Корни

Бити (с отчаянием). Не могу, мама, ты права— яблоко от яблони недалеко катится. Ты права, я такая же, как ты. Упрямая, и ничего у меня за душой нет, и жить я не умею. Нет у меня корней. Я вот вышла из семьи батраков, а корней у меня нет — все равно как у горожан, — пшик один!

Фрэнк. Корни, говоришь? Какие такие корни?

Бити (нетерпеливо). Ну корни, корни, корни! Черт возьми, Фрэнки, ты целый день в поле, уж ты-то должен знать, как растут растения. Корни! То, из чего ты вырастаешь, что питает тебя, что дает тебе право гордиться собой, — корни!

Мистер Брайант. Семья же есть у тебя,

Бити. Я не про семейные корни говорю, я хочу сказать… ну как это выразить… С тех пор как мир существует, он развивается, верно? Разные вещи происходят, люди делают всякие там открытия, думают, и улучшают, и изобретают, но мы что об этом знаем?

Джимми. О чем это она?

Бити (увлекаясь). Как это — о чем? Я говорю! Слушайте! Я говорю, что мир развивается уже две тысячи лет, а мы этого не заметили. Я говорю, что мы не знаем, что мы такое и откуда мы взялись. Я говорю, что мы словно бы вырваны, у нас нет корней. Черт побери! У всех нас есть наделы, все мы что-то выращиваем, и мы должны знать, что такое корни. Ты ведь знаешь, как ухаживать за цветами, мама? А ты, Джимми, знаешь, как подкармливать овощи, чтобы корни были сильные и здоровые. Но не только хлебам нужны сильные корни, нам тоже. А у нас что? Скажите, что у нас есть? Мы не знаем, откуда мы появились, и нам это все равно.

Перл. Я, например, не жалуюсь.

Бити. Ты говоришь, не жалуешься. Сказать-то легко, а ты посмотри на себя. Что ты делала с тех пор, как пришла? Сказала что-нибудь? Что-нибудь стоящее? Или, может, сделала что-нибудь, чтобы показать, что ты живой человек? Живой, — понимаете, что это значит? Кто-нибудь из вас? Хотите, я вам расскажу, что мне сказала Сюзи, когда я была у нее? Она говорит, что ей все равно, если даже упадет атомная бомба и она погибнет, — вот что она сказала. И знаете, почему она так говорит? Я вам скажу почему, потому что если бы ей не было все равно, ей бы пришлось что-то делать, а ей неохота. Вот что! Она не хочет палец о палец ударить — слишком ей все осточертело. Так и все мы — нам слишком все осточертело.

Миссис Брайант. Осточертело, говоришь? Это Сюзи-то осточертело, когда у нее и радио есть, и телевизор, и всякая всячина? Провалиться мне на этом месте, если ей осточертело!

Бити. Да, конечно, мы включаем радио или телевизор, или идем в кино — если там про любовь и про гангстеров, — но разве это не самый легкий путь? Мы на все согласны, только бы ничего делать не надо было. Что, не права я? Знаете прекрасно, что права. Образование — это не только книги и музыка, это еще значит задавать вопросы, все время задавать вопросы. Нас миллионы в стране, и никто из нас не задает вопросов, мы все выбираем самый легкий путь. Все, с кем мне приходилось работать, выбирали самый легкий путь. Мы ни за что не боремся, у нас такие ленивые мозги, словно мы неживые. Да-да, неживые! И знаете, что иногда говорит Ронни? Он говорит — поделом нам! Вот что он говорит, — сами мы виноваты!

Джимми. Вот спасибо, здорово нас разделала, теперь знаем, какие мы!

Миссис Брайант. Коли он считает, что мы ни на что не годимся, так слава богу, что не приехал. Так-то! И нечего было ему приезжать.

Бити. Он вовсе не думает, что мы ни на что не годимся, он считает, что мы живем в таинственном общении с природой. Это мы-то — в таинственном общении с природой! А в самом деле, на что мы годимся? На что мы годимся, мама? Хотела бы я знать. Думаешь, мы на что-нибудь годимся? Ты ведь не веришь газетам, когда они пишут, что в наши дни рабочие главнее всех, — чушь все это! Какие уж там главные! Думаете, когда по-настоящему талантливые люди в стране принимаются за работу, они работают для нас? Как бы не так! Думаете, они не знают, что мы палец о палец не ударим? Когда писатели пишут, они не думают, что мы их поймем, и художники, когда рисуют, не думают, что нас это интересует, и композиторы сочиняют музыку не потому, что мы ее оценим. «Черт возьми, — говорят они, — массы слишком глупы, чтобы мы до них снисходили. Черт возьми, — говорят они, — если они не хотят прилагать усилий, нам-то о чем беспокоиться?» И что же нам остается? Певцы, что поют слащавые песенки, и авторы разных душещипательных книжек, и глупые фильмы, и женские журналы да воскресные газеты, и комиксы про любовь — вот что нам остается, а для этого от нас ничего не требуется, само идет в руки. «Мы знаем, где деньги лежат, — говорят все эти люди, — еще бы нам не знать! У рабочих они завелись, так дадим им то, чего они хотят. Хотят слащавых песенок и кинозвезд — пожалуйста. Хотят односложных слов — и это пожалуйста. Если им нравятся третьесортные вещи — ради бога! Это мы им дадим. Для них все сойдет, потому что они не просят большего». Весь подлый коммерческий мир оскорбляет нас, а нам хоть бы что. Да, Ронни прав — сами мы виноваты. Хотим третьесортного — вот мы его и получаем! Получаем! Мы… (Внезапно замолкает, словно прислушивается к своим словам. Потом поворачивается с восторженной улыбкой.) Слышите? Слышите? Я говорю. Дженни, Фрэнки, мама, я больше не повторяю чужие слова.

Миссис Брайант (вставая и направляясь к столу). Фу-у, хватит с меня, пусть поговорит немного, скоро ей надоест.

Остальные тоже усаживаются за стол и приступают к еде, едва слышно переговариваясь.

Бити (словно перед ней открылось видение). Господи, Ронни! Все-таки получилось, у меня получилось, я чувствую, что получилось, я начинаю сама, встаю на свои ноги, я начинаю…

Когда Бити произносит последние слова, шум голосов за столом усиливается. Что бы теперь она ни делала, они будут жить по-прежнему. Бити стоит одна, обретя наконец дар речи.

Занавес

Арнольд Уэскер. Виктор Розов

Арнольд Уэскер едва ли не самый популярный современный драматург Англии. Афиши и длинные рекламные щиты с названиями его пьес я видел во многих английских и шотландских городах. Я думаю, эта популярность идет от душевного и эстетического здоровья автора. Его пьесы, в отличие от многих других, заполняющих сейчас сцены мира, лишены истерической нервозности, психоза, эротизма. Уэскер рассказывает о нормальных людях естественным красочным языком. Нет ни жеманной позы, ни акробатического выверта.

И при этом остается глаз художника, его собственное понимание явлений жизни, индивидуальная манера письма.

Разумеется, интерес к пьесам Уэскер а определяется главным образом их содержанием. Вопросы жизни, которые его волнуют, видимо, волнуют в Англии многих.

В позапрошлом году мы с Александром Петровичем Штейном были в гостях у Уэскера. Драматург отмечал окончание своей трилогии и, узнав, что в Лондоне находятся его коллеги из Советского Союза, пригласил нас. Мы пришли, когда пирушка была в самом разгаре. В скромной квартире известного автора шум и гам был невероятный. Кстати замечу: Уэскер, живший всегда в рабочей среде, и сейчас не пожелал уехать из рабочего района Лондона. Квартира была битком набита гостями. Нас встретил молодой брюнет невысокого роста, можно сказать, парень, без пиджака, в расстегнутой белой рубашке, — это и был Уэскер. Через мгновение мы очутились в непринужденной веселой компании его друзей и сразу же почувствовали себя как дома. Радушие хозяина сказывалось во всем. И почему-то больше всего именно в этой непринужденности.

Уэскер был поваром, и, видимо, поваром не только в силу необходимости, но и по влечению сердца. Любовь к кулинарии осталась у него и сейчас — многие угощения в этот вечер он состряпал сам. И, надо сказать, повар он отличный.