Страница 3 из 6
– Эта дрянь не лечится.
– Бред. Сейчас всё лечится… практически всё.
– У меня в следующий вторник была назначена биопсия. Я её отменил.
– Ну и зря.
– А смысл? Я видел снимки. И так всё ясно, Кир. Глиобластома налицо. Четвёртая стадия. Ну, раздробят они мне череп, поковыряются в мозгу. А дальше что? Подвергать себя мукам, чтобы продлить жизнь на два-три месяца? У меня даже страховки не будет со следующей недели. Кто будет платить за моё лечение? Все стрелки указывают в одну точку.
Киран выдохнул и убрал руку с плеча товарища.
– Даже не знаю, что сказать тебе, Дрю. Я не подозревал, что всё так запущено. Как я такое дело проворонил? Знал бы я, насильно потащил бы тебя к врачу.
– Я не люблю ныть и переключать на себя внимание. У людей хватает забот без моих болячек. Мне сказали, ты займёшь моё место. Я рад. Кстати, пока не забыл… Должен сообщить тебе кое-какие сведения о наших ребятах. Ведь теперь они под твоей опекой.
– «Крепостныe», что ли?
Осунувшееся лицо Дрю просияло на мгновение.
– Послушай, Кир… У Лиззи бабушка перенесла инфаркт, уже третий по счёту. У Джима родители разводятся. Вернее, они то сходятся, то расходятся, и это его нервирует. Что ещё? Виктора бросила девушка. С этими тремя надо помягче. Прошу тебя. Эти ребята – будущее американской психиатрии.
Стоя спиной к товарищу, Дрю не видел, как тот закатывал глаза.
– Можешь не волноваться за своих «крепостных», – Киран с трудом скрывал раздражение. – Уверяю тебя, что им будет весьма уютно в моих ежовых рукавицах. Ты лучше о родном сыне подумай. Или твой Глен навсегда выпал из кадра? Боюсь даже спросить, знает ли он, что с тобой происходит?
– Увы, нет. Я понятия не имею, где он сейчас и чем занимается. Догадываюсь только, что с его характером по нему плачет электрический стул. Я сделал всё для этого мальчишки… – Дрю повернулся к окну. – После смерти матери он потерялся, сломался пополам.
– Всё потерянное рано или поздно находится. Сломанное – срaстается.
Дрю впервые поднял на товарища свои голубые англосаксонские глаза.
– И ты веришь в это?
– Естественно. На таких чётких принципах держится наша профессия. Иначе какого чёрта мы ходим на работу?!
Дрю устало кивнул.
– Как твоя Марни?
– Чудит, как всегда. Моё дело – её недешёвые причуды оплачивать.
Киран был бы рад с лёгкостью сказать, что его дочь – типичная семнадцатилетняя девчонка, но всё было не так просто. За последние десять лет Марни провела больше времени в психиатрических учреждениях, чем на воле. Сначала её лечили от депрессии, потом – от тревожности, которая переросла в биполярное расстройство. В тринадцать лет она перестала есть и начала резать себе руки, обильно поливая раны растопленным воском.
У Кирана было подозрение, что она намеренно развивала в себе новые симптомы, чтобы попасть в больницу, избегая общения с ним и с внешним миром. При всём этом она училась на отлично, сдавая экзамены заочно, и даже получила приз за работу по химии. Папаша Киран мог легко представить её в роли вице-президента какой-нибудь крупной фармацевтической компании. Только бы вытравить дурь из её головы! Но не изобрели ещё такие препараты…
– Я уже поставил крест на детях, – сказал Киран. – Овчинка выделки не стоит. Вот почему я предпочитаю собак.
Разведение и воспитание доберманов-пинчеров было его новым увлечением. Каждый день после работы oн мчался на псарню с энтузиазмом новоиспечённого отца. Эти влажные носики, блестящие глазёнки-бусинки… Его заветной мечтой было украсить обложку журнала «Горячий кобель». Соседи бы позеленели от зависти.
– Пора, – сказал Дрю на выдохе.
Oкинув взглядом свой до неузнаваемости голый кабинет, он направился к боковому выходу, которым пользовались сантехники и развозчики пиццы. Он не хотел идти через приёмную, где мог бы попасться на глаза одному из бывших коллег или, ещё хуже, «крепостных». Его нервы не выдержали бы слезливой прощальной сцены.
У самого выхода Киран взглянул другу в глаза в последний раз.
– Можно задать тебе нескромный вопрос?
– Чего уже сейчас стесняться? Спрашивай.
– Сколько тебе осталось заплатить за дом? В смыcле сколько ты ещё должен банку?
– Около ста тысяч.
Киран поморщился, будто хлебнул горячего кофе.
– Нехилый должок. Если ты не успеешь его продать, дом пойдёт с молотка.
– Я об этом уже подумал. Скорее всего, так и будет. А какой выход? У тебя есть покупатели на примете?
– Покупатель перед тобой! – со смешным усердием Киран вытянулся по стойке смирно, выпятив грудь. – Смотри. Я бы мог купить у тебя дом. Для моей… неофициальной семьи.
– Для Милли и Сэнди?
– Ты думал, у меня несколько побочных семей? Нет, больше я не потяну.
– Сэнди славный мальчишка, – сказал Дрю.
– Нет, он подонок, – поправил его Киран. – Весь в отца. Унаследовал от меня сволочной ген. Ничего не поделаешь. Мамаша, скажем прямо, у него тоже не подарок. Bсе соки из меня выжала. Ну и поделом мне. Вот что случается, когда спишь с девками на восемнадцать лет моложе. Ей, видишь ли, осточертело таскать малого туда-сюда из Стамфорда. Она мне уши прожужжала. Если перевезти их в Вестпорт, всем будет удобнее.
Милли, инструктор по аэробике, была первой пассией Кирана после смерти жены. Как и следовало ожидать, роман оказался недолговечным, хоть и увенчался рождением мальчишки. Стоило напористой девице вывести своего зрелого друга из депрессии, как он тут же начал ей изменять. Это не мешало ей периодически трепать ему нервы и шантажировать общим сыном. Киран знал, что алчная стерва мечтала поселиться в Вестпорте с целью подцепить себе одного из местных олигархов. Он искренне надеялся, что, заполучив дом своей мечты, Милли от него наконец отстанет и перестанет использовать общего ребёнка как орудие мести. Пацану как воздух нужно было целительное мужское влияние. Учитывая, что Марни была ходячей катастрофой, Сэнди стал его последней надеждой.
– Ты только не подумай, что я пытаюсь нажиться на твоей беде, – Киран развёл руками. – А то со стороны выглядит, будто я подкрался и затаился.
Дрю так не думал. Напротив, предложение друга казалось ему заманчивым и разумным. У него не было времени торговаться и выбивать самую выгодную цену. Он бы не хотел, чтобы обжитой дом достался какому-нибудь жлобу с Уолл-стрит. Дрю всегда гордился тем, что на их улице жили одни врачи и адвокаты.
Киран продолжал увещевать друга.
– Не могу обещать тебе густой навар с этой сделки, но выплатить оставшийся долг банку более чем готов, если ты… Ну, сам понимаешь. Сто тысяч я как-нибудь наскребу, но если ты попросишь триста, то я уже не смогу тебе помочь.
Улыбаясь, Дрю мягко прервал его.
– Не надо мне ничего доказывать. У меня было достаточно времени проиграть в голове все возможные варианты. И тот, который ты мне предлагаешь, далеко не худший. Я всё прекрасно понимаю.
– И если твой сын вдруг объявится, если его вдруг опять занесёт в наши края и ему понадобится отдельный угол, я ему не откажу. Для него у меня всегда найдётся кусок хлеба и даже пакет марихуаны, если на то пошло. Это святое. Я помню, каким Глен был до трагедии. Его судьба мне небезразлична. Надеюсь, ты мне веришь?
– Как самому себе.
Не оглядываясь, Дрю перешагнул порог клиники в предрождественские сумерки, точно ступая в пропасть. Какое счастье, что солнце уже зашло. Ему становилось всё тяжелее переносить дневной свет. С каждым днём внешний мир казался всё более резким, холодным и негостеприимным, точно выталкивал его силком, как инородное тело.
На стоянке его ждала Эрин МакДугл, которая работала старшей медсестрой и помогала пациентам с подбором лекарств. Её сын Грегори учился на дерматолога в Майами. Трудно представить более подходящее место набить руку молодому специалисту, учитывая, что во Флориде уже который год свирепствовала эпидемия меланомы. Грегори проводил много времени у океана, разглядывая подозрительные пятна на оголённых телах пляжных прелестниц. Став мамой-одиночкой в семнадцать лет, Эрин, вопреки обстоятельствам, умудрилась получить высшее образование. Дрю восхищался её трудолюбием и прагматизмом, всячески поощряя дружбу между её сыном и своим. Какое-то время ему это удавалось, но в конце концов стало ясно, что Грегори МакДугл, пресный, как белый хлеб, и предсказуемый, как голливудский боевик, не мог тягаться с взбалмошным, загадочным, умилительно-шизaнутым Гленом, у которого каждый палец работал, как зажигалка. Одного его прикосновения было достаточно, чтобы начать пожар, и одного взгляда – чтобы заварить бунт. Теперь обоим парням было за двадцать. Их натянутая подростковая дружба завяла, как только родители перестали её поливать.