Альфа Центавра

— Оставить себе, как трофей.

— Убежал, — сказал Ахилл, и не вооружил свой взгляд, а если следовать классическому искусству:

— Глаз, — перегибом На Ту Сторону, где почивал:

— Их бин Распутин.

Он вернулся назад, рассмотрел, как с птичьего полета танцующий в последней смертельной схватке зал, и понял, что:

— Видит, как Коллонтай вонзила второй кинжал, в печень Василия, и протолкнула его дальше со словами:

— Прости, на шлагбауме Кремля в каракулевой шапке ты выглядел лучше.

— Врешь — не возьмешь! — неспешно рявкнул Василий Иванович, и потащил кинжал назад, Кали попыталась помешать ему, но получила удар тыльной стороной ладони в подбородок, упала и откатилась к эстраде. Но Василий не смог вытащить этот пенальти, ибо это был не простой острый клинок, а заостренная ножка от стула, а такие не только не берутся, но и:

— Не вынимаются: дерево столкнулось с ребрами, так это, как непослушный шар в снукере:

— Постучал, постучал по створкам лузы, да и упал вошедши, но не как пьяный из кабака:

— На снег, — а до самых печенок, как говорил Владимир Высоцкий, до самого — хотя и не гнилого — нутра и его величественного, как Вавилонская Башня, позвоночного столба, которая рухнула еще раньше, до этого всем памятного события:

— Гибели Василия Ивановича. — Зацепилась щепка за печенки, чуть-чуть не доплыл, упал под ноги танцующим в последнем танце бойцам.

Коллонтай увидела огромного, как тень Отца Гамлета Дроздовского в проеме, соединяющем зал и потустороннее для простых посетителей пространство. Она бросила кинжал, но Дрозд поймал его и отправил назад — прямо в ее луженое горло. Кали упала поперек Чапаева — своего любимого любовника. Хотя была замужем, или мечтала выйти за Дэна, который давно уже лежал в баре под ногами Фрая.

Далее, кто убивает Дроздовского?

В живых остались только:

— Фрай и Эспи — из Метрополя, и Камергерша. Из Ритца — Дроздовский. Из Коня: — Врангель, — и сам Распутин. Скорее всего, далее остаются только Врангель и Камергерша плюс Эспи. Но и ее ранили. Врангель стоит на коленях и держит ее голову:

— Убита, — говорит он.

— Кто убит? — спрашивает Камер, поднимая голову, и видит в открытое окно, что в город идет бронетанковая колонна Аги-Махно, и Леньки Пантелеева и Ники Ович. Елена и Котовский готовятся к последнему бою. Все еще сзади, почти у Волги, тачаночная дивизия Жены Париса, в которой с ней вместе Буди — конь, Вара — пулеметчик, Пархоменко — снайпер.

Глава 57

— У нас еще есть снаряды? — спросила Елена.

— Нет, — ответил Котовский. Он через восьмикратный бинокль смотрел на туман, за которым, по его мнению, враг готовился, — как он выразился:

— Преподнести нам сюрприз в виде Троянского Коня.

— Ты думаешь он существует на самом деле? — спросил Елена.

— У меня было видение.

— Когда?

— Как обычно: ночью.

— Это я приходила.

— Ты? Нет, это было не видение.

— А что это было?

— Чудное мгновенье.

— До пяти утра мгновений не бывает.

— Нет, было, было.

— Я тебе точно говорю: ни-че-го не было.

— Да? Откуда тогда дети?

— Вот из ит, дети?

— У меня будут дети, я чувствую.

— Если бы ты чувствовал, я бы тоже знала.

— Тем не менее, это факт: я знаю — ты нет.

— Я уверена, что не будет. И знаешь почему? За туманом танки.

— Серьезно? Если бы это были танки, или хотя бы броневики — я бы слышал.

— К сожалению, сегодня возможно только одно из двух: либо ты не видишь, либо не слышишь. А так как ты ничего не видишь даже через цейсовский бинокль, то и ничего не видишь естественно.

— Но что-то я все-таки должен видеть.

— Убери бинокль с глаз, ибо так у тебя идет систематический перелет.

— Да? — он опустил бинокль, и понял, что действительно: тишина что-то уж слишком напряженная.

— Я больше всего боюсь, что нас начнут атаковать белые.

— Так ты за белых?

— А ты?

— Волею судьбы я поставлен на этой стене, и буду ее защищать до победы или безвременной, так сказать:

— Утрате человеческих способностей.

— Почему?

— И знаешь почему? Не будет времени точно разобраться, где белые, где полосатые.

— Хорошо, тогда мы вместе не поддаемся ни на какие провокации, ты согласен?

— Думаю, да, но тогда и ты: делай, как я.

— Разумеется, но по-своему.

Заградотряд Аги и Махно не пошел, как хотелось им сзади, расположился по флангам, ибо Ника Ович сказала этим парламентерам из зада, как она выразилась:

— Иначе. — И повторила: — Иначе мы повернем оглобли в обратную сторона. А Ленька Пантелеев положил при этом правую ладонь на Кольт сорок пятого — левую на десятизарядный Маузер. Почему именно на десяти, а не как это принято в экстраординарных случаях:

— Сразу на двадцати.

— Я умею очень быстро перезаряжать обоймы, — ответил Ленька группе международных наблюдателей, которой представилась, наконец, разобравшись с туманной обстановкой на дымном поле боя Жена Париса. Она прибыла в расположение союзнических войск: танковой и броневиков дивизий с Пархоменко, одетым, как английский офицер. Сама же представились слегка распущенной сестрой королевы Маргаритой, или, как она представилась с улыбкой:

— Зовите мне просто Марго. — И добавила, обращаясь к Пархоменко:

— Сними их крупным планом. — Парик с киноаппаратом в мозолистых от постоянных упражнений со снайперской винтовкой лапах, и фотокамерой со вспышкой за спиной, попросил массовку, как он выразился:

— Побегать немного вокруг, чтобы рассеять дымный туман, скопившийся на Месте Встречи — не вовремя. И снял всю диспозицию. Никто и не пикнул в надежде на новые костюмы Адидас и Монтана, которые привезут в следующий раз наблюдатели, по их словам:

— Для доблестных штурмовиков Царицына.

— А сейчас, что? — спросил дотошный Ленька Пантелеев.

— Тушенка из китайцев, простите оговорилась, просто:

— Из Китая, сгущенка из этого, как его?

— Из Польши, что ли? — спросила Аги.

— Нет, из Польши хорошие кисло-сладкие яблоки, а это из этой, как ее?

— Не смотри на меня, я не знаю, — ответил Пархоменко.

— Из Белоруссии? — спросил тоже заинтересовавшийся Махно.

— Вот? Та не, вот Пархоменко — офицер ее Величества сказал уже, повтори, милый друг, а то я опять забыла эту связь с Джеймсом Куком.

— Я не знаю, — Парик от волнения даже сменил кинокамеру на простую — хотя и цветную — фотографию.

— А вот теперь вспомнила, — принцесса британская засмеялась, и добавила:

— Как в древности надо записывать: то сено, сё — солома.

— Так какой же будет ваш окончательный ответ? — уже с подозрением воскликнула Ника Ович.

— А вы не слышали?

— Нет, нет и нет, — раздались уже не шутку разволновавшиеся аборигены.

— Не-зна-ю.

— Вы переведите по-человечески, — взмолился сам Батька Махно, поняв, что может оказаться:

— Нажил трех-четырех жен, если не считать остальных, — а понять заветных слов Джеймса Кука не в состоянии. У некоторых даже мелькнула тоже заветная мысль:

— Неужели одного из парламентеров — представителей можно будет съесть? — Так сказать:

— Не знаю, не знаю, а товар-то на самом деле представлен прямо здесь лицом. И только еще волновала мысль:

— Кого? Его или ее? — Так сразу не скажешь, что лучше. Подумаешь одно, а может оказаться, что лучше бы было другое.

В конце концов, Маргарита и сама испугалась, что да, додумаются, как те доисторические аборигены времен Джеймса Кука, и съедят, не разобравшись до конца, что:

— На самом деле: не надо было. И. И, присев на корточки, нарисовала на песке два острова в океане, где:

— Да, друзья мои, тоже живут люди. Но, продолжала она, когда их спрашивали, возвращавшихся с рыбалки:

— Ты с какого острова, с первого, али со второго…

— Ну, как про номера интернационала, — вставил Пархоменко.