно улыбнулась Жена Париса.
— Это как, я простите, не пробовал, расскажите подробнее, — серьезно-заинтересованно спросил Лёнька.
— Мы можем отойти?
— Нет.
— Тогда, может быть, вас устроит моё личное обещание НаПозже?
— Не могу — пароль только сразу.
— Пароли-пе никогда не делаются сразу.
— Никаких пароли-пе, мы не при царе живем.
— Это еще неизвестно.
— Что значит — неизвестно, я не понял?
— Простите, но вы разговаривает с труппой бедно-бродячих цирковых артистов, мы вышли из народа, а не из:
— Трубу Свивающегося, — на халяву не просимся.
— В каком смысле — НаХаляву?
— Это значит, — вмешался Буди, — не будем пропагандировать ни Клода Моне, ни Винсента Ван Гога, а тем более близкого сердцу народа Пабло Пикассо — тока:
— Цирк на лошадях.
— Тогда вы не сюда попали, друзья мои.
— Да?
— Да.
— А куды-твою нам?
— Во-о-о-н-н, видите?
— Нет.
— Ну как же нет, когда отсюда видно наиболее лучше, можно сказать, даже хорошо.
— Я не понимаю.
— Я тоже.
— Деревянный Щит шестнадцатого века ждет вас, если тотчас же не назовете правильный пароль.
— Ах это-о? — тяжело вздохнула Жена Париса, — пережиток прошлого.
— Удивляюсь, — сказал Буди, что в вашем совершенном обчестве в ём никто не стоит.
— Дак, вас и ждали. Видимо.
— Хорошо, — опять вздохнула Жена Париса, — на чем мы остановились? Мне раздеться до гола или что еще вам хочется?
— Нас обещали встретить с цветами, — добавил Буди, — а тут облом в фуражке до крыши американского небоскреба.
— Если вы скажете, что вы Онегин с Татьяной — пропущу. — Ленька даже согнулся немного и провел рукой в белой перчатке от мраморных ступней к входу в сам мавзолей.
— И безразлично, кто из нас кто? — спросил Буди, желая потянуть время неизбежной развязки.
— Не поддавайся на провокацию, — сказала Жена Париса, — он хочет, чтобы мы назвали имена жениха и невесты. Буди даже хлопнул себя по лбу. Но не хвостом, не надейтесь, здесь он был в приличной форме его Хомо Сапиенса, правда, замашки остались те же:
— Генеральские.
— Нет, ты действительно похож на генерала, — Ленька со ступеньки потрепал Буди за ухо. А Жена Париса поняла, что ни хрена не знает, кто действительно здесь выходит замуж, и кто на ней женится.
— Я думала, это и так будет везде написано, поэтому не запомнила, — сказала она Леньке.
— Так сказать: домовово Ли хоронят — ведьму Ль замуж выдают, — пропел печально Буди, и оглянувшись на Леньку Пантелеева, сел на вторую от самого низа ступеньку.
— Что?
— Что, что?
— Я грю, уже поднялся на одну ступеньку по пирамиде, — сказал Ленька, — неизвестно только пока: Жизни или Смерти.
— Это свадьба Аги — Махно и Ники Ович с каким-то швейцаром, — наконец сказала Жена Париса.
— Ниправильна-а, — пропищал Ленька, — Махно уже давно женат на Учительнице Агафье, а сейчас только подтверждает, взятые на себя ранее обязательства, ибо женился после этого еще много раз, как только приезжал на побывку из Сибири, и не то, что забывал развестись с предыдущей леди, но:
— Не успевал. А Ника Ович, правильно, женится на мне. И-или — наоборот. Но не это главное, — продолжал Ленька, поняв, что дама действительно имеет связь с Астралом — как говорится:
— Что и требовалось доказать, — но главная невеста это…
— Это Вы! — Но при этих торжественных словах никто не появился, не забросал их ни пулярками, ни простыми курами фри и гриль, ни цельным зерном, очень полезным для желудка, особенно, если хлеб этот приготовлен в Финляндии, ни пшеницей для белого пушистого и ароматного прошлым хлеба.
— Только приватно! — сказал швейцар, когда открыл и пропустил парочку во вторые верхние двери. И на них посыпались фиолетовые, желтые и малиновые цветы, но не как на похоронах, разумеется, а как прелюдия к чему-то большому и прекрасному, таинственному. Жена Париса растерялась, но не настолько, чтобы ни сказать ни слова, а только раскраснелась, чего с ней никогда не бывало, если только очень редко.
— Их бин, нет, я лучше скажу просто по-русски:
— Я готова. — Но вот тут как раз и потеряла дар речи, потому что на сцене, где должен был заседать оркестр, раздвинулись полосатые шторы, и он появился, но в виде большого, даже огромного черно-белого портрета. Портрета, как поется в песне:
— Портрета Пабло Пикассо — Портрета Воллара.
— Леди в обмороке! — закричали многие, но некоторые их успокоили:
— Она только расчувствовалась. — Но. Но даже сам Батька Махно пошатнулся и упал, правда, прямо на подставленные руки Учительницы Аги, которая и поняла, в чем дело:
— Портрет был лысый, с очень близко посаженными, маленькими глазами, огромным ртом, распахнутым, как у акулы, а еще точнее, как у Медузы Горгоны, и густой, хотя и не до пояса бородой, — как распорядился бы сам Кой-Кого. Узас-с-с! Объял всю свадьбу, уже действительно, больше похожую на похоронную процессию. Но тут включили дополнительный свет, и все вздохнули с облегчением — это был Просто Покойник с закрытыми глазами. Более того, одно его лицо, а остальное рассыпалось, как осколки от гроба Ромео и Джульетты.
— Почудится же такое, — Батька Махно взялся рукой за сердце, а Ленька Пантелеев за горло, как будто его душили. Аги про себя выругалась, а Ника Ович потерла место чуть пониже пупка, как будто что-то поправляла.
Тут уж напились все капитально, как сказала сама Жена Париса, обнимая кентавра Буди, ибо остальные даже боялись к ней прикасаться:
— С горького счастья.
— А хотелось бы наоборот, — сказал кто-то над ее ухом.
— Да бы, но, похоже, так уже не будет никогда. — Она повернула голову — это был незаметно-затерявшийся Лева Задов. Буди многим казался похожим на Распутина, поэтому думали:
— Он и — Счастливчик. — Но некоторые добавляли:
— Как бы не вышло, как у Тристана с Изольдой:
— Женишься на одной, а:
— А там Другой. Буди заплакал.
— Ты че, друг, — потрепал его за плечо Ленька Пантелеев, — напился, что ли, слишком?
— Нет, не очень. Просто мне жаль, что мы не живем во времена Короля Артура, когда право первой ночи всегда принадлежало тому, что был с ней, — он потрогал Жену Париса за цветочный венок, висевший на стуле — сама-то невеста танцевала Пархоменко, чтобы дать ему последние распоряжения насчет отеля Ритц. Точнее, не совсем так, а: